Жених моей сестры

Глава 2. Карминный

Щеки сестры моментально становятся малиновыми, она вообще очень быстро краснеет. Лена уже набирает воздуха, чтобы мне ответить, но на ее руку вдруг успокаивающе ложится ладонь Ярослава, и сестра замолкает, так ничего и не сказав.

Он же смотрит на меня и дружелюбно улыбается, но в ледяных синих глазах нет и намека на улыбку.

– Приятно, что я тебя настолько заинтересовал, что ты изучала обо мне сплетни в сети, – говорит он небрежно.

– Про полицию тоже сплетня?

– В полицию тогда попал мой друг, а я просто поехал с ним, чтобы ему помочь.

– Помогать друзьям – это хорошо, – соглашается мама, встревая в разговор и пытаясь увести его в безопасное русло.

– А двери клуба тоже ваш друг разбил? – ядовито спрашиваю я, не желая сдаваться.

Уж слишком бесит этот высокомерный взгляд.

Папа хмурится.

– Нюта… – говорит он с явным предупреждением. – Заканчивай. Что ты тут устроила?

Я медленно выдыхаю.

Я не знаю, почему меня это все так сильно раздражает. Я обычно спокойно отношусь к жизни сестры и ко всем этим семейным делам – мне просто плевать на них. А вот сейчас почему-то задело. Может, потому, что впервые у сестры появилось то, чего у меня никогда не будет? Вот такого высокого, широкоплечего, синеглазого, до крайности самоуверенного… придурка.

Он абсолютно точно придурок и вдобавок лицемер.

– Что такое, Нюта? – снова улыбается мне Ярослав, и в его тоне я слышу едва уловимую насмешку. – Думаешь, я такой плохой? Так сильно переживаешь за сестру?

– Да она просто завидует, – не выдерживает Леля. – Мелкая завистливая дрянь!

И это неожиданно ранит меня так, что я сначала вздрагиваю, а потом до боли стискиваю зубы, чтобы не показать, как меня это задело.

Одно дело – слушать оскорбления от сестры один на один, я к этому с детства привыкла и уже даже не обращаю на них внимания, и совсем другое – вот так, при родителях и практически незнакомом человеке…

– Девочки, – тут же вступает мама, все еще пытаясь спасти этот вечер, – не ссорьтесь, вы же сестренки.

Господи, как же я ненавижу эту фразу! До глубины души ненавижу. Сразу начинаются флешбеки из детства, когда отбирать игрушки, толкать меня или обзываться начинает Леля, а помириться и успокоиться предлагают почему-то нам обеим. Прямо как сейчас.

«А что я вообще тут делаю?» – вдруг приходит мне в голову. – «Зачем сижу тут, на семейном ужине, если я никогда по факту не ощущала себя частью этой семьи? Зачем я пытаюсь кому-то что-то доказать?»

Я встаю и с грохотом отодвигаю стул.

– Конечно, я тебе завидую, Лель, – ровным голосом говорю я, – мне будет сложно так удачно выйти замуж, за меня ведь не дают в качестве приданого целый завод.

– Ах ты…

Разъяренная Леля вскакивает и швыряет в меня бокал с вином. Я еле успеваю отклониться, и он ударяется в стену, расплескав вокруг себя фонтан мелких осколков и брызг карминного цвета.

– Дрянь!

– Леля! – всплескивает руками мама.

– Нюта, иди к себе в комнату, – холодно говорит папа. – И подумай там о своем поведении. Простите, Ярослав. Милая, позови кого-нибудь, чтобы это все убрали.

Я молча ухожу из гостиной, ни с кем не прощаясь. И хотя мне ужасно хочется обернуться и посмотреть на Ярослава, я сдерживаюсь и не делаю этого.

На следующий день мне приходится выдержать неприятный разговор с папой, который не кричит и не ругается, а просто говорит мне по-деловому:

– Хочешь, чтобы я и дальше оплачивал твои занятия?

Черт. Удар в самое больное.

Частные занятия с Георгием Исаевичем – это сейчас смысл моей жизни. Прямой путь к мечте, до которой осталось совсем немного. В мае меня ждет собеседование с комиссией из Лондонского университета искусств, и у меня к тому времени должно быть самое лучшее портфолио, плюс одну работу я должна буду нарисовать прямо при них. А из образования у меня только законченная несколько лет назад художественная школа и все.

Георгий Исаевич – лучший. Он заведующий кафедрой живописи и композиции, у него старая квартира в центре Москвы, невероятный талант, огромный опыт, а еще очень неприятная манера критиковать учеников и хамский тон. Но польза от его уроков огромная, так что…

Так что я веду себя как шелковая. Заверяю папу, что такое больше не повторится, иду и прошу прощения сначала у мамы, потом у сестры, а потом – самое сложное! – у Ярослава.

Он снова в нашем доме, заехал забрать сестру в ресторан, и на этот раз выглядит совсем иначе: в песочных брюках и ослепительном белом свитере, который невероятно смотрится с его темными волосами.

Он сидит в гостиной и ждет, пока Леля спустится. И лучшего момента, чтобы извиниться, мне не найти. Не при сестре же это делать?

Я неуверенно делаю шаг в комнату и останавливаюсь на пороге. Чертов Ярослав Горчаков тянет к себе как магнит. Когда он поблизости, получается смотреть только на него.

«Я просто художник», – пытаюсь оправдаться я, когда опять не могу оторвать взгляда от его острых скул и надменно поджатых губ. – «Художник, которому нравится смотреть на красивое».

При виде меня Ярослав еле заметно улыбается, буквально одним уголком губ.

– Раскопала еще какую-нибудь сплетню? – дружелюбно интересуется он.

Я опускаю глаза.

– Прошу прощения, – с ненавистью выдыхаю я. – За вчерашнее.

Он смеется. А потом вдруг встает из кресла, делает шаг ко мне и подцепляет мой подбородок, заставляя посмотреть на него.

– Не знаю, чего ты добиваешься, – ласково говорит Ярослав, и в его ледяных глазах я вижу неприкрытую угрозу, – но советую больше так не делать. Со мной лучше дружить, я ведь скоро стану частью твоей семьи, да, Нюта?

Я вырываюсь из его рук, но фантомное касание твердых горячих пальцев все еще ощущается на моей коже. Так же, как и запах его парфюма, который чувствуется только на таком близком расстоянии. Он горьковатый и ледяной, словно вода в горных ручьях.

– И не зли Лелю, – добавляет Ярослав с усмешкой. – Мне больше нравится, когда она веселая и ласковая.

– Ярик! – кричит откуда-то со второго этажа сестра. – Я уже иду!

Меня моментально сдувает оттуда, я вовсе не хочу видеть ее торжествующий взгляд. Мне достаточно и того унижения, которое я пережила утром, когда просила у нее прощения.

Я искренне считаю, что закрыла для себя эту страницу, но почему-то поздно ночью, услышав шум мотора, я тайком выглядываю в окно и смотрю, как Ярослав целует Лелю около дверей нашего дома.

Мне должно быть все равно. Но почему-то это не так.

***

Всю следующую неделю я почти не вижу Ярослава, но это не значит, что я о нем не вспоминаю. Стоит мне забыться в мыслях и позволить ручке скользить по бумаге так, как ей вздумается, как на полях тетради по английскому появляются наброски его профиля. Мне хочется его рисовать. И одновременно с этим я его терпеть не могу. Он меня так сильно бесит, что даже слов нет, но мысленно я уже смешиваю краски для того, чтобы передать цвет его глаз.

Промучившись так несколько дней, я наконец сдаюсь. Может, если я все же его нарисую, это перестанет быть такой навязчивой идеей? И хотя я еще не уверена в правильности своего решения, но руки уже достают пастель, и на листе появляются контуры его лица, шеи и плеч. На горле застежка алого плаща, плечи покрыты пластинами доспехов, а на голове шлем, из-под которого выбиваются иссиня-черные пряди волос. Он здесь не похож сам на себя, и только взгляд полностью срисован с реального Ярослава: лед, презрение и властность. Такая, от которой подгибаются коленки, даже если ты сгораешь от ненависти. Это что-то на подсознательном уровне… какие-то первобытные механизмы…

Когда я делаю заключительные штрихи, за окнами уже темно. Я начинала рисовать утром? Или мне кажется? Спину ломит, шея и плечи как каменные, но это первая моя работа, которая мне до безумия нравится.

Вообще-то у меня большая проблема с портретами: они мертвые. Ну это если пользоваться словами Георгия Исаевича. Он все время кричит на меня, что я рисую кукол, а не людей, что в них все идеально, но они не дышат, и что если я этого не понимаю, то я не художник, а маляр. Мне всегда казалось, что он придирается, но вот сейчас я смотрю на свой рисунок и вижу, что он настоящий. В нем есть то самое очарование жизни, которого не было в других моих работах.

Я включаю свет и фотографирую работу, а потом, повинуясь секундному импульсу, отправляю фотографию в общий чат с девочками, с которыми мы подружились еще в художественной школе. Это Таня, которая сейчас работает флористом, и Лия, которая учится где-то в экономическом колледже. Я понимаю, что они вряд ли могут дать профессиональную критику, но мне так по-детски хочется похвастаться своей работой! Тем более что кроме них, мне этот рисунок и правда больше некому показать. Георгий Исаевич вообще никогда не говорит хороших слов и вместо похвалы найдет там тысяча и одну ошибку, а родители… Им все равно. Но я к этому уже привыкла.

Девчонки дружно восхищаются моим рисунком, мне безумно приятно, хотя теперь – увидев его на фотографии – я сама замечаю некоторые недочеты. Стоило сделать более контрастный фон, а еще я плохо прорисовала тень от ресниц, да и вообще было бы лучше нарисовать его в другом ракурсе, и не пастелью, а углем…

Стоп!

Я сжимаю руки так сильно, что ногти впиваются в ладонь. Это навязчивое желание должно было пройти! Пройти!

А не стать еще сильнее…

Я рву рисунок на части и бросаю в мусорную корзину. Удаляю фотографию и из телефона, и из чата.

Мне надо просто найти другую модель.

И все будет хорошо.

Я потягиваюсь, разминая усталые плечи, а потом слышу звонок-напоминалку на мобильнике, тяжело вздыхаю и иду в гостиную. Без пяти семь – пора ужинать. Если ты дома, то пропускать ужин нельзя ни под каким предлогом, папа будет очень недоволен.

Этим вечером за столом нас только трое, потому что Лели опять нет дома, кажется, они с Ярославом поехали заказывать кольца. Или платье. Или торт. Или голубей. Или черта лысого.

Мне-то какая разница?

За столом у нас не принято молчать, так что родители поддерживают привычную светскую беседу. Мама рассказывает, что купила билеты на премьеру Гончарова и что это должно быть просто событием в театральном мире, папа сообщает, что Ктенопома леопардовая прижилась в новом аквариуме и надо заказать ей побольше живых рыбок для корма.

– Она что, питается другими рыбами? – ужасаюсь я.

– Нюта, ну это же хищник, – с покровительственной улыбкой объясняет папа. А потом вдруг мрачнеет: – Совсем забыл, девочки. У меня для вас новость: Дмитрий уволился.

– В смысле уволился? – переспрашиваю я.

Дмитрий – наш второй шофер. Родители всегда ездят с Борисом, который работает у нас лет десять точно, а Дмитрий обычно возит меня. Вернее, возил. К врачу, в магазин, на занятия живописью… Лена водит машину сама, а я так и не смогла научиться.

– А вот взял и уволился, кто его знает, почему, – пожимает папа плечами. – Я сказал Галине Петровне, чтобы она начинала искать нового, но это дело небыстрое. Пока она все резюме отсмотрит, пока собеседования проведет…

– Ну ладно, – я вздыхаю, – буду пока ездить на такси, ничего страшного.

– Никакого такси, – резко говорит папа. – Даже не думай. Это слишком опасно.

– Пап? – растерянно говорю я. – Но как же я тогда на занятия по живописи буду ездить? У нас тут до города даже транспорт никакой не ходит.

– Пусть этот твой профессор к тебе ездит.

– Он не поедет. Он занимается только у себя дома.

– Значит, не будешь пока заниматься, только и всего, – пожимает плечами папа, который явно не видит в этом проблемы. – Все равно это сплошные глупости, Нюта. Я тебе сто раз об этом говорил.

– Папа! Пожалуйста! Ты же знаешь, как для меня это важно!

Мама тут же бормочет, что ей надо позвонить, и быстрым шагом выходит из гостиной. Она терпеть не может ссоры и крики. И поддержки от нее ждать не стоит.

Я сначала пытаюсь приводить какие-то разумные аргументы, потом просто кричу, а в конце разговора уже бессильно плачу, свернувшись клубочком в кресле. Но папа непреклонен.

Такси – нет. Опасно.

Борис не сможет. У него и так полно работы.

Другого водителя ищем, а пока сиди дома. Мы же говорили тебе: учись водить. Вот твоя сестра…

Вдруг раздается легкий стук, мы оборачиваемся, и я вижу в дверном проеме улыбающегося Ярослава.

– Я прошу прощения, что влезаю, – говорит он, и я тут же прячу свое заплаканное лицо в ладонях, – но я просто провожал Лелю, а вас так хорошо было слышно… Если нужно куда-то отвезти Нюту, я могу помочь. Мне нетрудно. Мы же будущая семья.