Женщина из дома с олеандрами

Женщина из дома с олеандрами Накадзима Ацуси

После полудня дыхание ветра стихло полностью.

Под облаками, покрывающими небо тонким слоем, застоялся насыщенный влагой воздух. Жарко. До чего хочется убежать от этой жары. Я словно прошел вглубь паровой бани, шаг за шагом передвигая тяжелые ноги. Они были такими, потому что тропическая лихорадка, с которой я засыпал почти что неделю, еще не прошла. Устал. Было трудно дышать.

Почувствовав головокружение, я остановился. Облокотившись на ствол дерева, стоявшего на обочине дороги, я закрыл глаза. Я чувствовал, как галлюцинации, пришедшие ко мне несколько дней назад, когда поднялась высокая температура, снова начинали проявляться на обратной стороне век. И в то же время за закрытыми глазами, в полной темноте, стремительно вращалась горящая, ярко сияющая серебряная спираль.

«Нельзя!» — подумал я и сразу открыл глаза.

Ветер не тронул ни один лист дерева. Пот собирался под лопатками, я чувствовал, как капли сливаются воедино и стекают вниз по спине. Но как же тихо! Интересно, спят ли в деревне? Ни людей, ни свиней, ни кур, ни ящериц, ни моря, ни деревьев не было слышно.

После небольшого отдыха, который я позволил себе, продолжил идти. В Палау есть особая ровная брусчатая дорога. В такие дни, как сегодняшний, стоит лишь посмотреть на гуляющих босиком островитян, и кажется, что не так уж холодно.

Когда я прошел пятьдесят-шестьдесят шагов вниз и оказался под большим раскидистым, словно густая борода, фикусом, я впервые услышал шум. Это был звук капель, сталкивающихся с водой. Решив, что там кто-то плещется, и посмотрев в ту сторону, я увидел узенькую тропинку, спускающуюся вниз от мощеной дороги. Когда я подумал, что сквозь просветы огромных листьев картофеля и прорези папоротника увижу мельком тень обнаженного тела, раздался пронзительный игривый женский голос. Затем я услышал плеск воды, сплетенный со смехом, и, когда он смолк, я вновь вернулся к первозданной тишине. Я устал, посему мне не хотелось дразнить купающихся днем девушек. Я продолжил спускаться по пологому каменному склону.

На пути к дому показались алые цветы олеандра[5]и моя усталость (или, скорее, вялость) стала невыносимой. Я подумал, что попрошу островитянина отдохнуть в его доме.

Перед домом высотой на один сяку[6] возвышалась каменная плита, размером примерно в шесть татами. Это была родовая могила этой семьи. Но если встать на нее и заглянуть в тусклое нутро дома, то окажется, что там никого нет. На полу лежала только белая кошка, напоминавшая толстый круглый бамбук. Кошка проснулась и увидела меня, но стоило мне немного присесть, как она, сморщив кончик носа, сузила глаза и вновь уснула.

Поскольку мне не нужно было скрываться от хозяина, я решил сесть возле старого дома на край отмостки и отдохнуть. Прикурив, я посмотрел на большую ровную могильную плиту перед домом и стоящие возле нее шесть-семь тонких высоких стволов ареки[7]. Народ Палау — не только здешние жители. Кроме Понапе[8], все на Каролинских островах смешивают измельченные плоды ареки с жевательным табаком и наслаждаются им, потому всегда сажают несколько деревьев перед домом. По сравнению со стволами кокосовых пальм, стволы ареки тоньше и ровнее, что делает их лучшим вариантом. Помимо ареки здесь также росли три-четыре вечно цветущих олеандра. На каменную могильную отмостку то и дело падали розовые цветы.

Откуда-то доносился сильный сладкий запах: вероятно, где-то был посажен жасмин. В такие дни, как сегодня, этот запах казался особенно сильным, отчего головная боль становилась невыносимой.

Ветра по-прежнему нет. Воздух, густой, насыщенный, вязкий, как теплый клей, прилипал к коже. Он проникал в голову и туманил разум. В каждом суставе так и ощущалась невыносимая вялость.

Когда я докурил и выбросил сигарету, то поколебался и заглянул в дом. Там был человек. Девушка. Откуда и когда она пришла? Ведь раньше там никого не было. Только белая кошка, которая, к слову, исчезла. Возможно, мне показалось, что кошка обратилась в женщину.

В мое изумленное лицо женщина смотрела не моргая. В ее глазах не отражалось удивления. Я ощутил, что меня более не интересует то, что снаружи, — я все время кидал взгляды на эту женщину.

Женщина, обнаженная по пояс, держала ребенка, сидящего у нее на коленях. Ребенок был очень маленьким. Быть может, два месяца от роду. Он, посапывая, держал во рту ее сосок, но не сосал его.

Я был удивлен, когда на мою просьбу разрешить отдохнуть в ее доме, она сказала, что мой язык весьма неудобен[9], и поэтому я молча продолжил смотреть на ее лицо. Невозможно было отвести взгляд от глаз этой женщины. Меня словно пригвоздили эти глаза. Из-за лихорадки я все воспринимал не так, как всегда, и казалось, что все расплывается в свете ее глаз. Становилось жутковато.

Я не убежал, потому что присутствие женщины в доме хоть и было неестественным, но я не видел ничего, что могло бы ужаснуть. Впрочем, нет, была еще одна вещь — возбуждающий интерес, постепенно возникающий при молчаливом изучении друг друга. Эта девушка в самом деле была красива. Ее лицо было необычным для женщин Палау, вероятно, из-за того, что она была метиской. Цвет ее лица не был явственно темным, но смуглым, в котором исчезал блеск.

Я нигде не видел татуировок. Это связано с тем, что женщина была еще молода и получила японское государственное образование[10].

Правой рукой она удерживала колено ребенка, а левой опиралась о бамбуковый пол за спиной. Но локоть ее левой руки (вопреки тому, как сгибаются обычные суставы) был обращен наружу и сильно искривлен. Так сгибать локти в суставах могли только женщины в этом регионе.

На нее, слегка склоненную, с полуоткрытым ртом — и слегка оттянутой нижней губой — с большими глазами в обрамлении длинных ресниц, я смотрел как завороженный.

Вероятно, стоило задуматься, почему она так захватила мое внимание, но из-за одновременно высокой температуры, сильной влажности и приторного запаха жасмина, плавающего вокруг, становилось плохо.

Наконец я понял смысл женского взгляда, который был обращен на меня в прошлый раз.

Почему молодая островитянка (а также женщина, которая, вероятно, недавно родила) в таком настроении, является ли мое болезненное тело достойным взгляда этой женщины, является это нормальным в тропиках или нет — в общем, ничего из этого я понять не мог, и лишь смысл взгляда этой женщины был мне кристально ясен.

Я видел, как на темном лице женщины заиграл румянец. Где-то в тумане своего разума я осознавал, что напряжение накаляется, но это было то самое чувство, над которым хотелось смеяться, — и это придавало мне уверенности.

Между тем, однако, я начал чувствовать себя странно стесненным.

Это достаточно нелепая история, но спустя некоторое время, размышляя о странном чувстве, так опьянившем меня тогда, я подумал, что я был под воздействием тропической магии.

И от опасности меня спасла слабость в теле после болезни.

Я сидел, свесив ноги с края, поскольку, желая увидеть женщину, пришлось повернуться вполоборота. Сидеть в такой позе было утомительно. Какое-то время спустя бока и мышцы шеи начала сводить болезненная судорога, и я инстинктивно развернулся, направив взгляд к пейзажу.

Почему-то острое напряжение в нижней части живота рассосалось.

Заклятие растаяло.

Думая о своем состоянии некоторое время назад, я, не осознавая этого, криво усмехнулся. Поднявшись с края отмостки и горько улыбнувшись, я попрощался с женщиной, сидящей в доме, по-японски.

Женщина мне не ответила.

Точно получив ужасное оскорбление, я покинул ее, оставшуюся сидеть в той же позе и с искаженным от досады лицом. Повернувшись спиной, я пошел ко входу с олеандрами.

Наконец-то я вернулся в гостиницу, следуя вниз по брусчатой дороге, обрамленной огромными деревьями миндаля и манго.

Я спросил о той женщине у Мадарей, островитянки, хорошо говорящей по-японски, которая готовила для меня еду.

(Конечно, о своем приключении я поведал не всем.)

Мадарей обнажила белозубую улыбку на черном лице, засмеялась и сказала:

— А, вы про Беппин-сан.

И потом добавила:

— Ей нравятся мужчины. Любой бы понравился, будь он японцем.

Вспомнив о своем безобразном поведении, я вновь улыбнулся.

В комнате, где застыл влажный воздух, я опустился на циновку, расстеленную на дощатом полу, и погрузился в послеполуденный сон.

Прошло примерно тридцать минут.

Внезапный озноб пробудил меня.

Это ветер подул?

Когда я проснулся и выглянул в окно, листья так называемого хлебного дерева оказались повернуты обратной стороной. Думая, что благословлен, я поднял взгляд на небо: оно, моментально окрасившись черным, обрушившись яростным шквалом. Колотя по крыше, стуча по мостовой, молотя по листьям кокосовых пальм, сбивая цветы олеандра, дождь омывал землю, создавая изумительный звук.

Люди, звери и растения наконец ожили.

Издалека доносился запах пробужденной земли.

Наблюдая за густыми белыми полосами проливного дождя, я вспомнил сравнение с «серебряным бамбуком», которое в прошлом использовали китайцы.

Через некоторое время, когда дождь кончился, я вышел наружу, чтобы посмотреть на фасад, и увидел, как женщина из дома с олеандрами шла с другой стороны мостовой.

Она не держала ребенка на руках — верно, он спал дома.

Я прошел мимо, так и не взглянув на нее.

На ее лице не было гневного выражения, скорее, она просто не узнала меня.