Филипп II Македонский

Александр и Аристотель

На какое-то время Филипп обратился к другим вопросам, в том числе к образованию Александра. Наследник, которому исполнилось уже 14 лет, был одаренным юношей, играл на лире и с увлечением читал Гомера и произведения греческих трагиков (любимым был Еврипид). В 342 году Филипп пригласил к себе ведущего философа того времени, Аристотеля, жившего тогда в Митилене на острове Лесбос, и предложил ему стать наставником Александра.[482] Аристотель был родом из Стагиры в северо-восточной части Халкидики (возможно, Филипп разрушил этот город во время своего похода 349–348 гг.); его отец был придворным врачом у Аминты III, и после смерти родителей Аристотель поддерживал связи с македонскими царями, включая Филиппа. Философ жил в Афинах, когда Филипп присоединил Халкидику к своим владениям, и, похоже, счел за лучшее уехать из города (возможно, из-за контактов с Македонией оставаться в Афинах было для него небезопасно). Он отправился ко двору своего бывшего ученика Гермия, тирана Атарнея в Троаде, и провел там три года до отъезда в Митилену.

Филипп решил, что Аристотелю следует воспитывать Александра не в Пелле, а в роще около Миезы, посвященной нимфам, на склонах горы Бермии (карта 2).[483] Почему Филипп сделал выбор в пользу Миезы, а не македонской столицы, неизвестно. Может быть, он полагал, что в Пелле Александра слишком многое будет отвлекать от занятий и что в удалении от столицы он сможет лучше сосредоточиться на учебе. Впрочем, так как Филипп собирался выступить в поход на фракийцев, продолжительность и исход которого никто не взялся бы предсказать, вероятно, он хотел также удалить сына от Олимпиады. В качестве матери наследника Олимпиада, вероятно, занимала первенствующее положение среди жен македонского царя.[484] В Пелле Александр больше общался с ней, учитывая частые и длительные военные походы отца. Она не стеснялась критиковать супруга перед Александром с самого его юного возраста, и есть основания полагать, что мать и сын были замешаны в убийстве Филиппа в 336 году.

Аристотель воспитывал Александра три года до 340 года, когда Филипп приказал наследнику вернуться в Пеллу и назначил его управлять страной в свое отсутствие. Нам неизвестно, чему именно учил великий философ своего подопечного, но, должно быть, в круг преподаваемых наук входили философия, риторика, география, зоология, медицина и геометрия. Когда Александр стал царем, между ним и Аристотелем нередко возникало недопонимание, но все же влияние философа оставалось весьма ощутимым, и в персидский поход Александр взял с собой ученых, которые должны были записывать всевозможные сведения — как прикладные, так и имеющие исключительно научное значение — о странах, где воевал царь. Он возил с собой и рукопись «Илиады», отредактированную Аристотелем, которую хранил в ларце (ранее принадлежавшем персидскому царю) под подушкой вместе с кинжалом.[485]

Филипп и афинские интеллектуалы

Весть о том, что Аристотель перешел на службу к Филиппу, должна была быстро разойтись по греческим городам. Услышали ее и в Афинах, культурном и интеллектуальном центре греческого мира. Несомненно, Филипп был большим почитателем греческой культуры, в том числе и философии. Он высоко ценил Исократа и уважал Платона, Академия которого получала поддержку от нескольких предыдущих македонских царей, хотя и не от самого Филиппа. Платон умер в 347 году, и Академию возглавил другой выдающийся философ, Спевсипп. Вполне возможно, что именно известия о назначении Аристотеля наставником Александра подтолкнули Спевсиппа написать царю письмо с просьбой стать покровителем Академии.

Его письмо к Филиппу дошло до нас в составе так называемых сократических писем, в высшей степени ненадежной компиляции I века н. э.[486] Это письмо проясняет отношение к Македонии греческих интеллектуалов IV века (если противопоставлять эту группу призывавшим к войне политикам). Письмо Спевсиппа не могло быть написано до 343–342 года, так как в его седьмом разделе содержатся упоминания об Амбракии и действиях Филиппа в этой области. По-видимому, некий Антипатр, гражданин Магнесии, был обижен на одного из своих сограждан и обратился к Филиппу, который тогда контролировал город. В то время Антипатр жил в Афинах и писал историю Греции. Спевсипп включил в свое послание отсылки и к греческой мифологии, и к недавним событиям, особо останавливаясь на добрых делах, совершенных предшественниками Филиппа. Скорее всего, письмо предназначалось для публичного чтения. Считается, что автор письма преследовал две цели. Во-первых, с практической точки зрения, в нем оспаривалась империалистическая политика Филиппа. Вторая цель лежала в интеллектуальной плоскости, поскольку Спевсипп стремился бросить тень на соперничающую школу риторики, которую возглавлял Исократ. Между Академией и школой Исократа существовала давняя вражда, и в письме Спевсиппа мы находим частые и резкие нападки на послание Исократа «К Филиппу» от 346 года.

Недавно было высказано мнение (которое я разделяю), кардинальным образом пересматривающее бытовавшие ранее представления. Согласно новому толкованию, письмо вовсе не было официальным документом и поэтому не имело никакого отношения к политике, а являлось частным посланием.[487] По сути это была попытка восстановить между Академией и Филиппом те же отношения, какие были налажены при его предшественниках, а обиды, нанесенные Антипатру, дали Спевсиппу удобный повод изложить свое дело. По мысли Спевсиппа, поскольку предыдущие македонские правители оказывали грекам благодеяния, а непосредственный предшественник Филиппа Пердикка III поддерживал Платона и его Академию, Филипп должен следовать их примеру. Как мы уже отмечали, одним из побочных эффектов такой поддержки стало бы снижение влияния школы Исократа, что, несомненно, порадовало бы членов Академии.

Похоже, на Филиппа не произвели особого впечатления эти доводы, возможно, из-за нападок на Исократа. Тем не менее письмо свидетельствует о том, что среди афинских интеллектуалов, таких как Спевсипп и Исократ (и то же самое, вероятно, справедливо для прочих греческих государств), Филиппа воспринимали вовсе не таким, каким его изображает Демосфен.[488]

Покорение Фракии

К 342 году беспокойство Филиппа снова начали вызывать действия Керсоблепта, который подчинил своему влиянию города фракийского Геллеспонта. Возможное вмешательство Персии в греческие дела также превращало покорение Фракии вплоть до Геллеспонта (а еще лучше, включая Геллеспонт) в жизненно важный вопрос для безопасности Македонии. Поскольку Филипп, вероятно, в любом случае собирался расширять пределы своей империи на восток, пришло время решить эту проблему.

Примерно в июне 342 года он повел свою армию из Пеллы в поход на Фракию, чтобы присоединить ее к македонскому государству (карта 3).[489] Должно быть, он понимал, что поход продлится достаточно долгое время, потому что собирался вести военные действия не только на территории европейской Турции (против Керсоблепта), но и в долине Гебра (ныне р. Марица в Болгарии), и к северу от Балканских гор. Поэтому, скорее всего, он назначил своим представителем в Греции Антипатра, который замещал царя на осенних Пифийских играх в Дельфах.[490] Александру было еще только 14 лет, и он лишь начал учиться у Аристотеля, а Филиппу нужен был надежный человек, который мог бы руководить домашними делами в его отсутствие. Очевидно, Антипатр проявил себя с лучшей стороны, и его услуги снова потребовались в 334 году, когда Александр, отправляясь в персидский поход, назначил его «хранителем» (epitropos) Греции.

Для фракийцев война была образом жизни: они высокомерно смотрели на земледельцев и предпочитали захватывать добычу в бою. Однако Филипп провел фракийскую кампанию с той точностью, которую мы уже привыкли от него ожидать, и добился успеха. Об этом походе рассказывает один лишь Диодор, и то в двух словах:[491]

Нам неизвестно, что это были за битвы, где они велись и какие именно города покорил Керсоблепт. Мы знаем наверняка только то, что в конце этого долгого похода Филипп изгнал Керсоблепта, города вошли в состав его империи, а греки во Фракии охотно вступили в союз с Македонией.

Что можно к этому добавить? Что касается передвижений Филиппа,[492] то, скорее всего, сначала он отправился к Филиппам на реке Нест, чтобы обезопасить восточную границу. Там он захватил Мастиру, место расположения которой до сих пор не установлено, а затем к западу от нее основал Филиппополь (Пловдив) в долине Гебра.[493] Тем самым он получил доступ к Кабиле на востоке, а оттуда — к Черному морю. На юге он занял Дориск,[494] откуда, вероятнее всего, направился в пределы Керсоблепта и Тереса и завоевал их владения. Затем он двинулся через Кардию[495] и Херсонес (не беспокоя афинские поселения) на северо-восток по берегу и, пройдя Тиристас или Тиродизу, Серрий, Миртенон и Византий, дошел до Гиерон-Тейхоса. Установив контроль над этими местами, Филипп завладел Фракией и путем по суше от Византия до Македонии.

Вероятнее всего, наряду с пешими фалангами и конницей гетайров, Филипп использовал легче вооруженные и более специализированные войска. В третьей филиппике (произнесенной в 341 году) Демосфен сообщает, что «Филипп проходит, куда ему угодно, не с помощью войска гоплитов, но окружив себя легковооруженными, конницей, стрелками, наемниками — вообще войсками такого рода».[496] Возможно, такие отряды составляли лишь малую часть его армии, так как позднее он был вынужден затребовать подкреплений у Антипатра. Очевидно, его воины прекрасно сражались, но, по словам Демосфена (из речи «О делах в Херсонесе», с которой он выступил за несколько месяцев до третьей филиппики), Филипп перенес тяжелую болезнь. Может быть, именно по этой причине фракийский поход затянулся, а ряд боев македонянам пришлось вести уже зимой.

Где-то в конце 342 года Филипп повернул на север против гетов, одного из фракийских племен (карта 3). Это был полукочевой народ, обитавший в области между Фракией и Дунаем у Шипкинского перевала. Македонский царь заключил союз с Кофелаем, царем гетов, который признал власть Филиппа и принес ему богатые дары, в том числе и свою дочь Меду, которую Филипп взял в жены. Это был его шестой брак, заключенный спустя десять лет после пятого.[497] Союз с соседними правителями лишал фракийцев надежды получить от них помощь в случае будущих восстаний, но для того, чтобы еще больше укрепить свои позиции, Филипп принял меры предосторожности, расставив македонские гарнизоны и расселив поселенцев в нескольких городах, включая основанные им Берею (Стара-Загора) и Филиппополь (Пловдив). Таким образом, границы Македонии теперь простирались на севере до Истра (Дуная); удовлетворившись достигнутым, царь вернулся в Пеллу.

Царства одрисов больше не существовало. За год тяжелого похода Филипп присоединил к Македонии всю Фракию, славившуюся богатствами своей земли.[498] Она была в несколько раз больше по территории и численности населения, чем Македония, и послужила ценным источником военной силы для македонской армии, как во времена Филиппа, так и позже, в эпоху Александра. Кроме того, Филипп обложил Фракию десятиной, и эта подать существенно обогатила македонскую казну.[499] Что касается системы управления, то Филипп полагался на местных князей-вассалов, но вместе с тем, вероятно, сразу после завоевания учредил должность стратега Фракии.[500] Хотя первым стратегом Фракии, о котором нам известно, был Александр из Линкестиды (зять Антипатра), а эти сведения датируются 336 годом (когда был убит Филипп, и на македонский престол вступил Александр Великий), создание такого поста укладывалось в общее русло политики, проводимой Филиппом в отношении завоеванных областей: можно вспомнить Фессалию в 344 году.[501] Вероятно, в обязанности стратега входил также надзор за сбором десятины.

Империалистические амбиции Филиппа, не говоря уже о последствиях завоевания Кренид, совершенного ранее, ни для кого не были тайной, и потому расширение македонских границ на восток, должно быть, никого не удивило. Время для фракийского похода было выбрано царем отчасти из-за действий Керсоблепта, но в основном из-за реакции афинян на его предложения об укреплении мира. Позиция Афин по вопросу о Галоннесе также вряд ли пришлась ему по душе, и на самом деле именно галоннесский вопрос, как предполагают, мог стать «последней каплей», переполнившей чашу его терпения.[502] Если в 344 году Филипп надеялся, что замена Филократова мира на всеобщий мир послужит объединению греков и развяжет ему руки для восточного похода, то к 342 и уж точно к 341 году эти надежды рассеялись как дым. Он прекрасно осознавал, что война с фракийцами встревожит афинян, заботившихся о безопасности своих поселений в фракийском Херсонесе и важнейшего морского пути подвоза зерна. Если бы они отправили туда свои войска, возникла бы серьезная опасность столкновения. По крайней мере один из греческих городов в этой области, Аполлония, заключил союз с Филиппом,[503] подав пример остальным; это также давало Афинам повод для беспокойства. Что еще хуже, примерно в то же время, когда Филипп выступил в поход на Фракию, он использовал напряженную обстановку на Эвбее, чтобы отвлечь внимание афинян.

Фактор Эвбеи

Как мы уже видели, в 348 году Эвбея (кроме Кариста на южной оконечности острова) добилась независимости от Афин, вероятно, не без участия Филиппа. Затем в 343 году Каллий, тиран Халкиды, отправился в Пеллу, чтобы заручиться поддержкой македонского царя для нового Эвбейского Союза, который был создан для противодействия попыткам Фив или Афин восстановить свое влияние на Эвбее. Ряд других ключевых эвбейских городов, таких как Эретрия и Орей, уже изгнали вождей проафинских партий или заключили их в тюрьму. Каллий не достиг успеха, вероятно, потому, что Филипп все еще надеялся на сохранение Филократова мира и не желал вступать в противостояние с Афинами. Однако риторические упражнения, которым предались афиняне по поводу Галоннеса, когда речь шла о важнейших политических вопросах, коренным образом изменили позицию Филиппа. Когда мятежники свергли Плутарха, тирана Эретрии, захватили Порфм (на юге Эвбейского залива) и обратились за помощью к Филиппу, он послал к ним Гиппоника с 1000 наемников. Вероятно, эти события развивались одновременно с началом фракийского похода (летом 342 года). Вскоре после этого к Гиппонику присоединились Парменион и Эврилох.

Гиппоник быстро занял Эретрию и посадил в ней тираном Клитарха. На очереди был Порфм. Македоняне разрушили городскую стену и изгнали из города афинскую партию. Македонские полководцы признали власть над островом трех тиранов (Гиппарха, Автомедонта и Клитарха), которые уже правили на Эвбее. Это не устроило эвбейцев, которые дважды предпринимали попытки свергнуть триумвират. В обоих случаях македонские наемники, в первый раз под началом Эврилоха, а во второй — Пармениона, изгоняли противников. После этого Парменион привел к власти в Орее промакедонскую партию во главе с Филистидом. Афины оказались под угрозой, потому что Орей располагался на берегу Еврипа — узкого пролива, отделяющего Эвбею от Аттики. Кроме того, было ясно, что тираны по крайней мере двух важнейших эвбейских городов были обязаны своим положением Филиппу, и потому его влияние на острове только усиливалось в ущерб афинским интересам. И все же Филипп не предпринял никаких действий против Кариста, все это время хранившего верность Афинам.

Армагеддон в Херсонесе: буйство Демосфена

События достигли критической точки весной 341 года, когда Филипп вмешался в спор между афинскими клерухами в Херсонесе и их соседями из Кардии (которая была союзницей Филиппа по Филократову миру). До этого афиняне послали в Херсонес наемное войско под началом Диопифа из Суния, друга Гегесиппа. Диопиф, при помощи и подстрекательстве афинских клерухов, вторгся на земли кардийцев и напал на Кробилу и Тиристас, также союзников Филиппа. Он захватил жителей этих двух городов в заложники, а когда Филипп послал Амфилоха с требованием освободить пленников, Диопиф подверг посланца пыткам и также захватил в плен. Кроме того, Диопиф занялся пиратством, грабя торговые суда, направлявшиеся в Македонию. По-видимому, он прибег к этому средству для того, чтобы платить своим войскам, так как афиняне не могли покрыть всех его затрат.

В конце концов кардийцы обратились за помощью к Филиппу. Тот послал к ним лишь небольшой отряд, но отправил в Афины несколько посольств с жалобами (и вполне оправданными) на действия Диопифа.[504] Царь прилагал все усилия для сохранения мира. Он знал, что его поход во Фракию встревожит афинян, но, несомненно, войну провоцировали именно они. По меньшей мере они могли бы отозвать Диопифа, чтобы он предстал перед судом, так как своими действиями он совершенно очевидно нарушал дипломатический протокол. Однако Демосфен оказал ему самую энергичную поддержку, а Гегесипп ввел народ в заблуждение, заявив, что Филипп вел военные операции за пределами Фракии и, таким образом, в областях, на которые не имел никаких прав.[505] И оба оратора утверждали, что Диопифа не в чем упрекнуть, поскольку он всего лишь защищает афинские интересы в этой области.

Демосфен ответил на послания Филиппа своей речью «О делах в Херсонесе», а через несколько месяцев произнес очередную филиппику.[506] Выступая с этими речами перед Народным Собранием, он настоятельно советовал оставить афинские войска в Херсонесе и не отзывать Диопифа. Его противники, естественно, отстаивали противоположное мнение, опасаясь, что дальнейшее пребывание Диопифа в Херсонесе приведет к войне с Македонией.

В речи «О делах в Херсонесе» Демосфен утверждал, что, поскольку Филипп, по сути, ведет войну с Афинами, будь то во Фракии, Эпире или на Эвбее, то Диопифу следует разрешить поступать по своему усмотрению, а еще лучше — отправить к нему подкрепления. Эта речь — образец риторического искусства. В начале оратор отвлекается от конкретного вопроса, которому посвящено выступление, чтобы дать общую картину борьбы между Афинами и Филиппом и таким образом поселить в слушателях тревогу. Поэтому он говорит не о Диопифе и Херсонесе, а о той угрозе, которую несет всей Греции захватническая война Филиппа во Фракии, а затем переходит к драматическому изображению намерений македонского царя завоевать Грецию и разрушить Афины. Далее Демосфен возвращается к знакомой нам теме, призывая афинян создать регулярную армию и объединить против Филиппа своих союзников, чтобы сохранить свободу греков. Он рисует Филиппа врагом демократии, а Афины — главным ее защитником; поэтому все, кого подкупил македонский царь, являются его агентами и противниками демократии и потому достойны смерти.

Примерно в мае 341 года Демосфен выступил с третьей и четвертой филиппиками.[507] В этих речах он продолжил нападки на своих врагов и призвал казнить их как изменников. Он советовал афинянам ввести чрезвычайный налог (eisphora), чтобы собрать деньги на военный поход против Филиппа, и убеждал сограждан, что в этом походе лучше будет служить им самим, а не пользоваться услугами наемников. Немаловажно, что он призывал афинян обратиться с просьбой о финансовой помощи и даже о союзе к Великому царю Артаксерксу III.

Речи Демосфена возымели огромный успех в накаленной обстановке, сложившейся в Афинах. Хотя граждане и не подвергли казни его противников, они не стали отзывать Диопифа и отправили в Херсонес подкрепления под началом Хареса. Эти действия только ухудшили отношения с Филиппом, который медленно собирал войска, готовясь вмешаться в херсонесские дела и выступить против Диопифа (а теперь и Хареса). Подготовка к военным действиям, конечно, не могла не встревожить оставшиеся независимые греческие города Геллеспонта — Перинф (Мармара Эреглиси), Селимбрию (Силиври) и Византий, которые полагали, что они будут следующими жертвами Филиппа. Афиняне разделяли их опасения, не столько из сочувствия к участи этих городов в случае, если Филипп двинется на них, сколько из-за того, что такой поворот событий нес в себе угрозу для пути подвоза зерна.

Афины отправили посольство к царю Персии.[508] Несомненно, припомнив им отказ, которым они ответили на его просьбу о помощи в 344 году. Артаксеркс не стал заключать с ними официального союза.[509] Однако, по-видимому, дело закончилось тайным соглашением, так как он дал афинскому послу Эфиальту деньги на борьбу с Филиппом, часть которых, очевидно, перешла в руки Демосфена и Гиперида.[510] Вероятно, Филиппа обрадовало то, что Артаксеркс отказался от союза с Афинами, так как македонского царя не могла не пугать перспектива объединения двух таких факторов, как огромные финансовые и человеческие ресурсы Персидской державы, и агрессивная позиция афинян. Впрочем, очевидно, персидский царь внимательно следил за действиями македонян, поскольку весной 341 года он приказал сместить Гермия, тирана Атарнея и союзника Филиппа. По сообщениям источников, его подвергли пыткам, чтобы узнать, собирается ли Филипп напасть на Персию.[511] Гермий ничего не сказал, но в любом случае Филипп не стал бы поверять ему свои планы. Однако ввиду осложнившихся отношений с Афинами теперь он должен был учитывать и персидский фактор.

Филиппу в конце концов надоело улаживать афинские дела с помощью дипломатии. В свою очередь афиняне были готовы развязать войну в Херсонесе, если до этого дойдет. Таким образом, летом 341 года жребий был брошен, и Филипп выступил из Пеллы в Кардию.

Снова Эвбея

Между тем события на Эвбее внезапно стали складываться в пользу афинян. Весной или в начале лета 341 года Каллий, тиран Халкиды, неожиданно предложил им союз. Он просил афинян помочь ему создать Эвбейский Союз под своим началом, а взамен обещал, что Союз останется союзником Афин. Каллий не хотел, чтобы Халкида вернулась в Афинский морской союз в качестве одного из его членов, и стремился заключить союзный договор на равных условиях. Тем не менее прагматичный Демосфен убедил афинян в том, что это отвечает их интересам (так оно и было), если они желают восстановить свое влияние на Эвбее. Учитывая то, что македоняне уже были втянуты в эвбейские междоусобицы, Филипп не мог оставить без внимания вмешательство Афин. Демосфен прекрасно это понимал, но также осознавал и то, что при любом конфликте с Филиппом жизненно важно привлечь Эвбею на сторону Афин.

Какое именно участие приняли Афины в эвбейских делах, сложно сказать, по большей части потому что мы вынуждены опираться на свидетельства самого Демосфена, изложенные в его речах «О делах в Херсонесе» и в третьей филиппике. Его призыв освободить Эвбею от власти македонских тиранов[512] возымел успех, так как летом афинские полководцы Кефисофонт и Фокион, отправленный на помощь Каллию, при поддержке мегарского отряда напали на Орей и Эретрию и изгнали правивших там тиранов.[513] Сам Каллий на предоставленных Афинами кораблях совершил ряд пиратских нападений на города в Пагаситском заливе, бывшие союзниками Филиппа и, по условиям Филократова мира, Афин. Вслед за этим он стал захватывать торговые суда, идущие в Македонию, а также отправил посольства в ряд городов на Пелопоннесе, стремясь заручиться их поддержкой в борьбе с Филиппом. За эти действия афиняне принесли ему благодарность и даровали афинское гражданство. Они также поддержали предложение Демосфена о создании Эвбейского Союза. Таким образом, Каллий наконец достиг своей цели.[514]

Филипп объявляет войну Афинам

Пока происходили все эти события, Филипп находился во фракийском Херсонесе (карта 3). Диопиф вскоре умер, и будущее афинских городов на Геллеспонте оказалось в руках Хареса, командовавшего флотом из 40 кораблей. Афиняне также направили посольства к разным городам, призывая объединиться против Филиппа. Такова была обстановка, когда Демосфен и Каллий выступили перед Народным Собранием, заявив, что весь Пелопоннес, Акарнания, Ахея, Мегара и Эвбея готовы принять участие в войне с Македонией. Кроме того, Ахея и Мегары могут предложить 60 талантов на военные расходы, а Эвбейский Союз дает 40 талантов. Очевидно, Демосфен изобразил поддержку, на которую могли рассчитывать афиняне, в преувеличенном виде ради риторического эффекта. Несколько лет спустя, в 338 году, когда Афины с Фивами возглавили коалицию греческих государств, выступившую против Филиппа, на их стороне сражался далеко не весь Пелопоннес.

Тем не менее в 341 году афиняне, по-видимому, всерьез собирались бороться с Филиппом. Однако они не успели сделать первый шаг, потому что в том же году Филипп сам объявил им войну. Обычно, ссылаясь на гораздо более поздний источник, считают,[515] что война была развязана в 340 году, после того как Филипп осадил Перинф и Византий и захватил афинские суда, везшие в город зерно (см. ниже).[516] Но это не так. На самом деле Филипп объявил войну Афинам в 341 году, еще защищая Кардию, но афиняне поняли, что произошло, значительно позже (когда он захватил их торговую флотилию).[517] Такая интерпретация событий основывается на документе, известном под названием «Письма Филиппа», которое он отправил афинянам примерно в это же время и которое дошло до нас в составе корпуса речей Демосфена (речь 12). В нем Филипп упрекает афинян, указывая на их действия с 342 года, отвечает на их жалобы в связи с захватами во Фракии и поддержкой Кардии (12.2–5, 12.16) и, что существенно, заключает: «Взяв богов в свидетели, я разрешу наш спор с вами».[518] Эти слова по сути и являются объявлением войны.

Этот сценарий войны объясняет, почему Филипп двинулся к Геллеспонту. Захватив Фракию, он вплотную приблизился к Перинфу, Селимбрии и Византию, которые теперь стали ближайшими восточными соседями Македонии из независимых греческих городов. Византий был крупнейшей силой в регионе и поддерживал союз с Филиппом. Однако все три этих города с тревогой следили за расширением македонских границ, как и афиняне, которые разослали посольства в разные города с просьбой о помощи против Филиппа. Вероятно, осенью 341 года Демосфен приехал в Византий. Афинам было крайне важно сохранить дружественные отношения с этим городом, учитывая его стратегическое расположение на Геллеспонте и необходимость обеспечить бесперебойные поставки зерна, подвозившегося из Черного моря.[519] Хотя Демосфен утверждал, что ему удалось заручиться дружбой византийцев,[520] скорее всего, он не заключил с ними формального союза. Между тем Гиперид объехал Хиос, Кос и Родос со сходными целями и также добился успеха.[521]

Интересно, что именно Хиос, Кос, Родос и Византий развязали Союзническую войну в 356 году. Теперь они перешли на сторону Афин, очевидно, осознав, что Филипп несет для них гораздо большую опасность, чем любые проблемы, которые возникали у них в прошлом при афинской гегемонии. Однако было уже слишком поздно.

В апреле 340 года Демосфен получил лавровый венок за услуги, оказанные афинянам, в театре Диониса на ежегодном празднике в честь этого бога.[522] Конечно, недавний фракийский поход Филиппа сыграл немалую роль в том, что симпатии народа оказались на стороне Демосфена, но увенчание венком стало знаменательным событием в его политической карьере, поскольку такую награду могло утвердить одно лишь Народное Собрание, и это показывало, что большинство одобряет его антимакедонские тирады, так как «он порицал все действия Филиппа без исключения и любой его шаг использовал для того, чтобы возмущать и восстанавливать афинян против македонского царя».[523] И в самом деле, Демосфен уже вовсе не напоминал того юнца, который запнулся и не смог продолжить речь перед Филиппом в 346 году: теперь он держал в своих руках всю афинскую политику.

Регентство Александра

Весной 340 года Филипп приказал Александру, которому уже исполнилось 16 лет, уехать из Миезы (где он проходил обучение у Аристотеля) и вернуться в Пеллу. Здесь он должен был взять в руки бразды правления Македонией. Быть регентом значило выполнять различные гражданские обязанности. Он носил с собой царскую печать, чтобы ставить ее на государственные документы, а также должен был охранять страну. Он совершал ежедневные жертвоприношения Отцу-Гераклу, предку Теменидов. Новые полномочия Александра служили доказательством того, что именно он унаследует престол. Учитывая то, что на момент назначения регентом Александр находился не в Пелле, решение Филиппа вызвать сына и вручить ему всю полноту власти лучше всего объясняется объявлением войны Афинам.

В Пелле также остались Антипатр и Парменион, вероятно, в качестве советников при юном регенте, но Александр вскоре всем показал, что он способен решать сам за себя. Когда меды, племя пеонов, жившее в верхнем течении Стримона, подняли восстание, Александр двинулся на север и подавил мятеж (карта 4).[524] Одержав победу в бою, он основал на землях медов город (по сути, военную заставу), назвав его по своему имени Александрополем, и переселил туда жителей из Македонии, Греции и Фракии. После этого Антипатр и Парменион покорили три других фракийских племени — тетрахоритов (другое название бессы, на реке Гебр), данфелетов (у истоков Стримона) и мелинофагов (на побережье Черного моря, к северу от Византия).[525]

Сложно сказать, действовали ли все трое, выполняя приказы Филиппа, или же Антипатр с Парменионом предприняли меры против фракийцев, чтобы избежать возможных осложнений, следуя примеру Александра, разбившего медов. В любом случае теперь македоняне распространили свою власть на все земли от верхнего течения Стримона и Гебра до Черного моря, таким образом еще туже затянув кольцо вокруг Перинфа, Селимбрии и Византия, чего, несомненно, желал Филипп. Нам неизвестна реакция Филиппа на действия Александра (особенно на название нового города); впрочем, судя по всему, на него произвела впечатление воинская доблесть сына, так как спустя два года он доверил ему начальство над конницей гетайров в битве при Херонее.

Осада Перинфа

Наконец где-то в начале лета 340 года Филипп осадил Перинф. Под его началом состояло 30 тысяч пехоты и небольшой флот.[526] Вероятно, Перинф первым попал под удар, потому что был ближе всего: Селимбрия находилась от него в 22 км к востоку, а Византий еще на 30 км дальше. Перинф поддерживал дружеские отношения с афинянами и, возможно, даже заключил с ними союзный договор,[527] так как в свое время отказался помогать Филиппу в войне с Керсоблептом. Поскольку теперь Филипп объявил войну Афинам, то у него появился законный повод выступить против союзника своего врага.

Осада Перинфа закончилась неудачей из-за того, что город продолжал получать припасы, но особенно из-за его расположения. Он был построен на крутом, выступающем в море мысу на высоте около 50 м; его дома стояли на террасах, идущих вверх по склону холма, подобно ярусам в театре. Город был защищен прочными стенами, которые не могли пробить ни стрелы, ни копья. Тогда Филипп приказал обстреливать их огромными камнями с катапульт, поставленных на осадные башни, на которых сидели лучники, стрелявшие по защитникам.[528] В некоторых местах появились проломы, но перинфцы, несмотря на тяжелые потери, устраивали баррикады в узких проходах перед и между домами, и отступали вверх к следующей террасе. По сути это означало, что защитные укрепления города становились все выше и выше. Хотя новые препятствия строились в спешке, македоняне не могли ни подкопаться под них, ни разбить их таранами. Осада продолжалась и днем, и ночью, и Перинф отправил просьбу о помощи в Византий. Византийцы послали им людей и снаряжение, включая катапульты, и армия Филиппа оказалась в серьезной опасности.

Конечно, византийские войска и припасы оказали перинфцам огромную услугу, но помощь неожиданно пришла и от Великого царя, который, по словам Диодора, «с большой тревогой» следил за усилением Македонии. Он приказал своим сатрапам, управлявшим провинциями на побережье Малой Азии, послать в осажденный город наемников, а также продовольствие и деньги.[529] Арсит, сатрап Геллеспонтийской Фригии, немедленно отправил в Перинф отряд наемников, который, по-видимому, также совершил набег на Фракию. Филипп использовал свой небольшой флот для подвоза осадной техники к Перинфу, но не мог блокировать город с моря, так как побережье контролировалось афинскими клерухами. Таким образом византийские корабли могли беспрепятственно заходить в Перинф. Кроме того, афинский флот под началом Хареса базировался недалеко от театра военных действий в Элеунте, прикрывавшем вход в Геллеспонт. Македонский царь прекрасно понимал, что ему нельзя рисковать своими кораблями и вступать в столкновение с превосходящими военно-морскими силами афинян.

Осада Византия: провокация для афинян

Осада Перинфа длилась несколько месяцев, и конца ей было не видно, несмотря на значительные потери с обеих сторон, когда Филипп внезапно сменил тактику. Разделив свои сухопутные силы на две части, он приказал половине войска продолжать осаду Перинфа, а сам с другой половиной осадил Византий (в августе или начале сентября 340 года).[530]

Целесообразность такого решения справедливо ставится под сомнение: если он не мог взять Перинф со всем своим войском, то как он мог надеяться захватить Византий, обнесенный прочными и высокими укрепленными стенами,[531] лишь с половиной армии?[532] Возможно, он рассчитывал на фактор неожиданности. Однако вести о его приближении опередили его войско, так как, вероятно, он задержался у Селимбрии (скорее всего, он осадил этот небольшой город, и тот быстро был захвачен). Возможно, он оставил в ней гарнизон, еще больше ослабив свое войско, которое привел к Византию.[533] Может быть, он полагал, что византийцы исчерпали свои ресурсы, оказывая помощь Перинфу. Однако это тоже было ошибкой, поскольку почти сразу после того, как он подошел к городу, Византий получил воинов, деньги, припасы и даже снаряды для катапульт от Хиоса, Коса, Родоса и Персии.

Вероятнее всего, Филипп не ставил перед собой цель захватить Византий, учитывая его мощную оборону и невозможность блокировать его с моря, чтобы пресечь доставку припасов: оба этих обстоятельства такой умелый стратег, как Филипп, должен был оценить заранее. Я полагаю, что он использовал эту осаду прежде всего для того, чтобы спровоцировать афинян, которым объявил войну. Такое предположение кажется еще более оправданным, поскольку, очевидно, Афины еще не осознали в полной мере смысла письма, которое направил к ним македонский царь и в котором то самое объявление войны было высказано в несколько завуалированном виде. Принимая во внимание важность Геллеспонта (а таким образом, и Византия) для Афин, Филипп, возможно, рассчитывал сделать из Византия новый Амфиполь. Иными словами, ему было выгодно, чтобы Афины послали флот на соединение с силами Хареса, а словесная война переросла бы в боевые действия в Херсонесе. Так как теперь он имел совершенно другие намерения относительно устройства греческих дел, чем те, которые он питал в 346 году, то для него было важно как можно быстрее покончить с этой новой войной. Чтобы добиться этой цели, нужно было вынудить афинян действовать.

Диодор приводит множество подробностей об осаде Перинфа, но не так многословен, когда речь заходит о Византии. По-видимому, однажды ночью македоняне почти проломили его стены, но в городе залаяли собаки, и защитники сумели отразить нападение. Эта осада имела важное значение в том числе и потому, что именно здесь впервые была использована торсионная катапульта, разработанная инженерами Филиппа (схема 2).

Должно быть, Филипп прекрасно понимал, что, как столько вести об осаде донесутся до Афин, они переполошат весь город. Так и случилось. Вскоре после этого антимакедонская политика, которую с такой настойчивостью, не гнушаясь прямым обманом, проводил Демосфен, принесла щедрые плоды. Афиняне разрушили стелу, на которой был записан текст Филократова мира: очевидно, они наконец осознали, что идет война.[534] Они назвали эту (вторую для них) войну с Филиппом «войной за Византий» и, как и предполагал Филипп, немедленно послали на север флот под началом Кефисофонта и Фокиона для совместных действий с Харесом.[535] Фокион располагал в Византии связями, и его впустили в город. Благодаря афинской поддержке Византий продолжал отбиваться от македонян всю весну и часть лета 340 года.[536] Филипп оказался прав: Византий действительно стал для афинян восточным Амфиполем.

Как именно и в какой последовательности разворачивались события, не вполне ясно, в том числе и из-за того, что, по словам Демосфена, Афины объявили войну Филиппу только после того, как он захватил афинский торговый флот с зерном.[537] Скорее всего, он ошибается: афиняне объявили войну македонскому царю до захвата их флотилии и во время осады Византия, как показывает само название войны, свидетельствующее о том, что яблоком раздора был Византий.[538] Они не понимали, что Филипп уже объявил им войну и потому называл афинские корабли «военными трофеями».[539] Собственно, с этой точки зрения он и считал себя вправе захватить флот с афинским хлебом.[540]

Захват торговой флотилии: знак для Афин и Греции

Флот с хлебом состоял, вероятно, из 230 кораблей,[541] которые собрались у Гиерона, рядом с входом в Пропонтиду (Мраморное море). От пиратов (а теперь и от возможной македонской угрозы) их защищали военные суда Хареса. Однако его внезапно отозвали на встречу сатрапов, оказывавших поддержку Перинфу и Византию, чтобы обсудить положение обоих городов и общие действия против Филиппа. Как только Харес уехал, Филипп нанес удар. Македонский флот под командованием Деметрия захватил весь флот с зерном, а Филипп с сухопутной армией взял в плен корабельные команды, сошедшие на берег в Гиероне. Филипп удержал 180 кораблей (принадлежавших собственно Афинам) и отпустил остальные 50. Он разрушил афинские суда, использовав древесину для осадных машин, и продал их груз, выручив огромную сумму в 700 талантов, примерно равную годовому доходу Афин.[542] Хотя Харес отомстил, спешно вернувшись и загнав Деметрия в Пропонтиду, ущерб было уже не возместить. Действия Филиппа вызывали нехватку зерна в Афинах, хотя и не привели к голоду; однако гораздо более важным следствием стало решение афинян бороться с царем всеми силами.[543]

Осада Византия (и Перинфа) теперь утратила для Филиппа всякое значение. Об этом говорит тот факт, что он отпустил 50 кораблей, принадлежавших Византию, Родосу и Хиосу. Очевидно, он готов был снять осаду, заключить мир и вернуться в Грецию, чтобы завершить войну с Афинами. Похоже, он и правда с самого начала не собирался захватывать Византий, иначе вряд ли бы он стал и дальше дробить свои силы, отправив часть армии против афинских поселений в Херсонесе. Он мог бы в любой момент вызвать подкрепления из Македонии, если бы действительно хотел взять Византий (и Перинф), но не сделал этого. Конечно, ему изрядно мешало то обстоятельство, что оба осажденных города беспрепятственно получали припасы и подкрепления, но он вполне мог устранить эти помехи. Удивительно, что он, при его полководческом гении, не предпринял никаких действий для этого, и поэтому мы должны искать подходящее объяснение такому попустительству. Наиболее вероятное лежит на поверхности: в конечном счете эти осады не имели для него важного значения, поскольку являлись лишь составной частью более широкого плана. Его главной целью было вынудить афинян вступить в активные военные действия, развязав ему руки для установления (военными средствами) более долговечного порядка в Греции.

Оставался еще македонский флот, запертый в Пропонтиде. Филипп не мог рисковать и вступать в морской бой с афинянами, поэтому он в очередной раз прибег к хитрости, отправив письмо Антипатру.[544] В письме содержалось требование немедленно послать войска во Фракию из-за крупного восстания. Македонские гарнизоны во фракийских городах якобы подверглись нападению, и поэтому Филипп решил снять осаду с Византия и отправиться к ним на выручку. Письмо так и не дошло до Антипатра: его перехватили афиняне, располагавшиеся на Боспоре, и тут же отплыли к Эгейскому побережью Фракии, чтобы оказать помощь восставшим фракийцам.

Конечно, это была дезинформация, а Филипп нарочно устроил так, чтобы письмо попало в руки к афинянам. Он предвидел, что афинский флот поспешит к фракийским повстанцам, а в его отсутствие македоняне смогут выйти из Пропонтиды и присоединиться к главному войску. Именно так все и произошло, и как только македонские корабли выбрались из Пропонтиды, Филипп ушел из-под Византия. Он отправился в долгий поход на запад через Херсонес, держась побережья, чтобы в случае необходимости оказать помощь своему флоту. Между тем Фокион, получивший ранение при нападении на какие-то македонские торговые суда, вернулся в Афины.

Хотя формально обе осады, которые вел Филипп, закончились провалом, в 339 году, когда наконец был заключен мир с Византием, Перинфом и их союзниками, царь существенно укрепил свои позиции в этой области. Он расширил сферу своего влияния (карта 4), нанес значительный ущерб афинянам и добился перевеса в начавшейся войне с Афинами. Кроме того, он принес пользу македонской торговле, которая теперь велась от Эгейского моря до Геллеспонта (и Черного моря). Существовала серьезная опасность того, что афиняне смогут создать большую коалицию греческих государств, и Филипп должен был немедленно вернуться домой. Впрочем, второй войне между Афинами и Филиппом суждено было продлиться всего два года, и закончатся она для Афин (и для всей Греции) совсем не так, как первая.