Жизнь Достоевского. Сквозь сумрак белых ночей

В лагере под Петергофом

День выдался дождливый, пасмурный. Несмотря на дурную погоду, император Николай Павлович, встав рано поутру, вышел из дворца, поднялся на одну из башен нижнего петергофского парка и оттуда в зрительную трубу принялся наблюдать за ученьем, происходившим на широком плацу лагеря военно-учебных заведений. Плац отлично просматривался с этой высокой точки.

Сначала лицо царя выражало удовлетворение. Стройный развернутый фронт, четкие повороты… Но внезапно царь нахмурился. Он сунул трубу адъютанту, быстро сбежал по крутой башенной лестнице, вскочил на оседланного коня, поджидавшего его, и через четверть часа был уже в лагере.

С суровым видом разнес он вытянувшегося перед ним генерала и сам принял командование.

Недовольство царя было вызвано тем, что, следя за учением, он заметил, как первый батальон, состоящий из воспитанников Школы гвардейских подпрапорщиков, Пажеского корпуса и Инженерного училища, боясь замарать белые панталоны своих парадных мундиров, раздвигает фронт и обходит большие лужи.

Царь выехал на середину плаца и в весьма энергичных выражениях отчитал батальон. Затем построил его сомкнутой колонной и погнал по лужам к глубокому рву, наполненному грязной водой. Момент — и все по команде попрыгали в ров, очутились по пояс в воде, выбрались, помогая друг другу, на противоположный берег, с необыкновенной быстротой снова построились и, следуя команде царя, продолжали путь вперед.

Лагеря военно-учебных заведений, где с начала июня до начала августа пребывал Федор Достоевский, расположены были под Петергофом. Этот пригород Петербурга с великолепными дворцами и парками, знаменитыми фонтанами служил летней резиденцией царского семейства, и царь, обожавший фрунт, нередко вмешивался в повседневные лагерные дела, приготовления к маневрам и линейным учениям, которыми сам он командовал. Это доставляло ему живейшее удовольствие.

Федору лагерная жизнь приносила немало неприятностей. Занятия науками прекращались, царил один фрунт. К тому же в лагерях особенно тяготило безденежье. «Ну, брат! — писал Федор Михаилу, — ты жалуешься на свою бедность. Нечего сказать, и я не богат. Веришь ли, что я во время выступления из лагерей не имел ни копейки денег; заболел дорогою от простуды (дождь лил целый день, а мы были открыты) и от голода, и не имел ни гроша, чтоб смочить горло глотком чаю. Но я выздоровел и в лагере участь моя была самая бедственная до получения папенькиных денег».

Целая неделя шагистики и «эволюций», а в воскресенье — возможность гулять по петергофскому парку. Чинно шествовать по дорожкам, боясь ступить на траву, боясь задуматься, чтобы, Боже упаси, не пропустить встречного офицера или — еще хуже — самого царя и за шесть положенных шагов не вытянуться в струнку и не отдать чести. Даже по воскресеньям Федор предпочитал оставаться в лагере. Он старался уклониться и от «штурма» Большого каскада, устраиваемого для увеселения царского семейства. Время от времени их ставили по взводам и вели к «Самсону» — огромному фонтану у Большого каскада. Там среди бассейна возвышалась бронзовая фигура Самсона, раздирающего пасть льву. Из отверстой пасти на большую высоту била мощная струя воды. Их останавливали возле одного из бассейнов, куда стекала вода, ниспадающая по мраморным ступеням каскада. Высоко над ними, на площадке перед дворцом, стояла императрица, окруженная придворными. Появлялся царь, выравнивал ряды приведенных, отдавал команду:

— Раз! Два! Три!

После слова «три!» все кидались в бассейн и, цепляясь друг за дружку, сбиваемые водой, старались как можно быстрее взобраться по ступеням каскада туда, где стояла государыня. Первым трем победителям императрица вручала призы: что-нибудь из изделий петергофской гранильной фабрики.

Единственное, что несколько примиряло с лагерной жизнью, — возможность больше читать, чем зимою в училище. «Ну, ты хвалишься, что перечитал много… — писал Федор Михаилу, — но прошу не воображать, что я тебе завидую. — Я сам читал в Петергофе по крайней мере не меньше твоего. Весь Гофман русский и немецкий (т. е. непереведенный Кот Мур), почти весь Бальзак… Фауст Гете и его мелкие стихотворения. История Полевого[2], Уголино [3], Ундина [4] (об Уголино напишу тебе кой что-нибудь после). Также Виктор Гюго, кроме Кромвеля и Гернани».