Жених моей сестры

Глава 22. Небесно-голубой

Яр

Всю неделю с того момента, как я захлопнул за собой дверь студии, оставляя там Нюту, я существую на каком-то автопилоте. Я ничего не чувствую: ни злости, ни обиды, ни вкуса еды, ни желания что-либо делать. В остальном моя жизнь почти не изменилось. Только Нютино имя исчезло из списка гостей, а моя невеста перестала со мной разговаривать. И, пожалуй, это единственный плюс во всей этой ситуации.

Хотелось бы надеяться на то, что и после свадьбы я буду избавлен от разговоров с ней, но, кажется, я слишком многого хочу.

Я много раз прокручивал в голове наш разговор. Что я мог бы ещё сделать? Что я мог бы ещё сказать, чтобы она не уезжала? Раз за разом перебираю варианты и не нахожу ответа.

Я предложил все, что мог. Уехав с Нютой, я сломал бы жизнь нам обоим, лишив ее поддержки семьи и не дав ей ничего взамен. Но и оставить ее здесь было не самым лучшим вариантом, даже в качестве моей жены. Ведь я сразу знал: она не будет счастлива в этой роли. Вся эта светская жизнь не для нее, она слишком искренняя и чистая для этого. Но разве могла бы она быть счастлива в роли моей любовницы?

Я не знаю.

Возможно, я просто сразу должен был отпустить её и пожелать счастья. Должен был искренне порадоваться за нее, потому что моя талантливая девочка наконец сможет реализоваться вне семьи, которая никогда не понимала её. Сможет найти то окружение, в котором ей будет хорошо. Сможет найти парня, который даст ей то, чего она заслуживает. Без всяких «но».

Возможно, я всегда думал только о себе. Не о ней.

Но сейчас я не думаю ни о чем. Не испытываю ничего. Меня не трогает даже предстоящая свадьба, где мне придётся целоваться с Лелей и весь вечер выслушивать глупые пафосные речи.

Из детства, когда мне удаляли гланды, я помню это странное ощущение замороженного горла. А теперь такое же чувство внутри меня, в самой сердцевине. Словно Нюта, уехав, забрала у меня способность испытывать хоть что-то.

И, может, оно и к лучшему.

Но, оказывается, что я не до конца обратился в камень, что это лишь скорлупа, под которой по-прежнему открытая рана, потому что одна мелочь выбивает меня из колеи. Совсем маленькая деталь. Новая картина, которую моя секретарша вешает на своем рабочем месте.

На этой картине распахнутое окно, ветер, раздувающий занавески, и кусочек небесно-голубого неба.

Я знаю это окно. Я знаю подпись художника в самом углу рисунка – буква «А» с резким коротким росчерком.

Как больно. Меня словно со всего размаха бьют под дых, и я замираю посреди приемной, тяжело хватая ртом воздух.

– Красиво, правда? – говорит секретарша, любуясь картиной и не замечая моей реакции. – И стоила совсем недорого. Девочка одна на авито продавала. Теперь жалею, что только одну картиночку взяла. Там ещё с парком была красивая…

В висках бешено долбит, из-за шума крови в ушах я не слышу её дальнейших слов.

Распродала свои картины, значит…

Интересно, что она сделала с моим портретом? Я очень просил отдать мне, продать или подарить, но Анюта смеялась и отказывалась. Говорила, что это её любимая работа и что она оставит её себе. Где теперь эта картина? Может, тоже у кого-то висит на стене? А может, валяется в мусорке. Вряд ли она её с собой повезла в Лондон, правда?

– Красиво, – сдержанно говорю я, хотя каждое слово раздирает горло до крови. – Займитесь работой, у вас еще письма не разобраны.

Я ухожу в кабинет и бездумно смотрю в стену. А потом поднимаю трубку и набираю внутренний номер отца.

– Я хочу с тобой поговорить. Ты занят?

– По работе?

– Нет.

– Ну заходи, – после небольшой паузы соглашается отец.

Я не знаю, о чем я буду с ним говорить. Я ничего не знаю, кроме того, что мне так больно, что я хочу вернуться в ту студию, найти это окно, встать на подоконник и выпрыгнуть вниз. И только то, что оно находится слишком низко от земли, меня останавливает.

Я захожу в кабинет отца и закрываю за собой дверь.

– Я надеюсь, Ярослав, у тебя серьезная причина отрывать меня от дел посреди рабочего дня, – сухо замечает отец.

– Серьезная.

– Я тебя слушаю.

– Я не хочу жениться.

Повисает пауза.

– Мне казалось, – недовольно поджав губы, сообщает отец, – что мой сын давно вышел из детсадовского возраста. Хочу кашу, не хочу кашу, хочу спать, не хочу спать. Что это за бред, Ярослав?

– Пап, – прошу я, пожалуй, впервые за много лет называя его так. Не отцом, а папой. Почти ласково. – Пожалуйста. Пойми меня. Я не могу. Серьёзно. Отпусти меня, пожалуйста. Я понимаю, что без брака не смогу претендовать на большой процент акций, но меня уже устроит что угодно. Можешь даже просто уволить меня, как всех менеджеров, с парашютом в виде полугодовой зарплаты. Но я правда не могу жениться.

– Слово «долг», Ярослав, тебе о чем-нибудь говорит? – спрашивает отец, вертя в ухоженных пальцах перьевую ручку. – Твоя фамилия Горчаков, ты не какой-нибудь сын слесаря или инженера. Ты – мой сын, и это налагает на тебя определённые обязательства. Ты рождён, чтобы управлять после меня этой корпорацией. И поэтому к тебе есть определённые требования. И одно из них, о котором, как я думал, мы уже договорились – это женитьба на старшей дочери Левинских. Ярослав, у тебя свадьба скоро, что ты вообще такое несёшь? Трахается она плохо? Ну так найди ту, которая трахается хорошо. Любовниц у тебя может быть сколько угодно. Почему я тебе должен элементарные вещи объяснять?

– Я все равно с ней потом разведусь, – говорю я бездумно, глядя в окно.

Почему из кабинета отца не видно неба?

– Не раньше, чем у меня появится внук, – отрезает отец.

– Стоп. Про это в договоре не было ни слова, – напрягаюсь я.

– А что, у нас уже есть какой-то подписанный договор? – отец криво ухмыляется. – На словах обговаривали, да, помню. А больше ничего не было. А учитывая твоё истерию и бред про развод, пожалуй, рано я собрался включать тебя в совет директоров. Вот как заделаешь пацана своей жене, тогда и поговорим.

Я сижу, глядя в глаза отцу. Они точно такого же синего цвета, как и мои, и в них светится самодовольство.

– Сделаешь глупость, вышвырну из бизнеса с голой жопой, – добавляет он равнодушно.

В голове звенящая пустота. И вся моя дальнейшая жизнь тоже пустота. Когда-то я не понимал фразу «нет будущего». Ну потому что как это: нет будущего? Пока ты жив, оно есть. А вот сейчас ясно ощущаю, что у меня нет будущего.

До тех пор, пока отец не умрёт, он не выпустит меня, он не даст мне финансовой свободы, потому что только ее ожидание меня и удерживает. Обещание солидного процента акций удержало меня в свое время от того, чтобы уехать учиться за границу. Удержало от общения с моими друзьями, от веселья в клубах и от дальних путешествий. Вся моя жизнь превратилась в длинный ряд цифр, в бесконечную работу, и, кажется, только с появлением Нюты я снова начал дышать.

Для того, чтобы потом перестать это делать.

Отец придумал отличный золотой крючок, на который я так глупо попался. Наверное, если бы я об этом догадался раньше, то смог бы от него избавиться с меньшими потерями. А когда рыба заглотила крючок до самого конца, то вытащить его можно, только разодрав ей все внутренности.

Я не понимаю, что теперь делать.

У меня скованы руки, у меня скованы ноги.

Я молча встаю и выхожу из кабинета отца. Но на пороге меня останавливает его невозмутимый вопрос:

– Во сколько завтра репетиция церемонии?

– В час дня, – мёртвым голосом отвечаю я.

– Отлично, – говорит отец, и я уверен, что он и без меня знал время. Но специально мне об этом напомнил, чтобы я не забывал о своем долге, чтобы я знал свое место, чтобы я не делал глупостей.

Я и не делаю.

Весь вечер я сижу в своей комнате и методично заливаю в себя виски. Российский номер Нюты уже недоступен. Во всех социальных сетях я у нее по-прежнему заблокирован.

У кого узнать её номер? У родителей? У сестры?

Смешно.

Я беру ещё одну бутылку, едва не разбивая зеркальную стенку мини-бара.

Засыпаю прямо так, на ковре, а на следующее утро не иду на работу.

К часу дня я приезжаю в роскошный зал музея, где принято проводить сказочно красивые и сказочно дорогие свадебные регистрации. Вокруг натёртые паркетные полы, золото и длинная винтовая лестница, по которой должна красиво спускаться невеста, подметая белым шлейфом укрытые красным ковром ступени. А вот в этой цветочной арке, которую сейчас имитирует проволочный каркас, мы обменяемся кольцами и скрепим наши клятвы поцелуем.

Свадебный распорядитель и две её помощницы носятся как угорелые, расставляя нас в нужном порядке.

– Вот этот папочка встанет справа, а вы встанете слева, да вот так. И возьмите жену обязательно за руку. Хорошо! Так, отлично, теперь все заняли свои места. Жених, пожалуйста, стойте здесь. Держите невесту за руку, смотрите ей в глаза и слушайте меня.

Звучит самая пафосная и отвратительная в мире речь, где что-то говорится об одиноких сердцах, о семейной гавани и о любовной лодке. Я неотрывно смотрю в ярко-голубые глаза Лёли, и меня тошнит. Может, от её приторных духов, а может, от вчерашнего виски.

Распорядитель заканчивает свою мерзкую речь и сладко улыбается:

– А теперь маленькая репетиция. Согласен ли ты, Ярослав, взять в жены прекрасную Елену?

Я отпускаю Лелину руку.

– Нет, – медленно говорю я и качаю головой. – Не согласен.

– Ярик, не смешно, блин, – шипит Леля и снова хватается за мою руку. – Можно как-то посерьезнее себя вести?

– Действительно, давайте без шуток, – строго сдвигает брови свадебная распорядительница. – Это для мальчишника оставьте, жених. Мы сейчас должны все хорошо отрепетировать.

– Это не шутка, – я снова сбрасываю Лелину руку. Голова ноет после вчерашней выпивки, но мысли у меня на удивление ясные. – Я передумал. Лель, прости.

– Ярослав… – в голосе отца звенит металл, а Левинские просто стоят и непонимающе хлопают глазами.

– В смысле ты передумал? – взвизгивает Леля. – Ты охренел что ли?

– Вот так дела, – пытается перевести все в шутливый тон распорядительница. – Я думала, нервные срывы только у невест бывают, но, оказывается, и у женихов тоже. Ничего-ничего, надо просто успокоиться, не нервничать и…

– Вышла нахрен отсюда, – рявкает на нее отец. – Быстро!

Она тут же подхватывает все свои листочки и в мгновение ока исчезает. Теперь мы стоим одни посреди всей этой музейной роскоши.

Отец смотрит на меня. Ярость в его синих глазах мешается с брезгливостью.

– Ты сейчас же извиняешься, Ярослав, – медленно и четко, словно слабоумному, говорит он. – Потому что это просто тупая шутка, а ты после вчерашнего нормально не проспался.

– Извиниться могу, – я не отвожу взгляда, и мне похрен на его злость. Я устал от всего этого. Кто бы знал, блядь, как я устал. – А жениться не могу. И не буду.

– Но почему? – растерянно вступает Левинский. – Вы же с Лелей любите друг друга, вы такая хорошая пара…

– Даже если поругались, – торопливо добавляет Левинская, – то все решаемо! У Лели, конечно, характер не сахар, но всегда ведь можно…

– Простите. У вас замечательная дочь, – тихо говорю я, и вот им в глаза смотреть очень тяжело. Потому что пиздец как стыдно. Они-то точно ни в чем не виноваты. – Но я очень сильно люблю другую девушку. Так сильно, что… что просто не могу…не имею права…

У меня внезапно перехватывает горло. Я сглатываю и хочу продолжить, но тут мне прилетает такая пощечина, что щека тут же вспыхивает огнем.

– А что ты замолчал! – истерично орет Леля, потирая ладонь. – Давай, козел, говори дальше! Расскажи всем, кто эта сука!

– Леля… Не надо. Ты только хуже сде…

– Мам, пап, знаете, кто эта шлюха, из-за которой мой жених отказывается на мне жениться? – зло выплевывает она, поворачиваясь к родителям. – Ваша драгоценная Нюточка! Эта тварь, эта блядь малолетняя соблазнила его, пока я в Италию ездила! Ненавижу, господи, как же я ее ненавижу!

– Замолчи, – я хватаю ее за плечи и встряхиваю. – Сейчас же замолчи.

– Я не верю, – бормочет ее мама, едва шевеля побелевшими губами. – Этого не может быть…

– Я бы тоже не поверила! Эта моль, эта никчемная тощая мышь и Ярик… – Леля истерично хохочет. – Но я сама их застукала, мам! Своими глазами видела! Думаешь, почему Нюта так быстро умотала в свой Лондон?

– Еб твою мать, – вдруг тяжело говорит Левинский, от которого я в жизни матерного слова не слышал. – Да как так-то?

Леля опускается на пол, продолжая смеяться, а потом этот надрывный хохот как-то сам собой переходит в рыдания. Громкие, некрасивые, жуткие.

– Простите, – еще раз говорю я, понимая, что эти слова сейчас не имеют никакого смысла. – Но я правда люблю вашу младшую дочь. И готов жениться, но на ней.

– Ты издеваешься?! – ревет Левинский и бросается ко мне.

Я не защищаюсь и сознательно позволяю отцу Лели и Нюты вмазать мне в челюсть. Удар получается слабоватый, он явно давно (а может, и никогда) не дрался, но если ему от этого станет легче – окей.

Я заслужил.

– Тупой щенок, – цедит отец. – Если ты сейчас же, пизденыш, не возьмешь свои слова обратно…

– Не возьму.

– Значит, ты мне не сын. Выметайся из дома, из корпорации и из моей жизни. Ни копейки больше не дам. Сидел на моей шее, на всем готовом…

– Я работал столько же, сколько и ты! Потому что считал это нашим делом! А ты… Да похрен.

Я вдруг умолкаю, понимая, что ничего ему не докажу.

Безумно жаль все эти годы, потраченные на работу, за которую я так ничего и не получил. Но если бы я остался, то потерял бы еще больше. Всю свою оставшуюся жизнь.

Смешно. Брак, которым я хотел заплатить за свою будущую свободу и независимость, был ловушкой. Он не предполагал никакой свободы и просто давал бы мне клетку попросторнее. С более глубокой кормушкой.

– Я возмещу все убытки, – обращаюсь я к Левинскому, который, кажется, после того как ударил меня, впал в какую-то апатию. Его жена вообще не обращает на меня внимания и суетится вокруг рыдающей Лели.

– Чем? – презрительно фыркает отец. – Моими деньгами? А вот тебе, – он сворачивает из пальцев фигу. – Вот тебе, а не мои деньги!

– Я возмещу своими деньгами, – неожиданно спокойно сообщаю я. – Пришлите мне счет, я оплачу.

– Откуда ты их возьмешь?

– Продам машину.

Отец раздраженно морщится, но сказать ему нечего. Тачка – единственное, что я купил сам себе, пару лет откладывая с зарплат. Потому что отец считал эту покупку блажью и предлагал мне солидное «вольво» вместо моей красивой спортивной детки.

Загоню ее завтра автодилеру и вот тогда сто процентов останусь с голой задницей. Тачка дорогая, но и свадьба стоила дохера.

– Я могу жениться на вашей старшей дочери вместо Ярослава, – вдруг говорит сквозь зубы отец. – Чтобы не поднимать скандала. Скажем, что пресса перепутала отца с сыном. Условия брака те же. Могу сделать небольшую уступку в вашу сторону.

– Это… вариант, – Левинский устало трет виски, чуть покачиваясь на стуле. – Милая?

– Леленька, – Левинская, всхлипывая, обнимает ее. – Леленька! Может, подумаешь?

Леля с застывшим лицом смотрит на моего отца.

Да, внешностью я в него, но отцу, несмотря на то, что он следит за собой, все-таки уже пятьдесят пять. Немало.

– Я… не знаю… – ее губы кривятся. – Я… мам!

Она опять начинает плакать на плече у мамы, и я понимаю, что мне тут нечего делать.

– Я оплачу убытки вне зависимости от вашего решения, – сообщаю я Левинскому. И тот, помедлив, кивает.

На своего отца я не смотрю.

Просто выхожу из этого гребаного музея и вызываю такси. Надо собрать вещи, надо продать машину и понять, где я буду ночевать. Не исключено, что под мостом.

Я нищий. Охуеть.

Но почему-то, несмотря на то, как мерзко на душе от всей этой ситуации, я чувствую себя таким свободным, как никогда в жизни.

Я больше ничего не должен.

И я впервые принял решение, за которое мне не стыдно.