Женский пол

МИСС КОЛЛИНЗ. Я смотрю правде в глаза, а правда в том, что мы — мужчины[77].

До того как я начала принимать блокаторы тестостерона, я имела обыкновение злиться — страшно злиться. Часто кричала. В университете я несколько раз кусала себя за руку, сильно, так что на ней оставались тонкие красные следы в форме челюсти. Может быть, это эссенциализм, но это так.

Это было одинокое время — та осень, когда я работала над своим пианино. Я трудилась по ночам при выключенном свете, если не считать уродливой люминесцентной настольной лампы: вырезала слова, которые никто никогда не прочтет, на художественном произведении, на которое всем будет наплевать. Я знала это уже тогда, но все же продолжала это делать, потому что других занятий у меня не было. Я смотрела, как крошечные неразборчивые слова змеятся по мягкой сосновой древесине. Несколько раз отвертка, которой я пользовалась, соскакивала и царапала мне ладонь. Вероятно, у меня была депрессия, но тогда этот термин не приходил мне в голову.

Среди множества текстов, которые я цитировала наряду с «Манифестом ОТБРОС», был «Манифест женщины-футуристки», эссе французской художницы и танцовщицы Валентины де Сен-Пуан, написанное в 1912 году в ответ итальянским футуристам. Это как если бы Валери была фашисткой (или еще большей фашисткой). Сен-Пуан нравились прославление футуристами промышленных машин, их жажда насилия, их неприкрытый авторитаризм; она лишь хотела, чтобы женщины получили свою долю в деле. «Феминизм — политическая ошибка», — замечает она[78]. Для Сен-Пуан все человечество до недавних времен пребывало в женственном периоде истории: сентиментальном, мирном, вялом. Но теперь нужна кровь. И мужчины, и женщины, утверждает Сен-Пуан, могут достичь цельности, только объединив в себе и мужские, и женские элементы. А больше всего в данный момент обоим полам не хватает мужественности. Парадоксальный вывод: единственный способ для женщин реализовать себя в жизни — это пройти маскулинизацию. «Каждая женщина должна обладать не только женскими добродетелями, но и мужскими качествами, — пишет Сен-Пуан, — иначе она только самка»[79]. Здесь употреблено французское слово femelle, которое применимо к скоту, но не к людям.

В тот семестр я отсмотрела много пьес, иногда с однокурсниками, иногда одна. Помню, ходила на постановку «Фрекен Юлии» в St. Ann's Warehouse в Бруклине, в которой сюжет Стриндберга о запретной любви был перенесен из Швеции конца XIX века в Южную Африку после отмены режима апартеида. Между Юлией, которая теперь стала дочкой богатого белого африканера, и Яном, чернокожим слугой в имении ее отца, создается наэлектризованная атмосфера разнузданного эротизма. В кульминационный момент пьесы Ян хватает Юлию и трахает ее прямо на столе. Помню, как актер спустил штаны, повернувшись голым задом к зрителям, — универсальный театральный язык секса. Строго говоря, это не было изнасилованием, но не-изнасилованием это тоже не было. После я шла по улице с однокурсницами и кипела от злости. Что за нелепая постановка, говорила я им: грязная, пошлая, женоненавистническая. Они не прерывали моей тирады. Они привыкли, что я себя так веду. Феминизм, думали они.

Меж тем секс был повсюду. Однажды я смотрела в Бруклинской музыкальной академии «Эйнштейна на пляже», пятичасовую минималистскую оперу Филипа Гласса об Альберте Эйнштейне: «об» здесь надо понимать в крайне абстрактном смысле. Я ходила на нее с девушкой, с которой изменила своей бывшей. В четвертом акте свет гаснет, а через мгновение появляется длинная подсвеченная белая балка, горизонтально лежащая на сцене. Под соло на органе левый конец балки начинает подниматься, как часовая стрелка, пока балка не приходит в вертикальное положение. Когда я сегодня пересматриваю эту сцену на Youtube, она идет минут десять, но в тот момент, когда я в темноте глядела на гигантскую белую эрекцию, она казалась вечной. Валери бы это зрелище дико не понравилось.

Вернувшись домой той ночью, я, скорее всего, смотрела порнуху. Я почти всегда по ночам включала порно, виновато прячась в общем туалете, как будто мои соседи по комнате ничего не замечали: жалкий, претенциозный мальчик, возмущающийся сексуальным насилием и безнадежно подсевший на порнографию. Одно подстегивало другое: чем добродетельнее я чувствовала себя на публике, тем сильнее упивалась своим позором в одиночестве. Моя злость делала меня злее, то, что заводило, — заводило еще больше.

Лишь годы спустя мне придет в голову, что я, возможно, женщина. Если бы эта мысль посетила меня тогда, я бы отмахнулась от нее, как от назойливого насекомого. Мне было тошно быть мужчиной, но я думала, что это и есть феминизм. То, что я мужчина, — наказание за то, что я мужчина. Все остальное от жадности.