Жених моей сестры

Глава 12. Песочный

Этой ночью мне не спится, и я рисую пастелью. Рисую первый в своей жизни автопортрет, который мне не хочется смять и выкинуть. Это девушка с моим лицом: у нее черные волосы, огромные серо-зеленые глаза, высокие скулы и длинный, слишком большой ей свитер песочного цвета. Рукава подкатаны так, что видны узкие запястья, которые внезапно мне кажутся даже красивыми. Изящными.

Кажется, эта работа войдет в мое портфолио. Я ее положу туда, даже если Георгий Исаевич будет против. Но мне почему-то думается, что против он не будет.

Я сплю буквально часа четыре, но с утра чувствую невероятную бодрость. Пора снова ехать в студию – продолжать работу с портретом Яра. Хорошо, что есть возможность легально выбираться из дома, потому что не представляю, как бы я рисовала Яра в своей комнате. Слишком опасно. А студия, в которой я могу провести хоть весь день – идеальный вариант.

Я очень боялась заводить с родителями разговор о том, что кроме денег на репетитора и материалы, мне нужны будут еще средства на оплату студии, но оказалось все проще, чем я думала. Стоило только сказать, что мне надо к собеседованию нарисовать несколько работ маслом, как папа тут же сказал: «Где угодно, но только не здесь». Он терпеть не может запах масляных красок и растворителя, у него сразу голова начинает болеть, а еще ему кажется, что эти токсичные пары плохо влияют на его рыбок. Так что студию он мне снял на месяц без всяких вопросов.

С водителем мы договорились на девять утра, поэтому в половину девятого я уже сижу за завтраком и быстро работаю ложкой в тарелке вкуснейшей и нежнейшей сливочной овсянки с фруктами. Все же наш повар волшебно готовит! Интересно, мне будет этого не хватать, когда я уеду в Лондон? И уеду ли я туда вообще?

Стараюсь не думать об этом. Только о хорошем, только о хорошем…

– Нюта, доброе утро! А ты рано, – вплывает в столовую мама.

– Доброе утро, мам. Да, мне в студию надо.

– Ты же вчера там была, – замечает она. – И опять надо ехать?

– Мне нужно работы к собеседованию сделать, – объясняю я, приятно удивленная тем, что мама интересуется моей жизнью. – Оно уже через полторы недели.

Я жду, что мама спросит про то, какие картины я туда рисую, спросит, волнуюсь ли я, готова ли, не нужна ли мне помощь…

Но вместо этого мама хмурится.

– Так, Нюта, а когда нам с тобой тогда ехать к швее, чтобы она сняла мерки для платья подружки невесты? Освободи завтрашнее утро хотя бы. Часов в одиннадцать к ней поедем, хорошо? И еще надо пробный макияж и прическу запланировать. Уже пора, правда? Специально напоминаю, а то знаю тебя: сама ты про это ни за что не подумаешь.

Настроение у меня портится так резко, что пробивает нижнюю границу и выходит в какой-то дикий минус.

– Хорошо, мам, – тускло говорю я. Подношу ко рту еще одну ложку овсянки и понимаю, что не смогу ее проглотить. Аппетит пропал напрочь. Отодвигаю тарелку и встаю из-за стола.

– Нюта, это вот ты так поела что ли? – возмущается мама. – А потом еще удивляешься, что худая такая.

– Я не хочу. Правда. Все, пойду, а то вдруг водитель уже приехал.

Мама неодобрительно качает головой, но привычно подставляет мне щеку для поцелуя. Я быстро касаюсь губами ее гладкой, вкусно пахнущей кремом щеки, и это такой знакомый с детства запах, что сердце вдруг сжимается, и в голове вспыхивают воспоминания о том, как я выплакивала все свои детские слезы в мамины колени, о том, как она защищала меня, маленькую, от нападок старшей сестры, о том, как вначале хвалила мои первые рисунки.

И это детское желание найти у мамы убежище внезапно накрывает меня с такой силой, что мне вдруг безумно хочется все ей рассказать, поделиться своей страшной тайной, спросить, что мне делать.

Мам, что мне делать, если я влюблена в Лелиного жениха? А он, кажется, влюблен в меня? Это ведь хуже, чем в тот раз, когда мы подрались с ней из-за розового плюшевого слона. Яр ведь не слон, мы не сможем с ним спать по очереди.

Хотя… именно это мы сейчас и делаем, разве нет?

Я уже чувствую, как из меня рвутся слова, но мама вдруг ловит меня за руку, смотрит на мои ногти и скорбно поджимает губы.

– И маникюр, Нюта, – строго говорит она. – Обязательно! Перед свадьбой сестры чтобы привела руки в порядок, потому что это полный кошмар. Поняла меня?

– Да, – киваю я.

Момент откровенности упущен, и слава богу – этой тайной лучше не делиться ни с кем.

Она только для нас двоих: для меня и Яра.

Как минимум до того времени, пока он не женится на Леле. А я буду стоять там, среди подружек невесты, с макияжем, маникюром, с дебильной торжественной прической, и смотреть на то, как он ее целует, как надевает ей кольцо на палец и отдает ей свою фамилию.

Елена Горчакова! А что, очень красиво звучит. С претензией.

Я скомканно прощаюсь с мамой и вылетаю из дома. К счастью, водитель уже здесь. Я никак не могу запомнить его имя, оно какое-то восточное, на Р, поэтому просто вежливо здороваюсь с ним и сажусь на заднее сиденье.

И тут вспыхивает экран телефона. Яр. Сердце екает так болезненно-сладко, что мне становится трудно дышать.

«Анюта ты во сколько будешь в студии? Хочу к тебе приехать»

Переход от депрессии до абсолютного счастья происходит во мне буквально за мгновение.

«Позировать?» – пишу я.

«И позировать тоже».

Я улыбаюсь. Не могу не улыбаться. Глажу экран кончиками пальцев. Нам нельзя быть рядом, но во мне нет столько силы воли, чтобы держаться от Яра подальше или чтобы удерживать его от таких шагов. Тем более, что у меня есть оправдание в виде портрета, который надо закончить.

«Буду там через полчаса»

«Отлично, купить тебе кофе и круассан?»

«да, купить :) Я ужасно голодная»

Когда водитель привозит меня к студии, я краем глаза замечаю ярко-синюю машину Яра на парковке, и сердце бьется в груди так радостно, что я с трудом удерживаюсь от улыбки.

– Вас когда забирать? – спрашивает водитель.

– В шесть, как вчера.

– Если вдруг надо раньше, вы звоните, не стесняйтесь, – на всякий случай говорит он. – Это же у меня рабочее время, оно оплачивается. Когда скажете, тогда и подъеду.

– Хорошо, – я с улыбкой киваю ему. – Но вряд ли я закончу раньше шести.

– Понял вас. Хорошего дня.

– И вам!

Я иду к дверям студии и жду там, пока водитель не уедет. Яр тоже, видимо, ждет, потому что едва машина исчезает за поворотом, он тут же хлопает дверью своей тачки и идет ко мне широкими уверенными шагами. В руках у него кофе и пакет с логотипом французской кофейни, а на губах мягкая и такая непривычная для его жесткого лица улыбка. Даже синие глаза больше не напоминают лед, скорее ласковое теплое море, в которое хочется броситься с размаху.

– Привет, – смущенно говорю я.

– Привет. У тебя круги под глазами. Плохо спала?

– Рисовала полночи, – признаюсь я.

– Что? Опять меня? – ухмыляется Яр.

– Ну у тебя и самооценка, просто до небес, – смеюсь я. – Нет, я себя рисовала.

– Покажешь? – его лицо сразу же становится серьезнее.

– Работа дома осталась, но если тебе интересно… – я неуверенно прикусываю губу. – Я могу тебе потом сфотографировать и отправить…

– Отправляй, – твердо говорит Яр. – Мне интересно.

– Но там ничего особенного, просто набросок пастелью, – смущаюсь я.

Яр вздыхает.

– Анюта, прекращай себя принижать, ладно? А то ты так и на свое собеседование придешь и начнешь им рассказывать, какие у тебя картины ужасные и какая ты бездарность.

Я фыркаю, представляя себе это, и обещаю Яру:

– Ладно, я попробую.

Мы заходим внутрь, и я беру на ресепшен ключи. Девушка, которая там сидит, вчера была очень приветливой, а сегодня буквально швыряет мне ключ на стол и смотрит так недовольно. День у нее, что ли, не задался?

Впрочем, это не мое дело.

Мы с Яром поднимаемся в студию, открываем окна, чтобы проветрить, и я пью кофе с круассаном прямо сидя на подоконнике, чувствуя, как лицо овевает теплым майским ветром.

Яр стоит у меня за спиной, и я с трудом борюсь с желанием откинуться назад, прижавшись к его широкой твердой груди, и положить голову ему на плечо.

Вместо этого я оборачиваюсь и смотрю на него. Сегодня он, наверное, вообще не был на работе, потому что вместо привычного костюма на нем светлые брюки и трикотажное поло. Еще была куртка, но Яр снял ее и бросил на стол, так что теперь я могу беззастенчиво любоваться его крепкими рельефными руками.

– У тебя тут крошка, – низким, каким-то бархатистым голосом вдруг говорит он.

– Где? – я начинаю тереть рот, но Яр перехватывает мою руку и подушечкой большого пальца медленно обводит мои губы по контуру, больше лаская, чем смахивая крошки.

Если они там вообще, конечно, были.

– Все? – неожиданно хрипло спрашиваю я, глядя в потемневшие синие глаза.

– Нет.

Он меня целует. Твердые губы прижимаются к моим, язык уверенно, как к себе домой, проскальзывает в мой рот и так откровенно его вылизывает, что желание охватывает меня мгновенно. Я обнимаю его за шею, прижимаюсь теснее, из моей груди вырывается слабый стон, а наш поцелуй становится еще жарче, еще требовательнее.

Я абсолютно теряю голову, ласкаясь к нему, а Яр вдруг подхватывает меня на руки и снимает с подоконника.

– Надо закрыть шторы, – низко шепчет он, ставя меня на середину комнаты. – Чтобы нас никто не заметил.

Но я уже пришла в себя и дальше поддаваться его обаянию не собираюсь.

– Так, Яр, – я решительно упираюсь ладонями ему в грудь. – Никаких закрытых штор! Мне надо писать. Я должна завершить набросок и начать работать с цветом. Раздевайся.

Он тяжело вздыхает.

– Звучит многообещающе.

– И не надейся, – фыркаю я, идя к мольберту и снимая ткань, которой я закрывала рисунок от пыли.

– Ну, надеяться мне никто не запретит, – хулигански ухмыляется он, расстегивает пару верхних пуговиц на своем поло, и стаскивает его одним движением. И у меня снова перехватывает дыхание, потому что его обнаженный торс – это какое-то чертово секретное оружие, честное слово. И моя реакция не укрывается от Яра, потому что он отправляет мне коварную усмешку и начинает расстегивать брюки.

– Прости, – тоном, лишенным всякого раскаяния, говорит он. – Я забыл взять шорты, так что буду в трусах. Это ведь не проблема, да?

Яр без всякого смущения отшвыривает в сторону брюки и выпрямляется, стоя передо мной, как античный бог. За исключением того, что боги не носили черные обтягивающие трусы Кельвин Кляйн. Во всяком случае, в мифах об этом ничего не было.

Я сглатываю, веду зачарованным взглядом по перекатам мышц, по скупым линиям его идеального тела, и во рту просто пересыхает от невыносимого желания коснуться его. Потрогать, погладить, облизать, укусить…

– Садись на стул, – вместо этого говоря я, стараясь делать вид, что не замечаю выпуклость под черным хлопком трусов. – Сколько у нас времени?

– До трех я весь твой, – тягуче обещает Яр и седлает стул. Господи, как это горячо выглядит…

– Тогда за работу, – бодро объявляю я и вооружаюсь карандашом.