Жизнь Пушкина

Глава третья 1816–1817

В программе автобиографических записок (гл. 2, № 1) обратите внимание на слово «Безначалие». После смерти Малиновского Лицеем управлял преподаватель немецкой словесности Гауеншильд — личность во всех отношениях непривлекательная, лицейским ненавистная. В конце концов его вынуждены были убрать. После короткого «царствования» инспектора С. С. Фролова в январе 1816 г. во главе Лицея был поставлен Егор Антонович Энгельгардт, до того бывший директором Петербургского педагогического института. Это был человек глубоко порядочный, образованный, небесталанный, верный своему делу и детям, вверенным его попечению. Но сразу же возникло первое противоречие: перед ним оказались не дети, а юноши, спешившие в жизнь, но не за парту. Кое-кто был настолько предан первому директору, что не хотел принять нового, другие вообще не склонны были признавать педагогическую власть над собой. И всё же большинство воспитанников Энгельгардт кротостью и воспитательными приемами «приручил». Но не Пушкина. Лишенный воображения, не воспринимавший юмора, а тем более — иронии, Егор Антонович видел в остроумии Пушкина цинизм, а в насмешках — злую душу. Поэтические его успехи директор всерьез не принимал. Вот и появилась такая характеристика (не официальная, а в бумагах Энгельгардта): «Ум Пушкина, не имея ни проницательности, ни глубины, — совершенно поверхностный, французский ум. Это еще самое лучшее, что можно сказать о Пушкине. Его сердце холодно и пусто, в нем нет ни любви, ни религии: может быть, оно так пусто, как еще никогда не бывало юношеское сердце. Нежные и юношеские чувства унижены в нем воображением, оскверненным всеми эротическими произведениями французской литературы, которые он при поступлении в Лицей знал почти наизусть, как достойное приобретение первоначального воспитания». Насчет религии Энгельгардт, в общем, был прав. Об этом в 1817 г. написал в альбом Илличевскому сам Пушкин:

А что касается любви — вот тут-то Егору Антоновичу не дано было понять юношеское сердце. Как раз в то время, когда записывал в черновой блокнот новый директор свою убийственную характеристику, Пушкин первой нежной любовью полюбил сестру соученика — Е. П. Бакунину. В черновых строках восьмой главы «Онегина» остановлены эти мгновения:

Семейство Бакуниных провело в Царском все лето 1816 г., а к осени вернулось в Петербург. Ближайший лицейский друг Пушкина Антон Дельвиг писал родным 6 октября 1816 г.: «Сад сетует, не видя прелестных петербургских дам, которые целое лето жили в Царском Селе, и срывает с себя зеленую одежду. Мы ходим под шумом опустошенных деревьев и забавляем себя прошедшим и будущим. Так мы по нескольку часов слушали громкую музыку гусарского полка, теперь все молчит и отвечает грустными и пустынными видами нашему сердцу». Пушкин в те же дни написал одну из лучших своих лицейских элегий «Осеннее утро» (№ 4), обращенную к Бакуниной. Более десяти лицейских произведений — в основном элегии 1816 г. — посвящено Бакуниной. «Первая любовь всегда дело чувствительности: чем она глупее, тем больше оставляет по себе чудесных воспоминаний» — так вспомнил об этих днях Пушкин в 1830 г. Как далеко это было от «оскверненного воображения», в котором упрекнул шестнадцатилетнего Пушкина Энгельгардт!

В бессмертие творений Энгельгардт не верил. Он верил в плоды наук и еще в верховую езду и плавание, которые ввел в Лицее в качестве обязательных предметов, наняв специально для этого берейтора и матроса. Школьные рамки для возмужавшего гения становились тесными. Между тем появился новый циркуляр бюрократического свойства: «Ведомости об успехах воспитанников подавать постоянно и в означенные сроки и означать в оных успехи и прилежание в науках, равно как и поведение цифрами, приняв в основание 1, для отличных успехов; 2, очень хороших; 3, хороших; 4, посредственных и 0 за выражение отсутствия всякого знания, успехов, равно для означения дурного поведения». Так что рассказанная Пущиным история о том, как математик упрекнул поэта: «У вас, Пушкин, в моем классе все кончается нулем», — имеет не столько математический, сколько конкретный бюрократический смысл.

Лето и осень 1816 г. скрашивались для Пушкина возможностью постоянно бывать у Карамзиных и быть свидетелем создания, а то и слушателем глав «Истории государства Российского» (№ 6). Остальное время проходило в творчестве (отнюдь не ученическом), в общении с друзьями, любовных мечтаниях о Е. П. Бакуниной. Но все же Лицей, так много доброго давший лицеистам, для многих изживал сам себя. Это поняло и начальство, решившее ускорить выпуск, перенеся его с октября на май. Экзамены обставлялись серьезно. Было решено, что испытания по всем предметам, изучавшимся на протяжении шести лет, пройдут в зале Конференции Лицея с 15 мая до 1 июня, с 8 утра до 12 дня и, после перерыва, с 4 до 8 вечера. Учащиеся присутствовали на экзаменах постоянно, слушая ответы друг друга; профессорам вменялось в обязанность пригласить на экзамены ученых из Петербурга по их разумению и выбору. 15 мая сдавали латинский язык; 16-го — закон божий; 17-го — российскую словесность; 18-го — немецкую; 19-го — французскую; 21-го — географию и статистику иностранную; 22-го — историю всеобщую и в особенности трех последних веков; 23-го — политическую экономию и финансы; 24-го — право естественное и публичное; 25-го — право гражданское и уголовное; 26-го — географию и статистику отечественную; 28-го — чистую математику; 29-го — прикладную математику; 30-го — полевую и долговременную фортификацию и часть артиллерии; 31-го — физику. За всеми частными испытаниями последовал общий публичный экзамен. Народу на нем собралось много, в том числе взволнованные родители учеников — с непременным участием Сергея Львовича. По результатам экзаменов должны были быть определены предпочтения при назначении на службу.

Пожалуй, только одному из лицейских было все равно, как сложится карьера: призвание ведь уже сложилось, и это было ясно ему самому:

Вообще говоря, Пушкин все же высказал свое пожелание: поступить в гусарский полк. Но Сергей Львович на гвардейское обмундирование поскупился и соглашался только на поступление сына в армейскую часть. Остальное Пушкину уже было все равно. Но распределяющие по должностям, не приняв во внимание неординарных особенностей Александра Пушкина, нам теперь столь ясных, определили его во второй разряд окончивших с чином 10-го класса (коллежский секретарь) для прохождения службы по министерству иностранных дел. Имя его в списке выпускников — четвертое с конца. 9 июня в Лицее состоялся выпускной акт в присутствии государя, самолично раздавшего медали и похвальные листы. Все закончилось довольно скромно — пением «Прощальной песни», сочиненной Дельвигом на музыку лицейского преподавателя Теппера. На другой день бывших лицеистов распустили по домам. Тем, кто победнее, и среди них Пушкину, пошили первую чиновничью экипировку на казенный счет…

Всего в Лицее, по подсчетам пушкинистов, поэт написал 132 стихотворения; сначала Пушкин собирался включить в свой первый сборник 41 из них; но сборник не вышел ни в 1818-м, ни в 1820-м, как намечалось, а в 1825–26 гг., когда Пушкин получил возможность, наконец, готовить к печати свою первую книгу лирики, он внес большую правку, оставил из лицейских опытов всего лишь несколько: «Пробуждение» (Мечты, мечты, // где ваша сладость); «Друзьям» («Богами вам еще даны…»); «Гроб Анакреона» («Всё в таинственном молчанье…»); «Певец» («Слыхали ль вы за рощей глас ночной…»); «Амур и Гименей» («Сегодня, добрые мужья…»); «Разлука» («В последний раз, в сени уединенья…»); «Лицинию» («Лициний, зришь ли ты: на быстрой колеснице…»); «Шишкову» («Шалун, увенчанный Эратой и Венерой»); Дельвигу («Любовью, дружеством и ленью…») и другие. Эти стихи в совокупности с теми, что Пушкин по разным соображениям не перепечатывал, составляют такое богатство лирики, которого не знала до него русская поэзия. Вот что такое лицейские годы в его творчестве!

Как мы знаем, на переводном — с младшего на старший курс — лицейском экзамене в январе 1815 г. Державин старческим взором разглядел и угасающим слухом расслышал своего преемника, «второго Державина», как он сказал. После экзамена был обед, где присутствовал и Сергей Львович. Министр заметил польщенному отцу Пушкина: «Я желал бы образовать вашего сына в прозе». На что Державин с жаром возразил: «Оставьте его поэтом». То же ощущение «оставить поэтом» возникало по отношению к Пушкину и у Жуковского, также считавшегося преемником Державина — пока не появился Пушкин. Жуковский, познакомившись с Пушкиным, писал Вяземскому: «Это надежда нашей словесности. Боюсь только, чтобы он, вообразив себя зрелым, не помешал себе созреть! Нам всем надобно соединиться, чтобы помочь вырасти этому будущему гиганту, который всех нас перерастет. Ему надобно непременно учиться и учиться не так, как мы учились! Боюсь я за него этого убийственного Лицея — там учат дурно. Учение, худо предлагаемое, теряет прелесть для молодой, пылкой души, которой приятнее творить, нежели трудиться и собирать материал для солидного здания. Он истощит себя». Хотя Жуковский несправедлив к Лицею, он справедлив к Пушкину. Лицей — это необходимо подчеркнуть еще раз — необычайно много давший Пушкину, истощил себя для поэта чуть раньше окончания курса. Пушкин уходил в жизнь.

Способность и стремление вспоминать — одна из важных черт Пушкина-поэта, неразделимого с Пушкиным-человеком. В сущности, этой особенности Пушкина посвящен весь наш сборник. Но если спросить, где зародилась, где развилась, где напиталась соками поэзии, реальной жизни, истории эта страсть к сопоставлению прошлого, настоящего и будущего, — ответ окажется один: в Царском Селе. Как мы знаем, юноша Пушкин рвался из лицейского заточения на вольный путь жизни. Это друг его, тихий и меланхолический Дельвиг, сразу же после Лицея написал:

Пушкин, как видно из письма Вяземскому (№ 1), дождаться не мог, когда отворится тяжелая дверь кельи. Но уже в 1819 г. он сладким воспоминанием улетал в места, «где с первой юностью младенчество сливалось»; а позже — в 1825 г. создал великие стихи — гимн дружескому воспоминанию — «Роняет лес багряный свой убор…» (№ 14). И все последующие строфы к лицейским годовщинам — вплоть до последней, предсмертной (№ 21) — разве все это не воспоминание?

Лицейские воспоминания были светлыми и звали жить, любить и трудиться, не то что многие удары последующих лет, вызвавшие к жизни «Воспоминание» (1828).

И вскоре же, в 1829-м побывав на «месте своего воспитания» — в Лицее:

Прочитайте эти стихи полностью и вы увидите, как изменился тон, колорит воспоминаний, — темные и глухие в 1828-м, они стали светлыми и звонкими в 1829-м. Этим преображением чувств Пушкин обязан паломничеству в Царское Село. Уж тем одним был бы бессмертен Лицей, что такие творения вызвал он к бытию.

В конце прошлого — начале нынешнего века в Царском Селе жил и трудился прекрасный поэт и критик, «последний из царскосельских лебедей», Иннокентий Федорович Анненский. Сам воздух этого города был напоен пушкинской темой. Анненский писал:

«Именно здесь в этих гармонических чередованиях тени и блеска; лазури и золота; воды, зелени и мрамора; старины и жизни, в этом изящном сочетании природы с искусством Пушкин еще на пороге юношеского возраста мог найти все элементы той строгой красоты, которой он остался навсегда верен и в очертаниях образов, и в естественности переходов, и в изяществе контрастов <…>, и даже в строгости ритмов <…>

Вы скажете: он видел после Кавказ, море, степи. Не обесценивая впечатлений южного периода, я позволил бы себе заметить, что Пушкин любовался грандиозными картинами гор и волн после того, как глаз его воспитался на спокойно и изящно-величавых контурах царскосельских садов. Этого мало: в Царском Селе поэта окружали памятники нашего недавнего прошлого, в нем еще жил своей грандиозной и блестящей красотой наш восемнадцатый век, и Пушкин должен был тем живее чувствовать славу и обаяние недавних подвигов русского оружия, что его первые царскосельские годы совпали с событиями Отечественной войны. Не отсюда ли, не из этих ли садов, не от этих ли памятников, простых и строгих, но много говоривших сердцу впечатлительного юноши, идут те величавые образы, которые так бесконечно разнообразны на страницах его поэзии?»

Воспоминания о Лицее и лицейских товарищах, написанные в разные годы, составляют основное содержание пушкинских стихов, вошедших в документальную подборку к 3-й главе. Здесь же некоторые свидетельства последних лицейских лет — письмо его к Вяземскому; письма лицеистов Илличевского и Горчакова; сюда же показалось не лишним включить донесения правительственных агентов о вредоносности лицейского духа — они освещают проблему Лицея, так сказать, «от противного», обнаруживая огромную прогрессивную роль этого учреждения и немалое мужество его руководителей.

<…> Что сказать вам о нашем уединении? Никогда Лицей (или Ликей, только, ради бога, не Лицея) не казался мне так несносным, как в нынешнее время. Уверяю вас, что уединенье в самом деле вещь очень глупая, назло всем философам и поэтам, которые притворяются, будто бы живали в деревнях и влюблены в безмолвие и тишину <…>

Правда, время нашего выпуска приближается; остался год еще. Но целый год еще плюсов, минусов, прав, налогов, высокого, прекрасного!.. целый год еще дремать перед кафедрой… это ужасно. Право, с радостью согласился бы я двенадцать раз перечитать все 12 песен пресловутой «Россиады», даже с присовокупленьем к тому и премудрой критики Мерзлякова, с тем только, чтобы граф Разумовский сократил время моего заточенья. — Безбожно молодого человека держать взаперти и не позволять ему участвовать даже и в невинном удовольствии погребать покойную Академию и Беседу губителей российского слова. Но делать нечего.

От скуки часто пишу я стихи довольно скучные (а иногда и очень скучные), часто читаю стихотворения, которые их не лучше, недавно говел и исповедовался — всё это вовсе незабавно. Любезный арзамасец! утешьте нас своими посланиями — и обещаю вам если не вечное блаженство, то по крайней мере искреннюю благодарность всего Лицея. <…>

Пушкин — П. А. Вяземскому. 27 марта 1816 г.

Из Царского Села в Москву.

Кстати о Пушкине: он пишет теперь комедию в пяти действиях, в стихах, под названием Философ. План довольно удачен — и начало: то есть 1-е действие, до сих пор только написанное, обещает нечто хорошее, — стихи и говорить нечего, а острых слов сколько хочешь! Дай только бог ему терпения и постоянства, что редко бывает в молодых писателях; они то же, что мотыльки, которые недолго на одном цветке покоятся, — которые также прекрасны и также, к несчастию, не постоянны; дай бог ему кончить ее — это первый большой ouvrage, начатый им, — ouvrage, которым он хочет открыть свое поприще на выходе из Лицея. Дай бог ему успеха — лучи славы его будут отсвечиваться в его товарищах.

А. Д. Илличевский — П. Н. Фуссу.

16 января 1816.

Так как мы уже заговорили о поэзии, то скажу вам, что ваши знакомцы по журналам, т. е. наши домашние поэты что-то умолкли, сам Пушкин заленился, видно и на него действует погода. Очень часто ходит он к Карамзину, к нему очень хорошо расположен; не худо было бы, если бы там, в храме вкуса и познаний, он бы почерпнул что-нибудь новое и прекрасное и ознакомил бы на досуге в прекрасных стихах; на нынешнее лето, кажется, надежды мало, да и вообще оно не очень плодородно в Лицее. Все поэты наши дремлют до радостного утра. Пушкина пьесы с три должны быть на днях напечатаны в Вестнике Европы; он давно уже их отправил. В числе трех «Гроб Анакреона», который, я думаю, вам понравится. Недавно составилось из наших поэтов и нескольких рифмачей род маленького общества, которое собирается раз в неделю, обыкновенно в субботу и, садясь в кружок, при чашке кофе, каждый читает маленькие стишки на предмет или, лучше, на слово заданное в прежнем заседании.

А. М. Горчаков — А. Н. Пещурову.

10 июля 1816.

Пушкин свободное время свое во все лето проводил у Карамзина, так что ему стихи на ум не приходили, но так как Карамзин сегодня уезжает совсем, то есть надежда, что в скором времени мы услышим знакомый и приятный голос домашней лиры.

А. М. Горчаков — А. Н. Пещурову

20 сент. 1816

Жуковский прислал Пушкину своего «Певца на Кремле» (которого вы теперь, вероятно уже имеете или читали) с надписью «Поэту товарищу Ал. Серг. Пушкину от сочинителя».

А. М. Горчаков — А. Н. Пещурову

7 марта 1817

Воспитанник Императорского Царскосельского Лицея Александр Пушкин в течение шестилетнего курса обучался в сем заведении и оказал успехи: в Законе Божием и Священной истории, в Логике и Нравственной философии, в Праве естественном, Частном и Публичном, в Российском гражданском и уголовном праве хорошие; в Латинской словесности, в Государственной экономии и финансах весьма хорошие; в Российской и Французской словесности, также в Фехтованье превосходные; сверх того занимался Историею, Географиею, Статистикою, Математикою и Немецким языком. Во уверение чего и дано ему от Конференции Императорского Царскосельского Лицея свидетельство с приложением печати.

Царское Село июня 9-го дня 1817 года

Директор Лицея Егор Энгельгардт

Конференц-секретарь

профессор Александр Куницын.

^{ИЗ РАННИХ РЕДАКЦИЙ}

^{ИЗ РАННИХ РЕДАКЦИЙ}

^{ИЗ РАННИХ РЕДАКЦИЙ.}

Что значит Лицейский дух. — Откуда и как он произошел. — Какие его последствия и влияние на общество. — Средства к другому направлению юных умов и водворению истинных монархических правил.

1. Что значит Лицейский дух. В свете называется Лицейским духом, когда молодой человек не уважает старших, обходится фамильярно с начальниками, высокомерно с равными, презрительно с низшими, исключая тех случаев, когда для фанфаронады надобно показаться любителем равенства. Молодой вертопрах должен при сем порицать насмешливо все поступки особ, занимающих значительные места, все меры правительства, знать наизусть или сам быть сочинителем эпиграмм, пасквилей и песен предосудительных на русском языке, а на французском — знать все самые дерзкие и возмутительные стихи и места самые сильные из революционных сочинений. Сверх того он должен толковать о конституциях, палатах, выборах, парламентах; казаться неверующим христианским догматам и более всего представляться филантропом и Русским патриотом. К тому принадлежит также обязанность насмехаться над выправкою и обучением войск, и в сей цели выдумано ими слово шагистика. Пророчество перемен, хула всех мер или презрительное молчание, когда хвалят что-нибудь, суть отличительные черты сих господ в обществах. Верноподданный значит укоризну на их языке, европеец и либерал — почетные названия. Какая-то насмешливая угрюмость вечно затемняет чело сих юношей и оно проясняется только в часы буйной веселости.

Вот образчик молодых и даже многих не молодых людей, которых у нас довольное число. У лицейских воспитанников, их друзей и приверженцев этот характер называется в свете: Лицейский дух. Для возмужалых людей прибрано другое название: Mépris souverain pour le genre humain^[37], а в сокращении mépris; для третьего разряда, т. е. сильных крикунов, — просто либерал. Например: каков тебе кажется такой-то? Хорош, но с Лицейским душком, или: хорош, но mépris или прямо: либерал.

2. <…> Во время самой сильной ферментации умов, в 1811 году новозаведенный Лицей наполнился юношеством из хороших фамилий. Молодым людям преподавали науки хорошие профессоры, их одевали чисто, помещали в великолепных комнатах, кормили прекрасно, — но никто не позаботился, даже не подумал, что этому новому рассаднику должно было дать свет и влажность в одинаковой пропорции и не оставлять одни произрастения расти в тени, а другие — на солнце, одни на тучной, другие на бесплодной земле. Все это предоставлено было случаю. Никто не взял на себя труда испытать нравственность каждого ученика (а их было весьма не много), узнать, в чем он имеет недостаток, какую главную страсть, какой образ мыслей, какие понятия о вещах, чтобы, истребляя вредное в самом начале, развить понятия в пользу настоящего образа правления и к сей цели направлять все воспитание юношества, назначенного занимать важные места и по своему образованию давать тон между молодыми людьми. Это именно ускользнуло от наставников, — впрочем, людей добрых и благомысленных.

В Царском Селе стоял Гусарский полк, там живало летом множество семейств, приезжало множество гостей из столицы, — и молодые люди постепенно начали получать идеи либеральные, которые кружили в свете. Дóлжно заметить, что тогда было в тоне посещать молодых людей в Лицее; они даже потихоньку (т. е. без позволения, но явно) ходили на вечеринки в домы, уезжали в Петербург, куликали с офицерами и посещали многих людей в Петербурге, игравших значительные роли, которых я не хочу называть. В Лицее начали читать все запрещенные книги, там находился архив всех рукописей, ходивших тайно по рукам, и, наконец, пришло к тому, что если надлежало отыскать что-либо запрещенное, то прямо относились в Лицей.

После войны с французами (в 1816 и 1817 годах) образовалось общество под названием Арзамасского. Оно было ни литературное, ни политическое в тесном значении сих слов, но в настоящем своем существовании клонилось само собой и к той, и к другой цели. Оно сперва имело в намерении пресечь интриги в словесности и в драматургии, поддерживать истинные таланты и язвить самозванцев-словесников. Члены общества были неизвестны или хотя известны всем, но не объявляли о себе публике; но общество было явное. Оно было шуточное, забавное, и во всяком случае принесло бы более пользы, нежели вреда, если б было направляемо кем-нибудь к своей настоящей цели. Но как никто о сем не заботился, то Арзамасское общество без умысла принесло вред, особенно Лицею. Сие общество составляли люди, из коих почти все, за исключением двух или трех, были отличного образования, шли в свете по блестящему пути и почти все были или дети членов Новиковской мартинистской секты, или воспитанники ее членов, или товарищи и друзья и родственники сих воспитанников. Дух времени истребил мистику, но либерализм цвел во всей красе! Вскоре это общество сообщило свой дух большой части юношества и, покровительствуя Пушкина и других Лицейских юношей, раздуло без умысла искры и превратило их в пламень. Не упоминаю о членах Арзамасского общества, ибо многие из них вовсе переменили образ мыслей и стоят на высоких степенях.

И так, не науки и не образ преподавания оных виновны в укоренении либерального духа между Лицейскими воспитанниками. Во-первых, политические науки преподавались в Лицее весьма поверхностно и мало; во-вторых, едва несколько слушали прилежно курс политических наук, и те именно вышли не либералы, как, например, Корф и другие; либеральничали те, которые весьма дурно учились и, будучи школьниками, уже хотели быть сочинителями, судьями всего, — одним словом, созревшими. Профессоры Кайданов, Кошанский, Куницын, — все люди добрые, образованные и благонамеренные; они почли бы себе за грех и за преступление толковать своим ученикам то, чего не должно. Но направление (impulsion) политическое было уже дано извне, и профессоры, беседуя с учениками только в классах, не только не могли переделать их нравственности, но даже затруднялись с юношами, которые делали им беспрестанно свои вопросы, почерпнутые из политических брошюр и запрещенных книг. Весьма вероятно, что составившееся в 1816 году Тайное общество, распространив вскоре круг своего действия на Петербург, имело умышленное и сильное влияние на Лицей. Начальники Лицея, под предлогом благородного обхождения, позволяли юношеству безнаказанно своевольничать, а на нравственность и образ мыслей не обращали ни малейшего внимания. И как с одной стороны правительство не заботилось, а с другой стороны частные люди заботились о делании либералов, то дух времени превозмог — и либерализм укоренился в Лицее, в самом мерзком виде. Вот как возник и распространился Лицейский дух, который грешно назвать либерализмом! Во всех учебных заведениях подражали Лицею, и молодые люди, воспитанные дома, за честь поставляли дружиться с Лицейскими и подражать им. <…>

1826　　　Ф. В. Булгарин

<…> Царскосельский Лицей существует только по имени: он мало-помалу превратился в Военно-Сиротское Отделение. Воспитанники не имеют никаких книг, кроме учебных, не смеют ничем заниматься в свободное от классов время; не смеют даже оставаться в своих комнатах, а должны гулять кучею или провождать время в праздности в общей зале. От этого в их комнатах чисто, да зато и в головах не будет ни пылинки. Не спорю, что им в прежнее время давали много воли, что некоторых из них избаловали; но за то и какую пользу принесло сие заведение! Двенадцать человек из Лицея служат в Канцелярии государя. Во всех Министерствах, во многих военных частях — лучшие чиновники суть Лицейские воспитанники. Барон Корф, князь Горчаков, Вальховский, Саврасов, Ломоносов, двое Комовских, трое Безаков, Малиновский, Маслов и много, много еще молодых отличных людей служат доказательством, что прежний Лицей был, конечно, первый из наших Институтов. — Когда говорят о Лицее, то враги его всегда вспоминают о 14-м декабре. Да помилуйте! Сколько там было Лицейских? — Один Пущин, да сумасшедший Кюхельбекер. И так, за этих двух выродков и за шалости Пушкина предать анафеме все заведение? А сколько там было из Корпусов Пажеского, Сухопутного, Морского? — Что из этого следует? — Может быть, что при нынешнем положении Лицея не выпустят из него ни Пущина, ни Кюхельбекера. Это может быть, но достоверно то, что не будет и тех отличных людей, о которых я говорил выше.

Секретный агент — фон-Фоку. 6 августа 1828.

<…> Вы имели случай удостовериться лично, как в совершенной невозможности, при настоящем состоянии моего здоровья, воспользоваться столь лестным предложением Вашего комитета — присутствовать в Москве при открытии памятника незабвенному нашему поэту, так и в искренно-сердечном моем сожалении — не быть 26 мая при этом народном торжестве.

Впрочем и старческое мое ныне там присутствие ни к чему полезному не могло бы послужить, а только наделало бы еще кое-какие лишние хлопоты, и здоровье мое более бы потрясло.

Другое дело, если бы еще при помощи волшебной музы Пушкина, я мог (хотя бы на один день) из 81-летнего старика преобразиться в 18-летнего юношу <…> О! тогда я поспешил бы под живыми впечатлениями рассказать всю лицейскую жизнь нашего друга:

Как Пушкин привез с собою из Москвы огромный запас любимой им тогда французской литературы, начал — ребяческую охоту свою — писать одни французские стихи — переводить мало-помалу на чисто русскую, очищенную им самим почву. Затем, едва познакомившись с юною своею музою, как сам он поощрял и других товарищей своих писать: русские басни (Яковлева), русские эпиграммы (Илличевского), терпеливо выслушивал тяжеловесные стихи гекзаметрами (барона Дельвига), и снисходительно улыбался Клопштокским (!) стихам неуклюжего нашего Кюхельбекера.

Сам же поэт наш, удаляясь нередко в уединенные залы Лицея или в тенистые аллеи сада, грозно насупя брови и губы, с искусанным от досады пером во рту как бы усиленно (!) боролся иногда с прихотливою кокеткою музою, а между тем, мы все видели и слышали потом, как всегда легкий стих его вылетал подобно «пуху от уст Эола»!

Вообще, несмотря на пылкую, африканскую природу, Пушкин сумел приобрести всеобщую любовь своих товарищей и уважение наставников, исключая — быть может — математика и немца, у коих он не очень охотно учился.

Если все эти сведения, о коих впрочем много уже было и писано и печатано, могут быть интересны, хотя для некоторых еще из почитателей великого нашего поэта, то я буду очень рад, что невольное мое отсутствие от предстоящего торжества останется не без всякого следа с моей стороны…

С. Д. Комовский — Ф. П. Корнилову

(члену комитета по сооружению памятника Пушкину).

Май, 1880.