Жорж

X КУПАНИЕ

В то время остров еще не был, как теперь, пересечен дорогами, позволяющими ехать в экипаже в различные части колонии: единственными средствами передвижения были верховые лошади или паланкины. Всякий раз, когда Сара ездила за город с Анри или г-ном де Мальмеди, она предпочитала лошадь, потому что верховая езда была одним из самых привычных развлечений девушки; но когда они путешествовали вдвоем с душенькой Генриеттой, ей приходилось отказываться от этого вида передвижения, поскольку строгая англичанка решительно предпочитала паланкин. И вот теперь Сара и ее гувернантка находились в паланкинах, каждый из которых несли четыре негра. За паланкинами следовали еще по четыре человека, чтобы сменить носильщиков, когда они устанут. Сара и Генриетта находились достаточно близко друг к другу и могли разговаривать, отдернув разделявшие их занавески. А негры, несшие паланкины, уверенные в том, что получат хорошее вознаграждение, распевали во все горло, оповещая таким образом встречных о щедрости их молодой хозяйки.

Душенька Генриетта и Сара в физическом и в духовном отношении представляли невообразимый контраст. Читатель уже знает Сару, своенравную темноволосую девушку с черными глазами, с цветом лица, меняющимся, как и ее настроение, с жемчужными зубами, с маленькими, как у ребенка, руками и ногами, стройную и гибкую, как сильфида. Пусть читатель теперь позволит нам сказать несколько слов о душеньке Генриетте.

Генриетта Смит родилась в Англии; она была дочь учителя. Отец, готовя ее к преподавательской деятельности, с детства обучал дочь итальянскому и французскому языкам, и она благодаря тому, что начала изучать их в детстве, говорила на них так же свободно, как на своем родном языке. Преподавание, как знает каждый, не такая профессия, что позволяет собрать большое состояние. Джек Смит умер в бедности, оставив свою дочь Генриетту без гроша приданого, поэтому девушка достигла двадцатипятилетнего возраста, так и не найдя себе мужа.

К тому времени одна из ее подруг, столь же прекрасно музицировавшая, сколь сама Генриетта превосходно знала языки, предложила мисс Смит объединить их усилия и вместе открыть пансион на равных паях. Предложение было принято, однако, хотя обе компаньонки добросовестно воспитывали девушек, проявляя к ним исключительное внимание, новое заведение не процветало и учительницам пришлось разойтись.

Тем временем отец одной из учениц мисс Генриетты Смит, богатый лондонский негоциант, получил от своего корреспондента г-на де Мальмеди письмо с просьбой найти гувернантку для его племянницы и предложением достаточно солидного вознаграждения за разлуку с родиной. С письмом ознакомили мисс Генриетту. У бедной девушки не было никаких средств к жизни, и она не хотела оставаться в стране, где ей оставалось лишь умереть с голоду. Она сочла предложение ниспосланным с Небес и села на первый же корабль, направлявшийся на Иль-де-Франс. Ее рекомендовали г-ну де Мальмеди как особу, достойную самого глубокого уважения. Господин де Мальмеди принял ее подобающим образом, поручив ей воспитание своей племянницы Сары, которой тогда было девять лет.

Прежде всего мисс Генриетта спросила г-на де Мальмеди, какое воспитание он хотел бы дать своей племяннице. Тот ответил, что этот вопрос его совершенно не касается, что он выписал воспитательницу для того, чтобы она освободила его от всяких забот, и, поскольку гувернантку ему рекомендовали как очень знающую особу, пусть она научит Сару всему, что знает сама. Он оговорил только своеобразное условие: девушка предназначалась в жены своему кузену Анри, и поэтому крайне важно, чтобы она не полюбила никого другого. Решение г-на де Мальмеди о будущем союзе его сына и племянницы было обусловлено не только его любовью к ним обоим, но также и тем обстоятельством, что Сара, оставшись сиротой, когда ей было три года, получила в наследство около миллиона, и эта сумма должна была удвоиться за те годы, когда г-н де Мальмеди был опекуном Сары.

Вначале Сара очень боялась этой воспитательницы, выписанной из-за океана, и, нужно сказать, с первого взгляда вид мисс Генриетты не очень ее успокоил. В самом деле, тогда это была высокая особа тридцати или тридцати двух лет от роду, которой работа в пансионе придала сухость и строгость, свойственную учительницам: холодный взгляд, бледный цвет лица, тонкие губы; в ней было нечто от автомата, и даже ее волосы, ярко-золотистые, едва смягчали исходившее от нее дыхание ледяного холода. Она была аккуратно одета, затянута в корсет, причесана с самого утра; Сара ни разу не видела ее в небрежном виде и долгое время верила, что вечером мисс Генриетта, вместо того чтобы лечь в постель, как делают все смертные, вешала себя в платяной шкаф, подобно куклам, и выходила из него на следующее утро в том же виде, в каком вошла накануне. В результате первое время Сара слушалась ее беспрекословно и выучилась немного английскому и итальянскому языкам. Что касается музыки, то Сара сама была талантлива, как соловей; она свободно играла, почти не учась, на рояле и гитаре, хотя ее любимым инструментом оставалась мальгашская арфа, из которой она извлекала звуки, восхищавшие самых знаменитых на острове мадагаскарских виртуозов.

Однако при всех успехах Сара оставалась сама собой и в ее натуре ничто не менялось. Мисс Генриетта тоже оставалась такой, какою ее создал Господь Бог и сделало воспитание; таким образом, эти столь различные натуры существовали бок о бок, ни в чем не уступая друг другу. Впрочем, поскольку они обе, каждая в своей сфере, обладали превосходными качествами, воспитательница в конце концов от всей души привязалась к своей воспитаннице, а Сара в свою очередь искренне подружилась с гувернанткой. Их взаимная нежность выражалась в том, что учительница называла Сару «мое дитя», а Сара, находя общепринятое обращение «мисс» или «мадемуазель» слишком холодным для ее чувства к воспитательнице, изобрела более подходящее: «душенька Генриетта».

Мисс Генриетта терпеть не могла всякого рода физических упражнений. И в самом деле, поскольку полученное ею образование было направлено только на развитие душевных качеств, оставляя ее физическое развитие без внимания, Генриетта так и сохранила свою природную неловкость, и, сколько ни уговаривала ее Сара, она ни за что не соглашалась заняться верховой ездой, даже на Берлоке, спокойной явайской лошадке, принадлежавшей садовнику и служившей для перевозки овощей. Если ей приходилось идти по узкой горной тропинке, у нее начиналось такое головокружение, что она предпочитала сделать крюк в одно или два льё, только бы не проходить над пропастью. Едва она садилась в лодку, сердце у нее сильно сжималось, а лишь только лодка отчаливала, у бедной гувернантки начиналась морская болезнь. Ни на мгновение не покидала она ее и во время всего перехода от Портсмута до Порт-Луи, то есть в течение более чем четырех месяцев. В результате вся жизнь мисс Генриетты проходила в беспрерывном страхе за Сару, и, когда она смотрела, как ее воспитанница, смелая, как амазонка, носится верхом на лошадях своего кузена, легкая, как лань, прыгает со скалы на скалу или же, грациозная, как ундина, скользит по поверхности воды, вдруг исчезая в ее глубине, почти материнское сердце Генриетты заранее сжималось от ужаса, и она походила на несчастную курицу, которая высидела лебедей и теперь, видя как ее приемные чада устремляются в воду, остается на берегу, ничего не понимая в такой смелости, и жалобно кудахчет, сзывая безрассудных храбрецов, подвергающих себя подобной опасности.

И сейчас, сидя в удобном и надежном паланкине, душенька Генриетта заранее мучилась в предчувствии множества забот, которые, по своему обыкновению, может доставить ей Сара. А девушка с восторгом думала о предстоящих ей двух счастливых днях.

Надо сказать, что утро было чудесное. То был один из прекрасных дней начала осени, потому что май, наша весна, — это осень для Иль-де-Франса, время, когда природа, прежде чем укрыться вуалью дождя, нежно прощается с солнцем. По мере того как гувернантка и Сара продвигались вперед, пейзаж становился все более диким; они пересекли оба истока Крепостной реки и водопадов Тамариндовой реки по мосткам, хрупкость которых бросала в дрожь душеньку Генриетту. Когда они прибыли к подножию горы Трех Сосцов, Сара справилась о своем дяде и кузене и узнала, что они сейчас охотятся с друзьями между Большим водоемом и равниной Святого Петра. Наконец они перешли через Грохочущую реку, объехали вокруг утеса Большой Черной реки и оказались перед виллой г-на де Мальмеди.

Прежде всего Сара посетила постоянных обитателей этого дома, которых она не видела уже две недели, потом пошла поздороваться со своими птицами, заключенными в огромный вольер из проволоки, который охватывал целый куст. Здесь были горлицы из Гиды, голубые и серые славки, фонди-джала и мухоловки. От птиц Сара перешла к своим цветам; почти все они были вывезены из метрополии: туберозы, китайская гвоздика, анемоны, лютики и индийские розы; среди них поднимался, словно король тропиков, красавец-бессмертник из Капландии. Все это окружали изгороди из плюмерий и китайских роз (как некоторые сорта наших роз, они не перестают цвести круглый год). Здесь было царство Сары; другие части острова она воспринимала как покоренные ею земли.

Пока Сара оставалась в садах, окружавших виллу, душенька Генриетта могла быть спокойна: дорожки усыпаны песком, вокруг свежая тень, а воздух напоен ароматами. Но было ясно, что это спокойствие продлится недолго. Саре оставалось только перекинуться дружескими словами со старой мулаткой (та когда-то прислуживала ей, а теперь доживала свои дни на Черной реке), поцеловать свою любимую горлицу, сорвать два или три цветка и украсить ими волосы, — и все. Наступало время прогулки, и тут начинались мучения бедной гувернантки. Вначале душенька Генриетта собиралась сопротивляться юной своевольнице, чтобы склонить ее на более спокойные удовольствия, но ей пришлось признать, что это невозможно: Сара ускользала из ее рук, убегала от нее, так что в конце концов, поскольку беспокойство гувернантки за воспитанницу было сильнее, чем постоянный страх за себя, она решила сопровождать Сару. Правда, почти всегда она довольствовалась тем, что садилась на каком-нибудь пригорке, откуда можно было следить глазами, как девушка поднимается на скалы и спускается с них. Ей казалось, что она, по крайней мере, может удержать Сару жестами и поддержать взглядом. На этот раз, видя, что Сара собирается на прогулку, мисс Генриетта, как обычно подчиняясь необходимости, взяла книгу, намереваясь читать ее, пока девушка будет бегать, и приготовилась сопровождать Сару.

Однако теперь Сара затеяла не простую прогулку, а купание в прекрасной бухте Черной реки, спокойной и тихой; ее воды были настолько прозрачны, что на глубине в двадцать футов явственно были видны звездчатые кораллы, растущие на песчаном дне, и целое семейство рачков, суетящихся среди их ветвей. И, как всегда, Сара поостереглась предупредить о своем намерении воспитательницу, зато она дала знать заранее о нем старой мулатке, и та поджидала Сару в условленном месте, захватив для нее купальный костюм.

Итак, гувернантка и ее воспитанница спускались по берегу постепенно расширяющейся Черной реки; вдали сверкала бухта, похожая на огромное зеркало. По берегам высились густые леса; деревья, словно высокие колонны, поднимали кверху, к воздуху и солнцу, огромный купол из листьев, такой плотный, что только в редких местах можно было видеть небо. Корни же этих деревьев, похожие на многочисленных змей, не в силах прорасти сквозь камни, без конца скатывающиеся вниз с вершины утесов, охватывали их своими переплетениями. По мере того как русло реки становилось шире, деревья на двух берегах наклонялись и образовывали как бы своды гигантского шатра. Весь этот пейзаж казался пустынным, спокойным, исполненным печальной поэзии и хранившим некую тайну; единственными звуками, раздававшимися здесь, были резкие крики сероголового попугая, а единственными живыми существами — стайка рыжеватых обезьян, называемых эгретками (это бич плантаций: их столько на острове, что все попытки уничтожить их ни к чему не приводят). Только время от времени испуганный звуком шагов Сары и ее гувернантки, зеленый зимородок с белой грудкой и белым брюшком, испуская резкий жалобный крик, срывался с манговых деревьев, погрузивших свои ветви в воду, стрелой пересекал реку, блеснув, как изумруд, и, углубившись в манговые деревья на другом берегу, исчезал в них. И вся эта тропическая растительность, безлюдные пространства, дикая гармония, великолепно сочетающая скалы, деревья и реку, — это и была та самая природа, которую Сара любила, это и был тот самый пейзаж, который отвечал ее воображению дикарки, это и был тот самый горизонт, который невозможно изобразить ни пером, ни карандашом, ни кистью, и все это было созвучно ее душе.

Сразу скажем, что душенька Генриетта тоже не оставалась равнодушной к такому великолепному зрелищу, но, как мы уже знаем, вечный страх лишал ее возможности безоглядно восхищаться пейзажем. Поднявшись на вершину маленькой горы, откуда было видно довольно далеко, она устроилась там. После безуспешных попыток усадить Сару рядом с собой ей осталось только смотреть, как своенравная девушка вприпрыжку удаляется от нее. Тогда мисс Генриетта, вытащив из кармана десятый или двенадцатый том «Клариссы Гарлоу», своего любимого романа, принялась перечитывать его в двадцатый раз.

Сара же продолжала идти вдоль берега бухты и скоро исчезла за огромной зарослью бамбука: там ее ждала мулатка с купальным костюмом.

Девушка приближалась к берегу реки, прыгая с одной скалы на другую, похожая на трясогузку, любующуюся на свое отражение в воде; потом с робкой стыдливостью античной нимфы, убедившись в том, что вокруг никого нет, она начала сбрасывать с себя одно за другим все, что было на ней надето, и облачилась в тунику из белой шерсти, плотно облегающую шею и талию, спускающуюся ниже колен и оставляющую обнаженными руки и ноги, чтобы можно было свободно двигаться в воде. Одетая в этот костюм, девушка напоминала Диану-охотницу, готовую войти в реку.

Сара взобралась на вершину скалы, нависающую над самым глубоким местом бухты, и затем — смелая, уверенная в своем превосходстве над стихией, которая для нее, как и для Венеры, была, можно сказать, родной колыбелью, — прыгнула со скалы, ушла в воду и, вынырнув, поплыла дальше.

Вдруг мисс Генриетта услышала, что ее зовут; она подняла голову, озираясь вокруг, затем, когда ее позвали во второй раз, повернулась в ту сторону, откуда доносился зов, и увидела прекрасную купальщицу, свою ундину, плывшую посередине бухты. Повинуясь первому побуждению, бедная гувернантка хотела позвать Сару к себе, но, зная, что это бесполезно, она только с упреком махнула своей воспитаннице рукой и подошла к берегу, насколько позволяла крутизна утеса, на котором она сидела.

Впрочем, в ту минуту ее внимание было рассеяно знаками, что ей подавала Сара. Загребая одной рукой, она протягивала другую в сторону чащи леса, показывая, что под этими темными сводами зелени что-то происходит. Мисс Генриетта услышала отдаленный лай своры собак. Через секунду ей показалось, что лай приближается, и новые знаки Сары подтвердили это ощущение; в самом деле, с каждым мигом шум становился все явственнее, и скоро раздался топот быстрых ног, доносившийся из высокого леса; на двести шагов ниже того места, где сидела душенька Генриетта, показался красавец-олень с откинутыми назад рогами; он выбежал из леса, одним прыжком перескочил через реку и исчез на другом берегу.

Секунду спустя появились собаки, они пересекли реку в том же месте, где ее перепрыгнул олень, бросились по его следу и скрылись в лесу.

Сара следила за этим зрелищем с азартом истинной охотницы. Когда собаки бросились за оленем, она вскрикнула от радости; но вдруг, словно отвечая на ее крик, послышался такой отчаянный вопль, что потрясенная душенька Генриетта обернулась. Старая мулатка на берегу, словно обратившись в статую Ужаса, простирала руки к огромной акуле, очевидно перескочившей во время прилива через ограждение; акула плыла по воде, направляясь к Саре, и была уже футах в шестидесяти от нее. У гувернантки не было даже силы крикнуть: она упала на колени.

Услышав крик мулатки, Сара обернулась и увидела угрожавшую ей опасность. Тогда, обнаружив удивительное присутствие духа, она направилась к ближайшему месту на берегу. Но оно было по меньшей мере в сорока футах от нее, и с какой бы силой и ловкостью она ни плыла, было ясно, что чудовище настигнет ее раньше, чем она доберется до берега.

В это время послышался другой крик и из чащи выскочил негр, сжимавший в зубах длинный кинжал; он бросился в реку, затем сразу же со сверхчеловеческой силой поплыл наперерез акуле, но та, уверенная, что овладеет добычей, даже не ускорив движения хвостового плавника, с ужасающей быстротой приближалась к девушке. Сара, поворачивая голову при каждом взмахе руки, видела, что ее враг и ее защитник приближаются к ней с одинаковой скоростью.

Для старой мулатки и душеньки Генриетты настала страшная минута. Стоя на пригорке, они видели это ужасное зрелище, и обе, обезумев от страха, протянув руки, не имея никакой возможности помочь Саре, громко кричали — то с ужасом, то с надеждой. Но скоро ужас возобладал: несмотря на все усилия пловца, акула опережала его. Негр был в двадцати футах от акулы, когда чудовище находилось уже в нескольких саженях от девушки. Чудовищный удар хвостом еще сократил это расстояние. Бледная как смерть, Сара слышала плеск воды в десяти футах позади себя. В отчаянии она бросила последний взгляд на берег, до которого не могла доплыть; поняв, что бесполезно дальше бороться за жизнь, девушка подняла глаза к небу, взывая к Богу: только он мог ей помочь. В это мгновение акула уже перевернулась, чтобы схватить свою добычу, и вместо зеленоватой спины на поверхности воды появилось ее серебристое брюхо. Мисс Генриетта закрыла рукой глаза, чтобы не видеть того, что неминуемо должно было произойти, но в этот миг раздался выстрел из двуствольного ружья, сразу из обоих стволов, и чей-то спокойный и звучный голос тоном довольного собой охотника произнес:

— Точно, попал!

Мисс Генриетта обернулась и увидела молодого человека: стоя на вершине скалы и держа в одной руке дымящееся ружье, а другой ухватившись за тростник, он, наклонившись, следил за конвульсиями акулы.

В самом деле, раненная двумя пулями акула мгновенно перевернулась, словно искала поразившего ее незримого врага, затем, увидев негра, находившегося от нее на расстоянии трех или четырех саженей, покинула Сару и бросилась на него, но при ее приближении негр нырнул и исчез под водой; затем ушла под воду и акула; вскоре водная поверхность заволновалась под ударами хвоста чудовища и окрасилась кровью и стало ясно, что на глубине идет борьба.

В это время мисс Генриетта спустилась или, вернее, соскользнула со скалы и подбежала к берегу, чтобы подать руку Саре, которая, обессилев и еще не веря, что ей действительно удалось избежать смертельной опасности, едва достигнув берега, упала на колени и долго не могла прийти в себя. Что касается мисс Генриетты, то, увидев, что ее ученица спасена, она упала почти без чувств.

Как только женщины пришли в себя, первое, что поразило их, был Лайза: он стоял, покрытый кровью, с израненными рукой и бедром; труп акулы колыхался на поверхности воды.

Потом обе в один и тот же миг непроизвольно обратили свой взор к скале, откуда появился ангел-избавитель. На скале никого не было; ангел-избавитель исчез, но не так быстро, чтобы они не успели узнать в нем того молодого иностранца, с кем уже познакомились в Порт-Луи.

Сара обернулась к негру, только что совершившему подвиг величайшей преданности. Безмолвно взглянув на Сару, негр бросился в лес. Сара напрасно оглядывалась вокруг: исчезли и иностранец и негр.