Фотография

Оливер и Ник

— О нет! — Оливер отворачивается от монитора и принимается крутиться на стуле. — Я ушел, меня здесь нет.

Но Сандра не обратила на это внимания — на самом деле ей, кажется, все равно.

— Мистер Хэммонд уже звонил. — И протягивает ему трубку. Она хоть представляет, кто такой мистер Хэммонд?

Оливер пытается сделать страшное лицо, но и это не действует. Он подходит к телефону и берет трубку:

— А, Ник! Сколько лет, сколько зим.

Его начинает трясти. Неужели снова из-за той злополучной истории? Сначала Глин. Теперь Ник. Упаси бог, еще Элейн явится. Он почти не слушает того, что говорит Ник. А тот все не унимается. Все твердил: мол, столько не виделись, неплохо бы обменяться новостями. Надо встретиться.

— У меня куча работы, — говорит Оливер. И начинает распространяться о крайних сроках и неотложных заказах. — Может, осенью.

Сандра с интересом слушает.

Ник продолжает вещать. Говорит обрывками фраз. Что-то о том, что сейчас не дома, что недавно у него были какие-то проблемы, что хотелось бы поболтать о старых добрых временах. Голос у него какой-то… полубезумный.

— Нет! — Оливер едва не воет, бессловесный и беззащитный.

Ник говорит, что, раз уж у него нет никаких особых дел, он подъедет.

— Буду часам к шести, хорошо? Подхвачу тебя в офисе — адрес у меня есть. Поужинаем где-нибудь.

— Вообще-то… — протестует Оливер. — Этим вечером я…

Но Ник уже положил трубку. А Сандра задумчиво смотрит на него:

— Напомни-ка мне, кто такой этот мистер Хэммонд?

Когда Ник входит в комнату, Оливера охватывает ужас.

Неужели это Ник? Этот, с брюшком и залысинами? С отвисшей челюстью и мешками под глазами? Конечно, никто не молодеет, а некоторые и вовсе стареют нещадно, но Ник! Казалось, Ник так и останется вечно молодым, застрявшим на отметке «двадцать восемь», пока остальные мужают до сорока и неумолимо несутся к пятидесяти. Что ж, видимо, даже Ник не исключение.

Очутившись в комнате, Ник безо всяких преамбул начинает говорить — одним духом выпаливает, как он доехал: мол, барахлило сцепление, замучился с односторонним движением. Ему не терпится о чем-то рассказать — это ясно как божий день.

Оливер подбирается. Сандра пристально наблюдает за ними: по какой-то причине она решила, что сегодня задержится, и, когда пришел Ник, была еще здесь.

— А… привет, — говорит Оливер — радушно, но без особой сердечности, ради Сандры, — так приветствуют коллегу или знакомого. — Рад тебя видеть; это Сандра Челкотт — мой деловой партнер. — И оборачивается к Сандре: — Ладно, мы пошли. Пока…

— Ты как к индийской кухне? — спрашивает он. — Есть тут поблизости одно местечко. — И он ведет Ника по улице.

Тот болтает без умолку — во всяком случае, в этом отношении он остался прежним Ником, но при этом все никак не может остановиться, удержаться на какой-то одной теме. По его словам, эти дни он часто бывает в Лондоне: может, стоит заняться книгой о лондонских площадях — чертовски интересная тема, не находишь; Полли передает привет — точнее, передала бы, если бы знала, что я тебя увижу; Элейн теперь жутко занята — я ее, кажется, неделю не видел; уже было собрался написать книгу про Брюнеля, да все руки не доходят, столько всего навалилось…

Внезапно над тарелкой цыпленка тикка масала он умолкает. Непослушная прядь волос, которая некогда то и дело закрывала ему один глаз, тоже куда-то делась. Оливер осознает, что шевелюра его приятеля изрядно поредела. Без той непослушной прядки его лицо кажется… голым.

Ник поднимает глаза. Откладывает вилку, берет свой бокал пива и делает большой глоток.

— Меня кое-что беспокоит, — грустно сообщает он.

И смотрит на Оливера. Теперь он похож на пристыженного старшеклассника: из-под опухших век на него глядит шестнадцатилетний подросток, которого наказали на глазах у однокашников.

— А… — нарочито небрежно произносит Оливер, и ждет, что же последует за этими словами.

— Элейн жутко разозлилась из-за одной фотографии. Помнишь, то старое фото нас с Кэт?

Оливер рассматривает содержимое своей тарелки с ягненком под соусом корма.

— Да, — говорит он наконец.

Ник отодвигает свою тарелку:

— Это самое ужасное.

— Я знаю, — произносит Оливер.

— Знаешь?!

Оливер вздыхает. Ну, и к черту.

— Ко мне приходил Глин.

Теперь на лице Ника — настоящая паника.

— О, господи. Что ему было надо?

— Хотел знать, имела ли Кэт склонность… Словом, с кем еще она спала.

— И что ты сказал?

— Что понятия не имею. А ты бы что ответил?

Ник медлит. Кажется, он погружается в раздумья, а Ник, которого знал Оливер, редко отвлекался на подобные вещи.

— То же самое.

Оба смолкли.

— Вот незадача-то, — говорит Оливер. И снова принимается за еду. Наверняка он захочет заплатить — так чего пропадать хорошей еде?

И тут Ника точно прорывает. Из него исторгается сплошной поток бессвязных, неразборчивых жалоб. Конечно, у Кэт должны были быть еще любовники, говорит он, вокруг нее вечно кто-нибудь увивался. Она же была такая… хорошенькая. Но не ради этого самого, нет. Она не была легкомысленной. Не больше, чем я. Не знаю, что тогда на меня нашло. И на нее тоже, если уж так. Безумие. Глупость. Но факт в том, что прошло сто лет, так что к чему теперь… Я хочу сказать, так нечестно. Элейн ведет себя… Я не стал бы об этом говорить, но, кажется, у меня скоро случится нервный срыв. Кто-нибудь должен что-нибудь сделать.

Оливер едва слушает его. Он думает о Кэт. Которая за это время успела стать некой мифической фигурой, все вертят ей, как хотят, чтобы она вписалась в их рассказы. Каждый обходится с ней по-своему, каждый полагает, что именно он знал ее такой, какой она была на самом деле. Ему кажется нечестным, что посреди этой заварушки ее саму лишили права голоса.

Он перебивает:

— Ты любил ее?

Ник мгновенно умолкает. Он явно шокирован вопросом:

— Ну, я, конечно… — начинает он. — Естественно, надо… я хочу сказать — если ты замешан в таком, что… — Он тянется за тарелкой и берет вилку.

Нет, грустно думает Оливер. Не любил. Ник приходит в себя — настолько, насколько это возможно в его случае.

— Дело вот в чем: думаю, неплохо было бы, если бы ты поговорил с Элейн.

Оливер ошарашенно пялится на него:

— О чем?

Ник вздыхает — нервно, судорожно, раз и навсегда решившись сделать признание:

— Она выгнала меня, Олли, вот, собственно, и все.

Вздрогнув от неожиданности, Оливер принимается обдумывать услышанное. Подобная реакция Элейн удивила его. В свое время он считал, что Элейн скорее махнет на грешки Ника рукой. Да уж, вот это новость.

— Я хочу домой, — хнычет Ник, точно капризничающий малыш.

Оливера охватывает отчаяние. Ему бы рявкнуть на Ника, что он не семейный психолог, но раздражавшее еще со времен издательского дома Хэммонда и Уотсона чувство ответственности его останавливает. Но, боже ты мой, он ведь уже давно не отвечает ни за Ника, ни за его действия и поступки.

— В конце концов, — говорит Ник, — это ты сделал ту фотографию.

Оливер так и подпрыгивает на стуле.

— Нет! — кричит он.

Сидевшие за соседним столиком оборачиваются и смотрят на него.

— Как — нет?

— Я хотел сказать — нет, я не хочу, чтобы ты обвинял меня во всей этой истории.

— Тебя я и не виню, — ласково говорит Ник. Теперь он кажется совсем успокоенным. И начинает с аппетитом уплетать еду. — Я просто хотел сказать, что и ты в этом замешан, — вот и все.

— Да не замешан я, — сухо отвечает Оливер.

— Элейн ты всегда нравился.

— Я ее сто лет не видел.

— Она всегда хвалила тебя за спокойствие и уравновешенность. Которых нет у меня. Думаю, иногда ей казалось, что лучше бы ей было выйти за тебя, чем за меня. — Ник широко улыбается. — Все нормально. Я всегда прекрасно мог с ней договориться.

Вот и займись этим сейчас, кисло думает Оливер.

— Но это совсем выбило ее из колеи. Все, что ей надо, — чтобы кто-нибудь усадил ее рядом с собой и по-дружески поговорил. Ты, Олли.

Оливер сердито воззрился на него.

— Надо всего лишь убедить ее в том, что я этого не заслуживаю, — жалобно говорит Ник. — Верно? Я хочу сказать: да, это было глупо и неправильно, но все уже давно закончилось. То есть нет смысла так злиться. Глин рыщет, как коршун. Элейн ведет себя так, как будто бы я ограбил банк.

— Нет.

— Что «нет»?

— Нет, я не стану разговаривать с Элейн.

Ник молча смотрит на него через столик. Вид у него делается великодушно-укоризненный.

— Как знаешь. Тебе решать. Просто подумалось, что ты должен чувствовать… свою причастность, что ли. Не бери в голову. Проехали.

Доедали молча, лишь изредка обмениваясь ничего не значащими фразами. Когда приносят счет, Ник все еще пребывает в мрачном молчании. Оливер оплачивает его.

У выхода из ресторана они прощаются.

— Приятно было увидеться, Олли, — говорит Ник.

Ему удается показаться великодушным и всепрощающим; вот он уходит.

Оливер испытывает досадное чувство вины и возмущения.