Женщина из дома с олеандрами

Ад в бутылках Юмэно Кюсаку

Многоуважаемые члены института океанологии, искренне желаем вам здоровья и процветания.

Доводим до вашего сведения полученные некоторое время назад от местных жителей известия о нахождении ими на южном берегу острова нескольких запечатанных при помощи резины и воска стеклянных бутылок, напоминающих те, что используют для слежения за приливами и отливами.

Вышеупомянутые бутылки были найдены на расстоянии примерно от двух до шести миль друг от друга. Одна была засыпана песком, две другие были найдены застрявшими в расщелине скалы. Судя по всему, бутылки оказались выброшены на берег довольно долгое время назад. Вместо отпечатанных типографским способом стандартных открыток с датой отправления в бутылках были обнаружены вырванные тетрадные листы с записями на них, поэтому предоставить сведения о дате их отправления не представляется возможным. Данные бутылки будут отправлены вам за счет деревни для последующего исследования. Просим вас проинспектировать их содержимое.

Ура! Наконец появился корабль, который спасет нас с этого острова…

Огромный корабль с двумя трубами. От него отделились две шлюпки и плывут к нам по бушующим волнам. Кажется, на корабле наши родители! Как давно мы их не видели! И… я вижу: они машут нам белым платочком!

Наверняка мама и папа получили наше первое письмо в бутылке и теперь плывут к нам на помощь.

Из труб корабля идет белый дым. Корабль плывет к нам… Раздается высокий, очень высокий гудок. Заслышав его, все животные и насекомые как по команде исчезают с берега маленького острова.

Для нас этот гудок словно зов к Страшному суду, и мы очень боимся. Будто небо и земля разверзлись, и из глаз Бога льется свет, похожий на языки адского пламени.

О, как у меня дрожат руки! От волнения я не могу писать … слезы застили мне глаза.

Мы стоим обнявшись на высокой скале, которая находится прямо по курсу корабля, и пытаемся получше разглядеть и мать, и отца, и моряков, которые вот-вот приплывут и спасут нас. И скоро мы умрем, бросившись в глубокую пучину. А затем нас съедят большие акулы, которые здесь плавают. Когда-нибудь потом некий мореплаватель найдет эту бутылку с запечатанным письмом и прочитает его.

Мама, папа, простите нас! Простите, простите, простите, простите нас, пожалуйста… Просим вас не забывать нас, ваших с самого начала непочтительных детей…

И вы, кто проделал такой далекий путь с нашей родины, простите нас, пожалуйста, за то, что мы сделали! Мы очень сильно извиняемся перед вами. Мама, папа, обнимите нас! Настал час радости, час возвращения в мир, и в то же время, бедные и несчастные, мы должны умереть. Сжальтесь над нами!

Без наказания, которое должны понести наши тела и души, мы не сможем искупить грех. На этом далеком острове мы совершили преступление — и вот настал час расплаты, которого мы так давно страшились.

Простите нас за эти признания. У нас нет другого выхода, кроме как стать кормом для акул…

Простите нас.

Прощайте!

Нам не найти спасения ни у Бога, ни у людей.

Господь, Ты всеведущ и всемогущ!

Нет никакого другого пути спастись от этих бед, кроме как умереть.

Сколько раз я один взбирался на эту скалу, которую мы зовем Подножием Бога, и сколько раз я смотрел вниз, в пучину, где постоянно плавают акулы? А сколько раз мне приходила в голову идея броситься отсюда вниз — я и упомнить не могу. Но каждый раз я вспоминал о бедной Аяко, вздыхал и, боясь погубить свою душу, спускался со скалы. Ведь я точно знал, что, если я покончу с собой, Аяко бросится в море вслед за мной.

Сколько лет прошло с того дня, когда меня и Аяко выбросило на берег острова, а сопровождавшие нас няня, ее муж, господин капитан и господин штурман сгинули в водах моря? Круглый год тут царит лето, поэтому мы и не знаем, когда Новый год и Рождество, и кажется, что прошло уже десять лет.

Тогда у нас с собой были лишь карандаш, нож, тетрадка, увеличительное стекло, три стеклянных бутылки с водой и карманное издание Нового завета… вот и все.

Однако мы были счастливы.

На этом маленьком, густо поросшем зеленью острове не было таких животных, птиц и насекомых, которые могли бы нам навредить, кроме огромных муравьев, которые встречались редко. Тогда мне было одиннадцать, а Аяко едва исполнилось семь.

На острове очень много разной еды. Здесь и священная майна, и райская птица, которую мы видели только на картинках, и невиданной и неслыханной красоты бабочки.

Кроме этого, из растений тут есть и плоды пальм, и ананасы, и бананы, красные и фиолетовые цветы с приятным запахом, а также большие и маленькие птичьи яйца.

Рыбу и птицу легко добыть палкой. Мы собираем все это, из сухих веток разжигаем при помощи увеличительного стекла костер, жарим и едим.

В восточной части острова, между скалами, мы нашли источник чистой воды, который бил только во времена отлива. Вблизи от него мы построили из обломков корабля хижину, и собранная нами мягкая сухая трава служила нам постелью.

Недалеко оттуда, рядом со скалой, мы при помощи старых корабельных гвоздей соорудили что-то вроде небольшого амбара. В конце концов ветер, дождь и скалы, по которым мы взбирались, совсем истрепали и изорвали нашу одежду, поэтому нам пришлось ходить нагишом. По утрам и вечерам мы взбираемся к Подножию Бога, читаем Библию и молимся за маму и папу.

Мы написали письмо родителям, опустили его в ценную для нас бутылку, крепко-накрепко запечатали резиновую пробку и, расцеловав ее много раз, бросили в море. Бутылка сначала поплыла вдоль берега, а затем ее унесло течением далеко-далеко, и мы больше ее не видели. После этого мы уверились в том, что спасение близко, и на самом высоком месте Подножия Бога поставили шест, с которого свисают зеленые пальмовые листья.

Иногда мы ссорились. Однако вскоре мирились и затем играли в школу. Я обучал Аяко написанию слов по Новому Завету и объяснял ей смысл написанного. Эта книга была для нас как Бог, учитель, мать и отец одновременно. Мы берегли ее как драгоценность, и прятали вместе с увеличительным стеклом и бутылками в расщелине скалы. Мы были счастливы и спокойны. Это был райский остров.

Невозможно поверить, что наша мирная, спокойная жизнь на далеком острове могла превратиться в ад.

Тем не менее это случилось.

Я точно не знаю когда, но некоторое время спустя Аяко подросла, стала очень красивой и невообразимо прекрасной — такой она была в моих глазах! Ее красота то слепила, как красота цветка, то доставляла непереносимые сатанинские муки. Я смотрел на нее, и меня охватывали мрачные, тяжелые, непонятные мысли…

— Братик! — когда Аяко с этими словами набрасывалась на меня и смотрела своим сияющим взглядом, в котором не было ни капли порочного, я понимал, что в моей душе появилось новое, странное чувство. И каждый раз я испытывал страх и трепет, предчувствуя чудовищные страдания впереди.

Но и Аяко изменилась по отношению ко мне. Теперь все было иначе… Она смотрела на меня влажными, грустными глазами, была какая-то поникшая и стеснялась дотрагиваться до меня.

Мы больше не ссорились. Вместо этого мы бродили по острову с грустным видом и тяжко вздыхали. Наша жизнь на райском острове приобрела оттенки и печали, и радости, и одиночества одновременно. Мы смотрели друг на друга и видели тень смерти, которая легла на все окружающее. Это божественное откровение или насмешка Сатаны? Мы не понимали, и целыми днями эти мысли терзали наши души.

Пока мы оба точно не знали, что чувствует другой, мы не могли выразить свои чувства, боясь Божественного наказания. А что, если мы признаемся друг другу, а потом придет корабль? Эта мысль мучила нас обоих, хотя мы не разговаривали об этом.

Одним тихим безоблачным утром, позавтракав жареным яйцом черепахи, мы легли на песок. Аяко, которая смотрела на плывущие где-то вдалеке по небу облака, вдруг спросила:

— Братик, а если кто-нибудь из нас заболеет и умрет, то что потом?

Она покраснела. Слезы стекали по ее лицу на горячий песок, и я увидел, как она молча грустно улыбнулась.

Я не знал, что ответить. Внутри меня переполняли невообразимые чувства, и я словно онемел. Я встал и направился в сторону Подножия Бога. Поднявшись наверх, я распростерся там и взмолился, вырывая свои волосы от отчаяния:

— Отче наш! Аяко ничего не знает! Но она сказала эти слова… Она чиста, не наказывай ее! Сохрани ее чистоту и невинность!.. Я… Но я… О Господи, как я могу? Как мне избежать этих страданий? Я причиняю боль Аяко только потому, что я есть… Но если я умру, она будет страдать и мучиться! Что же мне делать, Господи! Господи! Мои волосы все в песке, я пал на камень… Даруй мне смерть, порази меня молнией! Воздай мне явно за мои тайные желания! Позволь почтить имя Твое! Прошу, яви какое-нибудь знамение!..

Однако Бог не явил никаких знамений. В голубом небе клубились белые тучи. В пучине под скалой среди белых и синих волн мелькали акульи плавники и хвосты.

Я смотрел вниз, в эту бездну, и вдруг моя голова невыносимо закружилась. Я невольно зашатался и, стоя на самом краю, чуть не свалился в воду. Мне чудом повезло остаться в живых… Да, еще бы чуть-чуть, и все. Шест, который мы воткнули на самом высоком месте, упал и лежал на краю скалы. Я сбросил его вниз, в воду.

— Ничего страшного. Так корабль пройдет мимо…

Я странно, горько рассмеялся и, спустившись с холма, словно волк, понесся в хижину. Там лежала Библия, раскрытая на книге псалмов. Я схватил ее и бросил в костер, на котором мы готовили завтрак, и, подкинув сухой травы, стал раздувать пламя. Затем я помчался по берегу, во весь голос выкрикивая имя Аяко, и, наконец, увидел ее…

Аяко стояла на вершине скалы и, подняв глаза к небу, молилась…

Я невольно сделал несколько шагов назад. О, этот величественный образ девочки, которая молилась в алом свете заката, стоя на скале, о которую бились волны… Вода поднялась, но Аяко не обращала внимания на водоросли и продолжала молиться среди позолоченных светом вод — такая торжественная и прекрасная…

Я словно окаменел и некоторое время тупо смотрел на нее. Внезапно я понял, что сподвигло ее на молитву, и не помня себя помчался наверх. Мои ноги были изранены ракушками, но я не обращал на это внимания. Я прижал к себе обезумевшую, рыдающую Аяко, и, окровавленные, мы вернулись в хижину.

Но хижины уже не было: она, как и Библия, и сухая трава, обернулась белым дымком, который растаял где-то высоко-высоко в голубом небе.

После этого мы днями и ночами мучились от осознания того, что наши тела и души ввергнуты в пучину греха. Мы обнимались, утешали друг друга, молились, тосковали вместе — но все это было глупо, и мы оба чувствовали, что не можем даже лежать рядом.

Таким было наказание за сожженную Библию.

Вечерами, когда казалось, что мы вот-вот сблизимся, свет звезд, шум волн, стрекот насекомых, шелест листьев, стук падающих спелых плодов — все это окружало нас и напоминало о библейских изречениях. И мы больше не могли подойти друг к другу и, не засыпая, боясь даже позвать друг друга, грустили вдали…

После длинной ночи наступал такой же длинный день. Мне казалось, что и солнечный свет, и пение попугая, и танец райской птицы, и насекомые, и мошки, и пальма, и ананас, и цветы, и аромат растений, и море, и облака, и ветер, и радуга — все это было наполнено Аяко, напоминало о ней, со всех сторон накидывалось на меня, кружило мне голову, будто убивая меня… И во всем этом я видел Аяко, которая то ли с дьявольской насмешкой, то ли с божественной грустью смотрела на меня своими чудесными глазами и которая чувствовала то же самое.

Карандаш кончается и я не могу много писать.

Теперь я знаю, что такое боль и что такое страдание, но я боюсь Божьего наказания, поэтому хочу положить все эти записи в бутылку и бросить в море. Пока я еще не поддался дьяволу… Пока мы вдвоем еще чисты…

Господи!.. Мы оба страдаем! Дни проходят, а мы становимся все крепче, все сильнее, все красивее, абсолютно ничем не болеем; и ветер, и вода, и еда, и птицы, и цветы — все это помогает нам.

О, какой это чудовищный ад — такая веселая жизнь на острове! Господи!

Господи… почему ты не убьешь нас?

Мама. Папа.

Мы с братом живем на острове.

Очень дружно.

Спасите нас побыстрее.