Жорж

XVII СКАЧКИ

В следующую субботу начинали праздновать Шахсей-Вахсей; к этому дню весь город старался приукраситься и убрать последние следы урагана. Трудно было поверить, что за шесть дней до того город был почти что разрушен.

С утра морские и сухопутные ласкары все вместе вышли из малабарского лагеря, расположенного за городом между ручьями Девичьим и Фанфарон. Впереди шел варварский оркестр с тамбуринами, флейтами и варганами, направляясь в Порт-Луи, чтобы провести там так называемый сбор; два вождя шли рядом, одетые один в зеленое, другой в белое, как того требовали правила их сторонников; каждый из них нес обнаженную саблю с апельсином, насаженным на ее конец. За ними шли двое мулл, неся в руках тарелки с сахаром, покрытые лепестками китайских роз, и, наконец, вслед за муллами шла в относительном порядке толпа индийцев.

Сбор начался с первых же домов города, потому что, несомненно проникнутые духом равенства, сборщики не гнушаются самыми бедными хижинами, пожертвования которых, так же как пожертвования самых богатых домов, тратятся на частичное покрытие гигантских расходов, понесенных этим небогатым населением, чтобы сделать церемонию как можно более торжественной. Нужно сказать, что сборщики держат себя с присущей восточным людям гордостью, совсем не униженно и раболепно, а, наоборот, скорее благородно и трогательно. После того как вожди, перед которыми открываются все двери, приветствуют хозяев, опуская перед ними концы своих сабель, мулла выходит вперед и предлагает присутствующим сахар с розовыми лепестками. В это время другие индийцы, заранее назначенные вождями, подставляют тарелки, в которые хозяева кладут свои подношения, потом все произносят «салям» и уходят. Они словно бы не принимают милостыню, но приглашают людей, чуждых их веры, к символическому союзу, чтобы те по-братски разделили с ними расходы на их обряды и дары их религии.

Обычно сбор денег распространяется не только на все дома города, но и на корабли, стоящие в порту и в значительной части принадлежащие морским ласкарам. Но на этот раз сбор здесь был очень скудным, поскольку большинство судов так пострадало, что их капитаны скорее сами нуждались в помощи, чем могли оказывать ее.

Однако в то время, когда сборщики были в порту, между редутом Лабурдоне и Белым фортом появился корабль, который был замечен еще с утра; он шел под голландским флагом, на всех парусах, приветствуя форт, и тот отвечал на каждый его выстрел. Конечно, когда на остров налетел ураган, этот корабль был еще далеко — это было видно по тому, что все его снасти, все его тросы были в полном порядке, — и теперь он приближался, грациозно наклонившись, словно рука какой-то морской богини вела его по поверхности воды. Издали с помощью подзорной трубы можно было видеть на палубе весь экипаж корабля в мундирах войск короля Вильгельма, как будто специально явившийся в парадной форме, чтобы непременно участвовать в церемонии. Понятно, что праздничный и радостный вид этого корабля привлек внимание обоих вождей ласкаров. Как только он бросил якорь, предводитель морских ласкаров сел в лодку и в сопровождении сборщиков с тарелками и еще дюжины своих людей направился к кораблю, оказавшемуся вблизи ничуть не хуже, чем на расстоянии.

В самом деле, если голландская опрятность, столь знаменитая во всем свете, заслуживает всяческой похвалы, то этот красивый корабль представлял собой плавающий храм самой опрятности; его палуба, выскобленная, вымытая, вытертая, отполированная, могла поспорить своей нарядностью с паркетом самого роскошного салона. Вся его медная отделка блестела как золото, лестницы, сделанные из ценных пород индийского дерева, казались украшениями, а не предметами повседневной необходимости. Что касается вооружения, то оно было предназначено скорее для артиллерийского музея, чем для арсенала корабля.

Капитан Ван ден Брук (так звали хозяина этого изумительного судна) при виде приближающихся ласкаров, вероятно, понял, в чем дело, потому что вышел к трапу, чтобы встретить их предводителя, и, обменявшись с ним словами на их языке — а это доказывало, что он не в первый раз плавает в Индийских морях, — положил на поднесенную ему тарелку не золотую монету, не столбик серебра, а прекрасный небольшой алмаз — он мог стоить сотни луидоров. Извинившись, что у него нет сейчас наличных денег, он просил вождя ласкаров удовольствоваться этим пожертвованием, которое настолько превосходило ожидания славного приверженца Али и так мало соответствовало обычной прижимистости соотечественников Яна де Витта, что предводитель ласкаров сначала не посмел принять всерьез такую щедрость, и только когда Ван ден Брук три или четыре раза заверил его, что алмаз действительно предназначен шиитам, к которым капитан, по его собственному утверждению, относился с большой симпатией, он поблагодарил его и собственноручно поднес ему тарелку с лепестками роз, обсыпанными сахаром. Капитан изящно взял щепотку лепестков и, поднеся ко рту, сделал вид, что ест их, к большому удовольствию индийцев, которые покинули гостеприимный корабль лишь после многократно повторенного «салям», чтобы продолжить свой сбор. Каждому встречному они рассказывали о свалившейся на них с неба необыкновенной удаче, но больше она не повторилась.

Так прошел день. Каждый скорее готовился к завтрашнему празднику, чем принимал участие в сегодняшнем, который был, так сказать, только прологом.

На следующий день должны были состояться скачки. Даже обычные бега проходили на Иль-де-Франсе с большой пышностью, но эти, проводившиеся в честь праздника, а главное, предложенные губернатором, обещали, понятно, превзойти все, что обитатели острова видели доныне.

Праздник должен был состояться, как всегда, на Марсовом поле; вся площадь, кроме небольшой части, отведенной для бегов, с самого утра была заполнена зрителями, так как ожидались не только главные скачки — выступление джентльменов-наездников, основное развлечение дня. Спортивному состязанию предшествовали другие, потешные бега, особенно привлекательные для простонародья, потому что все могли в них участвовать. В начале праздника предстояли забавные бега со свиньей, бега в мешке и бега на пони. Победителям состязаний полагался приз, учрежденный губернатором. Победитель бегов на пони должен был получить великолепное ментоновское двуствольное ружье, победитель бегов в мешке — роскошный зонтик, а победитель бегов со свиньей в качестве приза получал саму свинью.

Призом главных скачек была изумительная серебряная позолоченная чаша, ценная не столько материалом, из которого она была изготовлена, сколько своей работой.

Мы сказали, что уже на рассвете места, оставленные для публики, были заполнены зрителями, но высший свет начал собираться только к десяти часам. Как в Лондоне, в Париже и повсюду, где бывают бега, места на трибуне были предназначены для знатных персон. Но, то ли из прихоти, то ли не желая смешиваться с толпой, самые блистательные дамы города Порт-Луи решили смотреть на бега из колясок. Все они, за исключением приглашенных в губернаторскую ложу, расположились напротив финишной линии или как можно ближе к ней, предоставив трибуны буржуа и мелким негоциантам. Молодые же люди приехали, по большей части, верхом и собирались следовать за участниками скачек по внутреннему кругу. Любители, члены жокей-клуба Иль-де-Франса, разгуливали в это время по беговой дорожке и заключали невероятные пари с чисто креольской непринужденностью.

В половине одиннадцатого казалось, что весь Порт-Луи собрался на Марсовом поле. Среди самых элегантных женщин в роскошных колясках выделялись мадемуазель Куде и мадемуазель Сипри де Жерсиньи. Сипри де Жерсиньи была в то время одной из самых красивых девушек Иль-де-Франса, сегодня же она все еще одна из самых его прекрасных женщин: ее роскошные черные волосы славятся даже в парижских салонах. Привлекали внимание шесть барышень Дерюн: белокурые, свежие, грациозные, они обычно выезжали все вместе в экипаже, и их иначе не называли как букет роз.

Впрочем, вся трибуна губернатора в тот день заслуживала сравнения, данного барышням Дерюн. Тот, кто никогда не посещал колонии, и в особенности тот, кто не был на Иль-де-Франсе, не может представить себе очарования и грации креольских женщин с их бархатными глазами и черными как смоль волосами; среди креолок выделяются, как северные цветы, бледные дочери Англии с прозрачной кожей, воздушными волосами, изящно склоненными головками. В глазах молодых людей букеты, которые держали в руках прелестные зрительницы, по всей вероятности, представляли собой призы гораздо более ценные, чем чаши от Одио, ружья из Ментона, зонтики от Вердье, которые губернатор в своей неслыханной щедрости мог подарить победителям.

В первом ряду трибуны лорда Уильяма между г-ном де Мальмеди и мисс Генриеттой сидела Сара; Анри же расхаживал по беговой дорожке, заключая пари со всеми, кто хотел поставить против него; однако, нужно сказать, таких было немного, ведь помимо того, что молодой человек был отличным наездником, прославившимся на скачках, он владел в это время скакуном, который считался самым быстрым на острове.

В одиннадцать часов гарнизонный оркестр, расположившийся между двумя трибунами, дал сигнал к началу представления; как мы уже сказали, первыми были бега со свиньей.

Читателю известно это шутовское зрелище, бытующее во многих деревнях Франции: хвост свиньи смазывают топленым салом, и участники игры по очереди пытаются удержать ее, причем разрешается хвататься только за хвост. Тот, кто остановит свинью, считается победителем. Это состязание для простонародья: все имеют право принять в нем участие, и никакого списка не составляют.

Животное привели два негра; это была великолепная крупная свинья, заранее намазанная жиром и готовая вступить на ристалище. При виде нее раздался единодушный крик, и негры, индийцы, малайцы, мадагаскарцы и местные уроженцы, ломая барьер, за который они до сих пор не смели заходить, ринулись к животному. Испуганная этой суматохой свинья бросилась бежать.

Были приняты меры, чтобы она не смогла ускользнуть от своих преследователей: у бедного животного передние ноги были привязаны к задним, приблизительно так, как спутывают ноги лошадей, чтобы заставить их двигаться иноходью. В результате свинья могла бежать лишь очень медленно и скоро была настигнута; тут-то и начались разочарования участников этой игры.

Ясно, что первые из них имеют мало шансов стать победителем: свеженамазанный хвост невозможно удержать в руках и свинья без труда вырывается от преследователей. Но, по мере того, как участники стирают первые слои жира, животное начинает потихоньку понимать, что притязания тех, кто хочет ее поймать, не так уж нелепы, как это было вначале. И тогда раздается ее хрюканье, смешанное с пронзительными криками. Время от времени, когда атака на свинью становится чересчур настойчивой, животное поворачивается рылом к самым рьяным своим врагам, а те, в зависимости от того, насколько большим мужеством наделила их природа, либо продолжают преследование, либо отступают. Наконец, приходит минута, когда хвост, полностью лишившись обманной смазки, уже почти не скользит в руках, предавая своего владельца: тот отбивается, хрюкает, визжит, однако все тщетно — единодушные овации достаются его победителю.

В этот день все шло в обычном порядке. Свинья сравнительно легко освободилась от первых преследователей и, хотя ей мешали веревки, начала обгонять всех на этом поприще мученичества. Но вот дюжина самых лучших и самых сильных бегунов, озлобившись от этой гонки, стали догонять бедное животное и хватать его за хвост, не давая ни секунды передышки; все указывало на то, что минута поражения свиньи, как ни пыталась та мужественно оттянуть ее, все же приближается. В конце концов еще пять или шесть ее врагов, запыхавшись и тяжело дыша, отстали. Однако, по мере того как уменьшалось число претендентов, шансы тех, кто продолжал борьбу, росли, поэтому, воодушевленные криками зрителей, они удвоили свою силу и ловкость.

В числе тех претендентов, кто, казалось, решился довести дело до конца, были двое наших старых знакомцев: Антонио Малаец и китаец Мико-Мико. Оба бежали за свиньей с самого начала и не отставали от нее ни на минуту: сотни раз хвост ускользал из их рук, но они чувствовали, что все для них идет к удаче и, не теряя надежды, предпринимали новые попытки добиться успеха. Наконец, оставив позади всех своих конкурентов, они оказались вдвоем. Вот тогда-то борьба стала по-настоящему захватывающей и зрители начали заключать пари на крупные суммы.

Бега продолжались еще минут десять. Обежав вокруг всего Марсова поля, свинья дошла до состояния, которое в охотничьих терминах называется подъемом зверя: визжа и хрюкая, она поворачивалась к преследователям; однако это упорное сопротивление не смущало противников, по очереди хватавших ее за хвост с размеренностью, достойной пастухов Вергилия. Наконец Антонио остановил беглянку, и все подумали, что он победил. Но животное, собрав последние силы, рванулось вперед, и хвост в сотый раз выскользнул из рук малайца. Мико-Мико, державшийся настороже, сейчас же схватил его; удача, которая, казалось, была на стороне Антонио, перешла теперь к Мико-Мико. Зрители, поставившие на него, решили, что он оправдал их надежды. Китаец схватил хвост двумя руками, напрягся, сопротивляясь изо всех сил, но свинья потащила его. За ним бежал малаец, почти смирившийся с поражением и сокрушенно качавший головой. Однако он был готов сменить китайца и на всякий случай держался рядом со свиньей, свесив свои длинные руки и натерев ладони песком (для чего ему почти не надо было нагибаться), чтобы придать им цепкость. Это достойное упрямство, впрочем, было напрасно: Мико-Мико был уже близок к победе. Протащив за собой китайца на десять шагов, свинья как будто признала себя побежденной и остановилась: она тянула вперед, но равная сила тянула ее назад. И поскольку равные силы уравновешиваются, свинья и китаец замерли на мгновение в неподвижности, явно не оставляя яростных попыток: животное — двигаться вперед, человек — оставаться на месте, и все это под громкие аплодисменты толпы. Так продолжалось в течение нескольких секунд и все уже начали думать, что так будет продолжаться еще долго, как вдруг противников разметало в разные стороны. Свинья покатилась вперед, Мико-Мико — назад: оба исполнили одно и то же движение, с той только разницей, что животное перекатилось через брюхо, а человек — через спину. Антонио тут же радостно ринулся к свинье, сопутствуемый криками всех, кто был заинтересован в его победе и на этот раз поверил в нее. Но радость его оказалась недолгой, его постигло жестокое разочарование: в то мгновение, когда он хотел схватить животное за часть тела, обозначенную в программе, поиски ее оказались тщетными. У несчастной свиньи хвоста больше не было: он остался в руках Мико-Мико, и тот, ликуя, предстал с трофеем перед публикой, взывая к ее беспристрастности.

Случай был непредвиденный; пришлось положиться на совесть судей; те посовещались с минуту и большинством голосов — трое против двух — решили: «принимая во внимание, что Мико-Мико неоспоримо поймал животное, даже если оно предпочло остаться без хвоста, Мико-Мико, несомненно, должен быть признан победителем».

В результате Мико-Мико был объявлен победителем и было подтверждено его право на захваченный им приз. Китаец, уразумев решение судей, тут же схватил свою собственность за задние ноги и повел ее перед собой, подобно тому, как толкают тачку.

Антонио же, ворча, удалился, смешался с толпой, однако та оказала ему радушный прием, ведь толпа всегда великодушно относится к тем, кого постигла неудача.

Зрители шумели, как это всегда бывает по окончании зрелища, привлекшего их внимание, но вскоре все успокоились и было объявлено начало бегов в мешке; каждый занял свое место, весьма довольный только что закончившимся первым состязанием и не желая ничего упустить из второго.

Дистанция для бегов в мешке начиналась у мильного столба Дрейпера и кончалась у трибуны губернатора, то есть в ней было около ста пятидесяти шагов. По данному сигналу участники — их было пятьдесят человек — выскочили вприпрыжку из хижины, специально для этого сооруженной, и построились в ряд.

Пусть читатель не удивляется большому числу участников этих состязаний: призом, назначенным победителю, был роскошный зонтик, а зонтик в колониях, особенно на Иль-де-Франсе, для негров всегда был предметом вожделения. Почему эта страсть достигла у них такой силы, что стала просто манией, мне не известно, и люди, более ученые, чем я, занимались исследованием этого явления, но их труды оказались бесплодными. Мы также просто-напросто указываем на этот факт, не выясняя его сути. Словом, губернатору дали хороший совет, раз в качестве приза за бега в мешке победителю он выбрал эту вещь.

Многие наши читатели — хоть раз в жизни — все же видели такие бега: человек влезает в мешок, который завязывают у него на шее, так что руки и ноги оказываются в мешке, поэтому участник состязания не может бежать, ему приходится только прыгать. Такой вид борьбы обычно бывает смешным, здесь же зрелище становилось особенно забавным, поскольку шутовство усиливалось странностью голов, торчавших из мешков, и любопытным разнообразием цветов участников этого соревнования — негров и индийцев, как и в бегах со свиньей.

В первых рядах тех, кого прославили многочисленные победы в состязаниях этого рода, были негры Телемах и Бижу; унаследовав взаимную ненависть своих хозяев, они редко встречались без того, чтобы не обменяться бранью, часто выливавшейся, что делало честь их мужеству, в изрядные потасовки; но на этот раз, когда руки их были лишены свободы, а ноги упрятаны, они довольствовались тем, что бросали друг на друга злобные взгляды; впрочем, между ними находились три или четыре их собрата. В момент старта из хижины появился, подпрыгивая, и присоединился к ним пятьдесят первый конкурент — Антонио Малаец, проигравший на предыдущих бегах.

По сигналу все бросились вперед, прыгая причудливым образом, как стая кенгуру; они толкались, сваливали друг друга с ног, катались по земле, снова вставали, снова толкались и падали. Пока они не прошли первые шестьдесят шагов, невозможно было предвидеть будущего победителя: дюжина участников следовала друг за другом на таком близком расстоянии, падения их были так неожиданны и так меняли расстановку сил, что в одну секунду, как на пути в царство небесное, первые становились последними, а последние — первыми. Однако, надо сказать, что среди самых опытных, тех, кто все время шел впереди, были Телемах, Бижу и Антонио. Через сто шагов от исходной точки они остались одни и вся борьба должна была пройти между ними.

Антонио с присущей ему хитростью быстро обнаружил взаимную ненависть Бижу и Телемаха по злобным взглядам, какие они бросали друг на друга, и рассчитывал на это не меньше, чем на свою собственную ловкость. Когда коварный малаец случайно оказался между ними и, следовательно, разделил их, он тут же воспользовался одним из своих многочисленных падений, чтобы уйти в сторону и оставить противников по соседству друг с другом. Как он предполагал, так и случилось: Бижу и Телемах, увидев, что препятствие, разделявшее их, исчезло, и они находятся рядом, мгновенно приблизились друг к другу, обмениваясь все более и более страшными взглядами, скрежеща зубами, как обезьяны, когда они ссорятся из-за ореха, и к грозной пантомиме добавилась еще и желчная ругань. К счастью, находясь в мешке, они не могли перейти от слов к драке. Но по движению мешковин легко было заметить, что руки у них так и чесались отомстить за оскорбления, которые сыпались с их уст. Влекомые обоюдной ненавистью, они сближались, их мешки соприкасались, и при каждом прыжке они толкали друг друга, все ожесточеннее ругались, обещая, что, как только они освободятся от мешков, между ними произойдет встреча более свирепая, чем все предыдущие. В это время Антонио вырвался вперед.

Увидев, что малаец опередил их на пять или шесть шагов, оба негра временно оставили вражду и попытались более мощными прыжками, чем те, что они делали до сих пор, наверстать упущенное, и им это явно удалось, особенно Телемаху, которому падение противника дало новый шанс. Антонио упал, и, хотя ему удалось почти сразу вскочить на ноги, Телемах уже обошел его.

Произошедшее оказалось тем более важным, что все они были уже шагах в десяти от финиша; Бижу, зарычав, с отчаянным усилием ринулся к своему сопернику; однако Телемах не позволил себя обогнать: он продолжал прыгать с возрастающей подвижностью; теперь каждый мог поклясться, что зонтик достанется ему. Но человек предполагает, а Бог располагает. Телемах оступился, зашатался при громких криках толпы и упал, но при этом, верный своей ненависти к Бижу, постарался преградить ему дорогу. Бижу не смог на бегу отклониться в сторону, наткнулся на Телемаха и тоже покатился по пыльной площадке.

Тотчас у обоих одновременно возникла одна и та же мысль: лучше, чтобы приз получил кто-то третий, чем позволить победить сопернику. Поэтому, к великому удивлению зрителей, оба противника, вместо того чтобы подняться и продолжать свое продвижение к цели, едва встав на ноги, бросились колотить друг друга, насколько позволяла им холщовая тюрьма. Сражаясь головой, как это делают бретонцы, они тем самым позволили Антонио, свободному от помех и избавленному от соперников, спокойно продолжать бег. Они же перекатывались друг через друга и, лишенные возможности пустить в ход ноги и руки, изо всех сил кусались.

В это время Антонио, торжествуя, достиг цели и выиграл зонтик, который немедленно был ему вручен. Он тут же раскрыл его под рукоплескания публики, в большинстве состоявшей из негров, которые завидовали счастливому обладателю подобного сокровища.

Бижу и Телемаха разняли, потому что они все еще продолжали кусать друг друга. У Бижу пострадал нос, а Телемах лишился части уха.

Настала очередь выступления пони; тридцать маленьких лошадок, уроженцы Тимора и Пегу, вышли из-за устроенной для них ограды; верхом на них сидели индийские жокеи, мадагаскарцы или малайцы. Их появление было встречено всеобщим оживлением, потому что эти бега больше всего развлекают черное население острова. Действительно, непокорность полудиких, почти не укрощенных лошадок таит много непредвиденного. Поэтому раздались тысячи возгласов, ободряющих смуглых жокеев, под которыми неистовствовала стая демонов; чтобы удержать их, требовалась вся сила и вся ловкость их всадников; они помчались бы во весь опор, не ожидая сигнала, если бы он заставил себя хоть немного ждать. Но губернатор вовремя распорядился, и сигнал был дан.

Все пони ринулись или, вернее, взлетели, потому что они были больше похожи на стаю птиц, летящих над землей, чем на стадо четвероногих, бегущих по ней. Но, едва доскакав до могилы Маларти, они по своей привычке начали «баловать», как говорят на жаргоне скачек, то есть половина их умчалась в Черный лес, унося с собой всадников, несмотря на все их усилия удержаться на Марсовом поле. У моста исчезла треть из тех, что еще оставались, поэтому, когда пони домчались до мильного столба Дрейпера, их было лишь семь или восемь; еще два или три скакуна продолжали бег, сбросив жокеев.

Дистанция составляла два круга; всадники, не останавливаясь, вихрем пронеслись за финишную черту и скрылись за поворотом, провожаемые громкими криками и смехом; затем все стихло. Остальные лошади, кроме одной-единственной, оставшейся на дорожке, разбежались кто куда: часть исчезла в лесу Водовзводной башни, часть — у ручья в расщелине, часть — у моста. Прошло десять минут ожидания.

И вдруг на склоне горы показалась лошадь без всадника. Она вбежала в город, проскакала вокруг церкви и по одной из улиц, ведущих к Марсову полю, вернулась на беговую дорожку, по собственной прихоти продолжая вольный бег, покорная лишь инстинкту; и тогда со всех сторон начали появляться все новые лошади, но они пришли слишком поздно: в мгновение ока первый конь доскакал до финиша, пересек финишную черту и, пробежав еще полсотни шагов, остановился, словно понял, что он победитель.

Призом, как мы уже сказали, было превосходное ружье, его и вручили владельцу умного животного. Это был колонист Сондерс.

Тем временем со всех сторон сбегались остальные лошади — так вспугнутые ястребом голуби один за одним возвращаются на свою голубятню.

Семь или восемь лошадей так и не вернулись, их нашли только на второй или третий день.

Настала очередь главных скачек; после получасового перерыва стали раздавать программы и заключать пари.

Самым азартным из тех, кто держал пари, был капитан Ван ден Брук; сойдя со своего судна, он прошел прямо к Вижье, лучшему ювелиру в городе, известному своей честностью, свойственной овернцам, и обменял алмазы на банкноты и золотые монеты на сумму около ста тысяч франков. Тотчас он, превзойдя самых смелых спортсменов и вызвав всеобщее изумление, поставил всю эту сумму на одну лошадь, имя которой на острове никому ничего не говорило. Звали ее Антрим.

Были записаны имена четырех лошадей:

Реставрация — полковника Дрейпера;

Вирджиния — г-на Рондо де Курси;

Джестер — г-на Анри де Мальмеди;

Антрим — г-на ** (имя владельца было заменено двумя звездочками).

Самые крупные суммы были поставлены на Джестера и Реставрацию, которые на прошлогодних скачках стали победителями. На этот раз на них рассчитывали еще больше, потому что всадниками были их хозяева — превосходные наездники; Вирджиния же участвовала в скачках впервые.

Между тем, хотя капитану Ван ден Бруку и внушали с состраданием, что он делает глупость, он все же поставил на Антрима, и это только возбудило общее любопытство, вызванное интересом как к лошади, так и к ее таинственному хозяину.

Поскольку наездниками были сами хозяева, их не нужно было взвешивать, и потому никто не удивился, что под навесом не оказалось ни Антрима, ни джентльмена, скрывшего свое имя под условным знаком: решили, что он явится к началу состязаний и займет свое место среди соперников.

Наступил момент, когда лошади и их всадники вышли из-за ограды. Со стороны малабарского лагеря появился и тот, кто после распространения программы скачек вызывал всеобщее любопытство. Но его вид не только не успокоил публики, но еще усилил ее волнение: он был одет в египетский наряд, вышивки которого виднелись из-под бурнуса, закрывавшего половину его лица; он сидел на лошади по-арабски, то есть с короткими стременами; лошадь была оседлана по-турецки. С первого взгляда каждый понял — это умелый наездник. Что касается Антрима — с первого взгляда всем стало ясно, что появившаяся лошадь и есть та, которая была заявлена под этим именем, — то он, казалось, оправдывал доверие, заранее оказанное ему капитаном Ван ден Бруком, до того этот конь был изящный, гибкий — под стать своему наезднику.

Никто не знал ни лошади, ни всадника, но, так как запись велась у губернатора (для него нельзя было остаться неизвестным), все уважали инкогнито вновь прибывшего; одна только девушка, быть может, подозревала, кто этот всадник, и, краснея, наклонилась вперед, чтобы лучше разглядеть его; это была Сара.

Участники скачек построились в ряд; как мы уже сказали, их было всего четверо, поскольку репутация Джестера и Реставрации устраняла других конкурентов; каждый думал, что борьба будет происходить только между ними.

Так как предполагался лишь один забег наездников-джентльменов, судьи, чтобы продлить удовольствие зрителям, решили, что все лошади сделают два крута вместо одного, следовательно, каждая лошадь должна будет пробежать приблизительно три мили, то есть одно льё, и это даст больше шансов скакунам, приученным к длинным дистанциям.

По сигналу все всадники ринулись вперед, но, как известно, в таких обстоятельствах вначале нельзя ничего предвидеть. На середине первого круга Вирджиния (повторяем, она участвовала в состязаниях впервые) обогнала всех на тридцать шагов, почти рядом с ней бежал Антрим, а Реставрация и Джестер отстали, по-видимому сдерживаемые своими всадниками. Там, где начался горный склон, то есть примерно на двух третях круга, Антрим вышел на полкорпуса вперед, в то время как Джестер и Реставрация приблизились на десять шагов; это означало, что они могли обогнать его, и зрители, наклонясь вперед, аплодировали, подбадривая всадников; вдруг, случайно или с намерением, Сара уронила свой букет. Незнакомец увидел это и, не замедляя бега своего коня, с изумительной ловкостью соскользнул под его живот так, как это делают арабские наездники, подбирая джериды, поднял упавший букет, поклонился его прекрасной владелице и продолжил свой путь, потеряв не более десяти шагов, которые, казалось, он меньше всего пытался наверстать.

Посредине второго круга Реставрация догнала Вирджинию, за ними следовал Джестер, в то время как Антрим все еще оставался на семь или восемь шагов позади, но, так как его всадник не торопил его ни хлыстом, ни шпорами, все понимали, что небольшое отставание ничего не значит и что он наверстает потерянное расстояние, когда найдет это нужным.

На мосту Реставрация споткнулась о камень и упала вместе со своим всадником; тот, не освободившись от стремян, силился поставить ее на ноги. Благородное животное сделало попытку привстать, но тут же упало снова: у него была сломана нога.

Три остальных соперника продолжали бег; в тот момент впереди шел Джестер, Вирджиния следовала за ним, Антрим скакал рядом с Вирджинией. Но там, где дорога шла в гору, Вирджиния стала отставать, в то время как Джестер удерживал преимущество, а Антрим без всяких усилий начал его обходить. У мильного столба Дрейпера он отставал от своего соперника только на корпус лошади; Анри, чувствуя, что его нагоняют, начал хлестать Джестера. Двадцать пять тысяч зрителей этих поразительных скачек рукоплескали, махали платками, подбадривая соперников. Тогда незнакомец наклонился к гриве Антрима, произнес несколько слов по-арабски, и умный конь, словно поняв, что говорит ему хозяин, удвоил скорость. До финиша оставалось только двадцать пять шагов; лошади скакали напротив первой трибуны, и Джестер все еще опережал Антрима на голову. Тут незнакомец, видя, что терять время нельзя, пришпорил коня и, привстав в стременах, отбросив капюшон своего бурнуса, сказал сопернику:

— Господин Анри де Мальмеди, за два оскорбления, которые вы мне нанесли, я отвечу вам одним, но надеюсь, что оно будет равноценно двум вашим.

И, подняв при этих словах руку, Жорж — это был он — ударил Анри хлыстом по лицу.

Потом, пришпорив Антрима, он опередил своего соперника у финиша на два корпуса, но, вместо того чтобы остановиться там и получить приз, он продолжил бег и посреди всеобщего изумления исчез в лесу, окружающем могилу Маларти.

Жорж получил удовлетворение: за два оскорбления, нанесенные ему г-ном де Мальмеди с разрывом в четырнадцать лет, он отплатил лишь одним, но публичным, страшным, несмываемым, решавшим все его будущее, потому что оно было не только вызовом сопернику, но и объявлением войны всем белым.

Итак, неумолимым ходом событий Жорж был поставлен лицом к лицу с укоренившимся предрассудком — для разрушения его он совершил столь долгий путь. Предстояла борьба не на жизнь, а на смерть.