Жертвуя королевой

Глава 9. Непозволительная роскошь

— Убери руки! — хотела было рявкнуть я, но вышел шепот. Голос сел. Из-за этого я словно бы показала свою слабость. Мое тело меня выдало. Я опустила глаза и дала ему говорить.

— Лора, ты доверяла мне когда-то, полагалась на меня. Я хочу, чтобы ты снова поверила мне. — Он был рядом. Голос был родным, волнующим, и то, что он говорил, было волнующим, оно ложилось подорожником на мою ноющую рану. Я могла коснуться его, снова вернуть свою идеальную любовь. И не могла себе этого позволить, потому что не верила. А потом он сказал. — Все, что я делал, я делал для тебя, нас.

Я наконец подняла на него взгляд и рассмеялась ему в лицо. Абсурд. Доверие, все для меня. Просто тупой абсурд.

Я не нашлась даже что ответить.

Тут же замахнулась, чтобы залепить ему пощечину, но Макс перехватил мою руку и снова притянул меня к себе. Он вглядывался в меня, как будто я — диковинная зверюшка. Опять просчитывает, продумывает шаги. Боже, Макс, да я же наизусть знаю это выражение лица. Потом его взгляд скользнул на мои губы, и взгляд тут же потемнел, расфокусировался. Лицо приближалось ко мне. Между нами будто магнитное поле — не оторваться, я чувствовала, как тяжелеют мои веки, закрываются глаза. Я бы хотела забыться, да. Еще раз ощутить его настойчивые губы, сминающие мои.

Я зашипела.

И магнитное поле разрушилось.

Было видно, что он немного опешил от такой моей реакции. Но не сказать, что как-то сильно удивился.

Он ухмыльнулся и отпустил меня.

— Знаешь, в тебе стало больше свободы. Ты всегда была идеальной для меня, но потом ты стала настолько идеальной, что казалась уже не человеком даже, — проговорил он задумчиво.

— А сейчас, значит, я уже недостаточно идеальна? Уже неидеально человечная? — кровь бросилась мне в щеки.

— Это-то и прекрасно, Лора. Это делает тебя еще более совершенной. Твоя неидеальность. И это, — он коснулся пятнышка краски на щеке.

В голове шумело от гнева. Что он несет? Твою мать, я всю жизнь стремилась быть идеальной для тебя. Быть встроенной в тебя. Ты! Ты был шахматным роботом, гением, я не могла позволить себе быть обычным человеком рядом с тобой. Со страхами, слезами, внезапными истериками, с пятнами на лице от краски, черт возьми. А он мне сейчас говорит, что я стала без него несовершенной? Он обвиняет меня… Что?

— Иди ко мне. Ты такая красивая, — он притянул снова меня к себе.

Но я от злости, которая застилала мне сознание, наконец обрела силу.

— Ты в самом деле думаешь, что после того, что ты сделал, я брошусь к тебе в объятия? — сорвалась я. — Что у тебя в голове вообще?

— Ты у меня в голове, Лора. Всегда, — ответил Макс и это окончательно вывело меня из себя.

— А что или кто у тебя был в голове, когда ты сказал мне — «пошла вон», а, Макс? Тогда у тебя, что было в голове? Что у тебя в голове было, когда ты лишил меня всего? Что у тебя было в голове все эти два года? — я уже не сдерживалась.

Я чувствовала, как прорвало мою защиту. Будто я два года выстраивала мощнейший щит от вопросов, от мыслей о прошлом, и он взял и одним прикосновением, даже не напрягаясь, разрушил его. По щекам бежали слезы.

Макс потянулся к моему лицу, он с ужасом смотрел на мои слезы. Если бы мне не было сейчас так плохо, я бы посмеялась. Он будто не думал, что мог причинить мне боль. Таковы издержки жизни с гением, просто я не замечала этого, пока мы были вместе. Мы были встроенными друг в друга. А теперь нет. Пошел вон, Макс! Я выскользнула из его рук.

А он вернулся к своему столу и тяжело опустился на кресло. Он ничего не говорил, только смотрел на меня, словно прикидывая, во что выльется моя злость.

— Скажи мне, Макс, я, правда, не понимаю, как ты смеешь вот так появляться и что-то там заявлять, прикасаться ко мне, словно я твоя? Я… — у меня аж горло перехватило от того, что я собиралась сейчас сказать. Я сглотнула и сказала. Вслух. — Я ненавижу тебя, Рихтер, ты понимаешь это? Ненавижу!

— Понимаю, — почти шепотом произнес он.

Мне хотелось пробить его стену. Услышать хоть какое-то объяснение. Но крик здесь не поможет. Макс всегда был очень рациональный. Здесь нельзя плескать эмоциями направо и налево. Я поглубже вздохнула.

— Макс, мы жили одну жизнь на двоих. Мы были единой командой, мы словно части формулы счастья. Были. Ты посчитал себя вправе разрушить нас и оставить меня с Лилей одних, ты вычел нас из твоей формулы, как будто ты вывел новую формулу, а для нас в ней места не оказалось. Мне всегда казалось, я понимаю тебя. Но я не понимаю. Если бы ты объяснил. Просто из уважения к прошлому, к той прежней формуле, — я говорила тихо, спокойно, делая паузы после каждой фразы и смотрела открыто, будто сняла шлем и доспехи, и оказалась совершенно безоружной. Должно подействовать.

Но он продолжал молчать и уже даже не смотрел на меня, а куда-то в пол.

— И сейчас молчишь? — усмехнулась я. Словно со стеной говорю. Как меня достала эта неразрешимая загадка! Почему он молчит? Потому что правда настолько страшна?

Впрочем, есть еще один ход.

— Как ее зовут? — спросила я, подойдя к столу. — Какая она? Лучше? Моложе? Может, дает тебе как-то с выдумкой? Она идеальнее, так ведь, не то, что я нынешняя, как ты там выразился?

— Ты о ком? — Макс удивленно уставился мне в лицо.

— О той, на кого ты променял меня. Я не такая умная, как ты, но и не дура.

— Нет, ты совсем не дура.

— Вот и ответ. Несложная задачка, чтобы решить, Рихтер. В такой ситуации дело всегда в другой женщине.

Макс молчал. Его холодные глаза жгли меня.

— Ты даже не отрицаешь. Значит, я права. Значит, ты променял меня на другую. Может, и Лилю на другого ребенка? Ты ответишь мне?

— Когда-нибудь отвечу. За все отвечу, в этом не сомневайся. Главное, помни, я все всегда делал для тебя. Возможно, это моя самая большая ошибка, я за нее тяжело расплачиваюсь.

Не могла больше ничего говорить. У меня будто враз села батарейка. Руки тряслись, в висках стучало, я была чуть ли не в предобморочном состоянии. Он молчал или говорил загадками, он окутывал любовью и снова молчал, его слова оскорбляли — я недостаточно совершенна нынче, делать все для меня было ошибкой. Его взгляд был нечеловечески холодным. Я всю душу расцарапала о камень его души.

Я открыла дверь, собираясь выйти, и в этот момент Макс сказал:

— Будь осторожнее с этим своим новым ухажером, я думаю, он не тот, за кого себя выдает.

— А вот это точно не твое дело, — отрезала я.

Я вышла и хлопнула дверью так, что задрожали стены.

Меня колотило, и я никак не могла успокоиться, дышала так, будто только что тонула и вот вынырнула из воды.

Как раз в этот момент мимо проходила бухгалтер Света. Как же меня не любят женщины почти моего возраста, будто выискивают во мне любую оплошность, чтобы низвергнуть с моего пьедестала. Зато тетушки постарше относятся ко мне, словно я их дочка. Мне кажется, что первая категория видит во мне ту прилизанную идеальность, которой я так долго добивалась, и сравнивают себя с этой обложкой. А вторая категория — идеалистическую художницу Лору, верящую в вечную любовь, в красоту и силу искусства и поклоняющаяся гению в любом образе, даже если это муж-засранец.

Света относилась к первой категории и, конечно, она не преминула ухмыльнуться, видя мое состояние. Уж этой-то точно давно известны все подробности нашей истории с Максом, как же, бросили идеальную Лору — прямо сладкая вата для женщин ее типа.

Такие сплетни разносятся со скоростью света. Или со скоростью Светы. А я в их взглядах снова и снова проживаю тот жуткий день.

— Что-то хотела? — перехватила я ее взгляд. Я понимала, что из кабинета было слышно происходящее.

Света вздрогнула. Она точно не ожидала от меня нападения. А у меня не было сейчас ни сил, ни желания ловить на себе ни осуждающие, ни сочувствующие, ни какие-либо еще взгляды.

— Я просто…

— Что просто? — оборвала я ее.

Света вдруг потупила глазки, что было на нее не похоже и застучала каблуками по коридору, торопясь поскорее убраться.

В голове мелькнула мысль, что Света, по всей видимости, поняла, что положение ее в нашем агентстве теперь не такое прочное, как было раньше. Теперь владелец — мой бывший муж. Она не может быть уверена, что несмотря на наши с ним отношения, что ее не вышибут отсюда, скажи она что-нибудь не то в мою сторону.

Конечно, ни за что в жизни я не попросила бы хоть о чем-то Макса, это было просто невозможно. Даже если бы у нас все было по-прежнему, я бы не стала пользоваться положением, а сейчас тем более. Но откуда это было знать Светочке?

Остаток дня я сама не понимала, как доработала. Все валилось из рук, и, я как робот, выполняла необходимые функции, не понимая толком, что конкретно делаю.

Макс за весь день больше никак не обозначился. Может, и вовсе покинул офис, я не следила за ним, я вообще старалась не выходить из кабинета, засела, как в крепость.

Когда я немного успокоилась, спустя часа два после посещения его кабинета поймала себя на мысли, что вновь и вновь прокручиваю в голове одну и ту же сцену. Вот он подходит, прижимает меня к двери. Я чувствую его тело, его дыхание, его запах. Во мне ненависть борется с желанием сдаться.

Только сейчас я это осознала — я хотела его, я готова была сдаться. И это выбешивало. Мое тело меня предавало, оно по-прежнему принадлежало Максу. Поэтому я не могла с Назаром. Потому что Максу хватило секунды, одного касания — и я поплыла. Я вспомнила, как он целуется, вспомнила тепло его губ, и внизу живота разлилось тягучее тепло. Не я, мое тело скучало по нему. Мне снились сны. Во снах приходил муж. Все сны с ним были эротическими. Он меня трахал во сне так, что я просыпалась с трясущимися коленками, мокрая, дотрагивалась до себя и тут же кончала. Будто запрещенные чувства к нему не могли пробиться сквозь оборону моего разума и атаковали меня через тело. Макс был моим первым и единственным.

Если в жизни он был холоден и рассудителен, то в сексе наоборот — он выплескивал на меня нежность, страсть, шептал в ухо о том, как я хороша и красива, как я свожу его с ума, он был ненасытен, причем не вообще по темпераменту, а именно ко мне. Будто день он тосковал по мне, а ночью вбирал всю без остатка, обцеловывая каждый миллиметр тела, становясь чуть ли не безумным.

Мое тело и Макс были заодно.

«Черт бы тебя побрал, Рихтер», — мысленно выругалась я.

Я злилась на себя и на эту мимолетную слабость, которую в тот момент даже не осознала. Злилась на ту часть себя, в которую ногами запинала всю любовь к Максу. И, как теперь оказалось, недостаточно запинала.

Нужно было еще облить бензином и сжечь. Но я этого не сделала и теперь слышу хоть и слабый, но настойчивый голос: «Ты соскучилась по нему, Лора, ты чувствуешь? Что ты чувствуешь? Ты уверена, что больше не любишь его?».

Это было невыносимо. Я раскачивалась на эмоциональных качелях, и меня начинало мутить.

«Как может что-то остаться к нему? Как можно предположить, что я могу дать слабину и вдруг пойти к нему навстречу? Нет, такое невозможно. Тогда почему так ноет сердце? Почему я прокручиваю в голове эту сцену? Что со мной происходит?», — вопросы толпились в голове и сводили меня с ума.

«Может ли ненависть уживаться с любовью?» — спрашивала я себя. Как можно одновременно любить и ненавидеть человека? Как можно продолжать любить того, кто меня предал.

Может, это и не любовь вовсе. Так — остаточное явление. Какая-то неизжитая еще тоска по прошлому, по былым счастливым дням. Бессознательное желание вернуться в то время, когда вся жизнь была пропитана счастьем.

Женское сердце — это лабиринт, в котором лучше не заходить в тупики, ведь в каждом из них поджидает отжившее прошлое, которое может схватить и больше не выпустить.

Вот и я заблудилась в лабиринте своего сердца. И зашла в тот тупик, где спряталась и, как оказалось, еще не сдохла моя любовь к Максу. Теперь нужно вырваться из этого тупика и бежать подальше. Бежать и держаться за путеводную нить, чтобы больше не забредать в тупики. И это нить — моя ненависть к Максу.

Лучшее, что могло бы сейчас со мной случиться, если бы я вообще вышла из лабиринта. Чтобы ни любви, ни ненависти. Одно только равнодушие. Чтобы вообще ничего не испытывать. Но, видимо, судьба решила, что это для меня непозволительная роскошь.