Жених моей сестры

Глава 16. Сепия

Я сижу в коридоре двенадцатого этажа бизнес-центра, который, кажется, целиком состоит из стекла и металла – даже никакого ковра для уюта здесь нет – и жду, когда меня позовут на собеседование. Папку с рисунками я положила на соседний стул, потому что если бы держала ее в руках, на картонной поверхности точно остались бы отпечатки моих влажных ладоней.

Мне кажется, я в жизни так не волновалась. Чтобы аж до трясучки.

Но вместо того, чтобы сделать что-то полезное, например, повторить список художественных терминов на английском или еще раз просмотреть критерии отбора студентов, я думаю о том, что мы с Яром делали вчера. И позавчера. И позапозавчера. Как мы гуляли в парке, катались на колесе обозрения и держались за руки, как мы ели одну на двоих сахарную вату, а потом, спрятавшись за неработающим аттракционом, целовались сладкими и липкими губами. Как мы ходили в кино на какой-то очень умный и концептуальный фильм и сбежали с середины, потому что ничего не поняли. Как Яр взял меня прямо в художественной студии, бросив на пол свой пиджак, и я стонала в прижатую к моим губам ладонь. Как он смотрел на мою полностью готовую картину, долго смотрел, а потом перевел на меня потрясенный взгляд и выдохнул «ты охуенно талантливая, у меня просто в голове не укладывается, насколько…».

Эти воспоминания держат меня сейчас на плаву и не позволяют удариться в панику. Особенно когда дверь приоткрывается и оттуда выглядывает седой мужчина в костюме и с вежливой улыбкой спрашивает меня на английском:

– Мисс Анна Левинска?

Я киваю, судорожно хватаю папку с рисунками и пытаюсь улыбнуться. Хотя больше всего на свете хочется сбежать.

Мы заходим в небольшой кабинет. Кроме этого мужчины, который представляется как мистер Барнс, там сидит секретарь, а на огромном экране монитора, стоящего на рабочем столе, я вижу лица еще пяти человек.

От волнения начинает подташнивать.

– Расскажите о себе, мисс, – предлагает мистер Барнс.

Я набираю воздуха и начинаю излагать, чуть заикаясь, тот текст, который вчера трижды без запинки оттарабанила Яру. Несколько раз путаюсь в словах, но в целом довольно сносно дохожу до финала.

– Спасибо за внимание. Буду рада ответить на ваши вопросы, – заученно завершаю я и внутренне выдыхаю. Уф, с первым этапом вроде справилась.

Я не уверена, что они меня как-то особо внимательно слушали, потому что все время, пока я говорила, мистер Барнс просматривал мои работы, некоторые из них фотографировал и отправлял в чат. Я видела всплывающие на экране уведомления.

– Спасибо, у меня есть к вам вопрос, – говорит женский голос из динамиков. Судя по шевелящимся губам, это вон та с длинными волосами. – Вам…

А дальше она что-то быстро и неразборчиво говорит.

Я не понимаю ничего. Ни слова.

– Простите, не могли бы вы повторить? – с трудом выдавливаю я из себя.

Она повторяет. И я снова ничего не понимаю. На глаза наворачиваются слезы.

– Простите, – шепчу я почему-то на русском, обернувшись к мистеру Барнсу. – Я ничего не поняла.

Он хмурит брови, и я, проклиная себя за глупость, повторяю это же на английском. Он чуть поджимает губы, но тем не менее медленно и отчетливо повторяет мне вопрос от той женщины и на этот раз смысл до меня доходит. Она хочет знать, какие из современных художественных течений мне близки.

Но как на этот вопрос отвечать – я понятия не имею.

– Современные насколько? – уточняю я.

– За последние десять лет.

Господи, я этим не интересуюсь совсем. Абсолютно.

– Я больше люблю классическую живопись, – уклончиво отвечаю я.

Но они не отстают. Меня спрашивают, что интересного я вижу в девиантном искусстве и какова его роль в создании городской среды. А я ничего в нем интересного не вижу. Меня спрашивают, нравятся ли мне стакисты и какие их работы я считаю наиболее перспективными. А я даже не слышала про такое направление. Меня спрашивают, почему я не вложила в портфолио ни одной работы, сделанной с помощью цифровой графики, а я не могу рисовать на компьютере! Я люблю это делать руками, настоящими материалами и на настоящей бумаге!

Поэтому все мои ответы звучат очень скомканно и неловко. И по сдержанным лицам комиссии я вижу, что они не впечатлены.

В завершение собеседования меня благодарят за беседу и в качестве задания просят один из моих автопортретов в цветах сепии перерисовать в стилистике поп-арта. С экрана со мной дружно прощаются, мистер Барнс тоже уходит куда-то, а я еще минут сорок мучаюсь с этим рисунком. Получается плохо, я и сама это вижу.

– Вы скоро? – внезапно спрашивает на русском секретарь. – Вообще-то полчаса дают всего.

– Я все, – отвечаю я, не глядя сую ей этот несчастный рисунок, забираю свою папку с работами и выхожу из кабинета.

И только в лифте понимаю, что забыла попрощаться.

У выхода ждет Яр и сразу же крепко обнимает меня, примиряя с этой ужасной действительностью.

– Ну как ты? – спрашивает он осторожно.

– Ужасно.

– Переволновалась, да?

– И это тоже, но… Все просто ужасно прошло, Яр. Отвратительно! Они хотят совсем не то, что я могу. Им другое надо!

Я немного плачу ему в плечо, потом мы идем в машину, он снова обнимает меня и позволяет выговориться.

– Про Лондон можно забыть, – с горьким смешком добавляю я в конце. – Я даже их речь не могла нормально понять.

– Ясное дело! Потому что все британцы говорят так, как будто у них хер во рту, – с серьезным видом заявляет Яр.

И это вдруг кажется мне настолько смешным, что я хохочу чуть ли не до истерики. Потом медленно дышу, успокаиваясь, и укладываюсь Яру на грудь. Он медитативно поглаживает меня по волосам и шепчет, что они все дураки. А я талант. И чтобы я не смела сомневаться в себе.

– Зато есть один плюс во всем этом, – то ли в шутку, то ли серьезно говорит Яр. – Мне не придется летать в Лондон, чтобы увидеться с тобой.

– Экономия бюджета, ага, – бормочу я, машинально напрягаясь, потому что эта фраза безжалостно говорит о будущем. А я не хочу о нем думать. Зачем? Там все равно нет ничего хорошего для меня.

– Позвонишь своему преподу, Нюта?

– Зачем?

– Про итоги собеседования рассказать.

– А, ну да, конечно, надо, – киваю я. – Но потом. Когда я чуть-чуть успокоюсь.

– А родителям?

– Им все равно, поверь, – машу я рукой. – Они даже и не вспомнили, что я сегодня на собеседование еду. У них все сейчас только вокруг свадьбы вертится…

Я прикусываю язык, но сказанного не вернуть. И это еще одно ледяное дыхание будущего, которое пробирается в наш закрытый мир на двоих.

Он молчит. Я тоже молчу.

– Яр… – наконец шепчу я.

– Да, моя хорошая? – хрипло отзывается он.

– Пожалуйста, увези меня куда-нибудь.

– Куда?

– Туда, где есть большая кровать и где нас никто не побеспокоит.

Он молчит, а потом кивает.

– Поехали.

***

Едва за нами закрывается тяжелая дверь дорогого номера в маленьком, спрятанном от лишних глаз, отеле, как Яра срывает с катушек. Синие глаза голодно вспыхивают, горячие губы хозяйски впиваются в мои, а его рука жестко ложится мне на шею, не давая увернуться от глубокого бесстыдного поцелуя, который больше похож на то, что меня имеют языком в рот.

В голове мутнеет от жаркого, резко вспыхнувшего возбуждения. Мне тоже рвет крышу от нашей острой близости, и я буквально схожу с ума от того, что Яр сейчас бесконечно мой. И не-мой одновременно. Я целую его в ответ горячими злыми поцелуями, трясущимися пальцами расслабляю его галстук и так резко дергаю ворот рубашки, что пуговицы трещат и одна отлетает в сторону. Ничего. Купит себе новую.

– Сумасшедшая, – хрипит Яр, сдирая с себя галстук и отшвыривая его на пол. – Что ты творишь?

– Что хочу! – дерзко отвечаю я, сама себя не узнавая, и внезапно с силой впиваюсь губами ему в шею. В крепкую, пряно и возбуждающе пахнущую шею, прямо в то место, которое не прикроет ни один воротник.

Я оставляю Яру засос. Он не успеет пройти за оставшиеся несколько дней, и я это знаю. Смотрю на него с вызовом, пока он ошарашенно трет наливающееся краснотой пятно, которое будет гореть моим клеймом на его коже. Я чувствую мрачное злое удовлетворение, и мне от этого плохо ровно настолько же, насколько и хорошо.

– Значит так, да? – опасно шепчет Яр, одним рывком прижимая меня к стене. В его синих глазах плещется голодная и безжалостная тьма. – Кто-то решил поиграть в плохую девочку?

– А что если да? – вскидываю я глаза.

Да, я нарываюсь. Я прекрасно знаю это.

Я сама этого хочу.

– Раздевайся, – приказывает он, прикусывая мочку моего уха и сжимая ладонями мои ягодицы. – Раздевайся, Нюта, или поедешь домой в порванном платье.

Я торопливо расстёгиваю пуговки на новом платье, специально купленном и надетом по случаю собеседования. Оно падает к моим ногам, и я остаюсь перед Яром в одних тонких шелковых трусиках и прозрачном бюстгальтере.

– Это тоже снимай, – властно кивает он и делает шаг назад, чтобы лучше меня рассмотреть.

Под его жадным мужским взглядом раздеваться и стыдно, и сладко. Мои щеки полыхают, когда я щелкаю застежкой лифчика и чувствую прикосновение прохладного воздуха к мгновенно заострившимся соскам.

– Поласкай их, – приказывает Яр. – Давай, сделай это для меня.

Я облизываю пальцы, медленно обвожу свои соски, безумно чувствительные, и меня пронзают крохотные разряды удовольствия, больше дразнящие и распаляющие, чем способные довести до пика.

– Трусики, – напоминает он, когда я слишком увлекаюсь, и я покорно спускаю их с бедер к щиколоткам, перешагиваю через них и остаюсь перед Яром абсолютно обнаженной, в то время как он полностью одет. От этого контраста меня буквально потряхивает, желание такое острое и яркое, что хочется умолять его дотронуться до меня.

Яр подходит ко мне, цепляет пальцами подбородок, заставляя поднять на него взгляд, и целует властно и глубоко, словно утверждает свое право на меня. А потом снова касается налившегося на шее засоса и ухмыляется. Жадно и горько.5d7bcb

– Это доставит мне проблемы.

– Я знаю.

– Наказать тебя?

– Накажи.

Его ладони давят мне на плечи, я покорно опускаюсь на колени и расстегиваю ремень его брюк. Первый раз сама. И первый раз его член касается моих губ, которые я для него послушно раскрываю.

Пробую на вкус солоноватые капли, которые снимаю языком с возбужденной головки, удивляясь тому, что мне не кажется это неприятным. Наслаждаюсь шелковой гладкостью и тяжестью члена на языке, наслаждаюсь хриплым, сбившимся дыханием Яра.

Во все разы, когда у нас получалось заняться сексом, он всегда старался доставить удовольствие мне, а сейчас мне хочется обратного. И не хочется нежности, от нее слишком больно. Хочется раствориться в нем и не думать. Ни о чем не думать.

Я делаю вдох носом и пропускаю член еще глубже, в самое горло. Он огромный, у меня получается вобрать его в рот только до половины, и даже это дается мне с трудом.

Ладонь Яра гладит меня по щеке, безмолвно одобряя, а потом он смотрит на меня сверху вниз, а я киваю, давая понять, что я согласна. Что я тоже хочу. И тогда его рука мягко, но уверенно сгребает мои волосы, Яр начинает двигаться сам, а я прикрываю глаза и позволяю брать себя – вот так, бесстыдно и пошло. И завожусь от этого так, что моя влага стекает по бедрам.

Яр хрипло, беззащитно стонет, его член становится еще больше, а потом он резко выдыхает и отстраняется.

– Хочу в тебя, – сорванным голосом шепчет он, поднимая меня с колен и подхватывая на руки. – Умру, блядь, если не войду.

Яр бросает меня на огромную кровать, накрывает своим телом, и жесткая ткань его не до конца снятой одежды царапает мою кожу. Но раздеться нет времени, я тоже умираю от желания слиться с ним, потому что только он может погасить требовательный жар, от которого пылает все мое тело.

Я хочу его.

Я люблю его.

Слышится уже привычный шорох разрываемого пакетика с презервативом, и я с облегченным жадным стоном принимаю его. Сразу – на всю длину. И это так сладко, так нужно, что на глаза наворачиваются слезы.

– Сильнее, – умоляю я. – О господи, Яр, сильнее. Пожалуйста… Пожалуйста!

Он берет меня словно дикий зверь, жадно рыча и покрывая мои плечи укусами и засосами. Но шею не трогает. Только те места, которые я могу прикрыть одеждой.

Я выгибаюсь и вскрикиваю от каждого толчка члена в мое тело, умоляя не останавливаться. Умоляя продолжать.

Еще, еще, еще…

Мы не жалеем друг друга.

Спинка кровати колотится в стенку номера, и я кончаю с именем Яра на губах. Слышу его жаркое «Моя девочка… моя Нюта…». Из груди рвется безумное «люблю», но я захлебываюсь этим словом и давлю его в себе. Потому что сразу за ним я бы выдохнула «ненавижу».

Ненавижу тебя за то, что ты не мой.