Фаворит богов

ГЛАВА 42

К ночи Германик настолько ослаб, что уже не мог пошевелить рукой. Если прежде его крепкий молодой организм боролся с недугом и он даже ходил, опираясь на плечи верных людей, превозмогая головокружение, то теперь он не имел даже сил, чтобы сжать пальцы Агриппины.

Жена сидела на его постели, с трудом сдерживая слёзы. В углу тихо плакала Лиода, чьи отвары уже были бесполезны. В комнате, где умирал Германик, находились его полководцы и среди них — Поппей Сабин.

Положив голову на колени Агриппины, муж тусклым взглядом следил за мерцанием огня масляной лампы, стоящей на столе у окна. Его губы покрылись белой коркой. Рвота и боли в желудке не прекращались. Лоб его был холодным, покрытым капельками пота.

— Приходил Пизон, верно? — шёпотом спросил он у Поппея. — Он приходил, чтобы узнать, жив я или же нет... Наверное, он торжествует.

— Я выгнал его прочь, — молвил Поппей. — Если он вновь придёт или пришлёт сюда своих людей, я не впущу их.

— А его солдаты знают о том, что он виновен в моей гибели?

— Нет ещё. Но ведь вы живы...

— Ненадолго. Я умираю, — он с трудом проглотил сгусток слюны.

— Я позабочусь, чтобы легионы Сирии, которые преданы вам, как и все прочие солдаты Империи, узнали правду о Пизоне, — твёрдо заявил Поппей, подойдя к постели Германика и склонившись к нему.

— Обещаешь? — осведомился полководец.

— Обещаю.

— Ах, Марс! Мне всего тридцать с небольшим, а я вынужден расстаться с жизнью... Сколько ещё подвигов, великих свершений и дел я мог бы подарить человечеству! И сама жизнь, столь чудесная и разнообразная, всегда наполняла меня радостью. Да, я любил жизнь. И вот, не боги, а люди распорядились моей судьбой. Они свершили свои мерзкие деяния, предопределив мне погибнуть. Как это подло! — с грустью молвил Германик.

Взяв его руку, Агриппина переплела собственные пальцы с его пальцами. Она больше не могла сдерживать слёзы.

В комнате, погруженной во мрак, стало очень тихо. Лишь ветер, по-прежнему задувавший в окно, шумел на улице в кронах деревьев.

— Поппей, — вдруг сказал Германик. — Напиши от моего имени распоряжение. Я, Нерон Клавдий Германик, приказываю Пизону незамедлительно покинуть провинцию. Пусть он воспользуется флотом, который есть у него в распоряжении. У меня есть власть приказывать ему, ибо я ещё преемник кесаря.

— Но он вновь вернётся сюда, если... если... — Поппей, не закончив, умолк.

— Если я умру? Да, но у тебя и у моих друзей есть отряды, которые выставят его из Сирии в случае необходимости. Армия всегда была на моей стороне. Если и есть сила, способная меня поддержать, то это римские легионы, ради которых я жил.

Превозмогая слабость и боли в животе, обливаясь потом, Германик сжал пальцы Агриппины. Он любил её с юности. Его жену. Мать его детей.

— Не плачь, — сказал он.

— Я не хочу расставаться с тобой, Германик...

— Мы обязательно встретимся, но спустя много лет. Я хочу, чтобы ты прожила свою жизнь, вспоминая те годы счастья, которые нам подарили боги. Говорю тебе, Агриппина, что я действительно счастливый человек. С тобой я познал любовь. У нас замечательные дети, которых я обожаю. Никому я не позволю причинить вам сред. Нас поставили в ужасные условия. Враги проверяют, стало ли мне хуже. Я — жертва их коварства. Поэтому, как только я умру, ты должна уехать. Оставь чужбину. Возвращайся в Рим. Расскажи всем о том, что со мной произошло.

Тем временем Поппей Сабин составил на папирусном свитке указ и задумчиво его перечитывал, полагая, что Германик не сможет поставить подпись.

— Возьми мою печать, — прошептал Германик, взглянув на Поппея. — Это даже лучше, чем подпись.

Покорный его воле, Поппей Сабин поставил печать на свитке, скрепив таким образом приказ.

По бледному лицу Германика скользнула лёгкая улыбка.

— Он не появится в Сирии до тех пор, пока Агриппина и дети не покинут её пределы, — проговорил он. — Я сумею их защитить от происков врагов.

— И боги защитят их, — молвил Поппей.

— Боги... — произнёс Германик, возведя взор к куполу, где залёг густой мрак. — Боги всегда благоволили ко мне... Я не стану роптать на них за то, что они преждевременно похищают меня ещё совсем молодым у моих родных и у Отчизны. Меня злодейски погубили Пизон и его жена, и я хочу запечатлеть в ваших сердцах мою последнюю просьбу: сообщите римлянам о том, как ужасно я умер. Все будут скорбеть обо мне, и знакомые люди, и незнакомые. Вам же предстоит подать жалобу в Сенат, воззвать к правосудию. — Затем он повернулся к Агриппине: — А ты, любовь моя, смири свой гнев и укроти гордыню. Не пытайся противиться воле Тиберия, ибо он лукав, умён и решителен. О, Агриппина! Ради тебя я жил все эти годы.

Внезапно его тело напряглось, руку, которую сжимала Агриппина, свело судорогой, он закрыл глаза и затих. Его пальцы безвольно застыли. Присутствующие испуганно молчали. Каждый понимал, что Германик мёртв.

Агриппина первой потеряла самообладание. Схватившись за голову, она тихо застонала. Следом за госпожой завыла Лиода. Затем, объятые скорбью, остальные начали громко вздыхать и вслух сокрушаться.

Германика больше нет. Великий полководец покинул тех, ради кого сражался с врагами. Отечество лишилось лучшего из своих сыновей. Солдаты, обожавшие его, утратили мужество...

Через сутки обнажённое тело Германика было сожжено на антиохийском форуме. Небо в тот день закрыли хмурые тучи. С юга шла непогода. Ходили слухи, что на коже Германика выступили тёмные пятна, свидетельствовавшие о том, что его отравили. Никто уже не пытался встать на защиту Пизона, который скрылся из города.

По велению Германика Пизон покинул Антиохию и находился вблизи острова Косы. Там он планировал собрать отряды предателей, завербовать рабов или набрать в войско киликийцев в качестве наёмников.

Тем же вечером, не боясь бурь, столь распространённых осенью в Срединном море, Агриппина отчалила из Антиохии на борту триремы. С ней уехали её дети, рабыни и кормилица. Во время плавания их сопровождали преданные легионеры.

Она ехала в Рим, но знала, что вряд ли добьётся там правосудия. Вполне возможно, что и её ждёт незавидная участь. Но она не боялась. Страх был ей неведом.