Громкие вопли солдат разбудили весь лагерь. Со всех сторон к шатру полководца подходили толпы легионеров, охваченных смятением.
— Почему уехала госпожа? Почему внучка Октавиана покинула нас?! — звучали возгласы.
Германик, скрывшийся в шатре после отъезда Агриппины, резко приподняв полог, вышел к солдатам. Он был без панциря, в короткой белой тунике, иод его воспалёнными глазами залегли тени от бессонной ночи. Окинув народ взглядом, полным скорби, он произнёс:
— Позор вам! Позор, сыны Отечества, ибо внучка Октавиана покинула вас ради своей безопасности. Это я так решил. Я не только не доверяю вам, но и боюсь за её жизнь. В другой ситуации я был бы только рад, если бы Агриппина находилась среди вас, служа вам поддержкой и опорой. Но не сейчас! Вы уже запятнали себя преступлениями, пролив кровь своих братьев — римлян. Вы хотели присягнуть мне на верность вместо законного господина — кесаря Тиберия. Отныне нет вам веры! Лишь боль и глубокое разочарование испытываю я, глядя на вас!
Жена мне не дороже Отечества, и если бы потребовалось, я бы и её принёс в жертву ради блага моего народа. Но теперь, замечая ваше безумие, я отослал её прочь, ибо вы действуете не ради блага народа, а ради утоления собственной ярости. Есть ли для вас хоть что-нибудь, на что вы не дерзнули бы посягнуть?.. Разве можно считать солдатами людей, решивших предать кесаря? Разве можно считать гражданами людей, не признающих власть Сената? Божественный Октавиан одним взглядом привёл к повиновению легионы, восставшие при Акции. В то время когда вся Италия сплотилась и поддержала Тиберия, лишь вы по-прежнему убиваете центурионов, держите под стражей легатов, обагряете лагерь кровью и, возможно, даже убьёте меня, человека, под чьим командованием служили!
Толпа истошно завыла. Многих охватило раскаяние. Опускаясь перед Германиком на колени, солдаты бросали оружие и простирали к нему руки. По их щекам текли слёзы. Некоторые разрывали на себе одежду.
— Прости нас, великий Германик! — зазвучали возгласы. — О, прости нас!
— Я бы с радостью простил вас всех, братья мои, ибо душа моя жаждет лишь одного — миловать, — ответил Германик.
— Покарай виновных, а нас прости! Мы заблуждались! Мы ошибались! — вопили солдаты. Их голоса становились всё увереннее и твёрже. Та боль, что звучала в речах Германика, не оставила их равнодушными. Им стало стыдно.
— Мне следовало бы убить себя в первый день моего приезда, когда я собирался на ваших глазах пронзить себя мечом! — мрачно продолжал Германик. — Тогда я бы не узнал того позора, которым вы себя запятнали. Ибо ваш позор — мой позор, потому что я такой же солдат, как и вы.
— Мы будем покорны Тиберию! Прости нас! — орали солдаты.
Тотчас зазвучали присяги. К шатру Германика несли орлов легионов.
Наблюдая за ними, Германик не мог удержать слёз.
— Всё же я не ошибся в вас, — прошептал он.
— Возврати госпожу Агриппину в лагерь! — воскликнул кто-то. — Она внучка Октавиана! Она должна быть с нами!
— Я не могу возвратить Агриппину, ибо дороги сейчас трудны из-за непогоды и близкой зимы, а она — слабая женщина, — возразил Германик.
— Покарай виновных!
— Покараю. Главари вашего мятежа будут наказаны.
— Ave caesar! Слава Риму! — зазвучали крики.
Оставив солдат радоваться по случаю помилования, Германик вновь скрылся в шатре. Теперь ему предстояли расправы над главарями бунтовщиков.
Однако то, что стало происходить в лагере после присяги, пробудило в полководце тревогу. Те, кто ещё недавно заявляли, что не будут служить Тиберию, вдруг проявили рвение и принялись самостоятельно казнить главарей. Германик им не мешал, хотя кровожадность солдат пугала его.
Всю следующую ночь солдаты убивали тех, кто ещё недавно вдохновлял их на мятеж. Крики, полные ярости, смешивались со стонами погибающих. Тела, поражённые десятками ударов мечей, окровавленные, изувеченные, с выпущенными кишками, выкидывали в реку. Та ярость, которую ещё недавно солдаты хотели обрушить на представителей нового кесаря, теперь обернулась против их главарей.
Утром Германик отправил два послания. В первом, адресованном Цецине, он сообщал, что мятеж подавлен, и приказывал полководцу вернуться к легионам и принять командование. Второе послание Германик направил Гаю Силию, командующему вторым войском, стоящим на Рейне. Силию он приказывал подготовиться к своему прибытию и сообщал, что намерен проследовать с людьми вдоль побережья и проследить за тем, везде ли отряды римлян присягнули на верность Тиберию.
Таким образом, дав распоряжения обоим полководцам, он мог совершить небольшое путешествие вдоль Рейна и проверить дисциплину в войсках. На случай если ему вновь предстоит встретить неповиновение или варварские отряды местного вождя Арминия, он взял с собой лучших воинов.
Недавние мятежники провожали его бурно, со слезами. Пресытившись расправами над главарями, они, исполненные раскаяния, желали доказать кесарю свою верность. Но Германик всё ещё не доверял им.
Оставив своих командиров дожидаться в лагере приезда Цецины, он выступил в поход. Его непреклонность и верность Тиберию восхищали всех, кому посчастливилось служить вместе с ним. Он становился их героем, их кумиром. И чем больше он старался быть простым воином, тем сильнее разрастались его величие и слава.