Жорж

XV ЯЩИК ПАНДОРЫ

Понятно, каким счастьем для отца и братьев, которые столь долго не виделись, было встретиться именно в то время, когда они меньше всего этого ожидали, и все же Жорж, получивший европейское образование, испытал вначале сожаление, что его брат занимается торговлей человеческими душами; однако это чувство вскоре рассеялось. Что касается Пьера Мюнье, который никогда не покидал острова, а следовательно, смотрел на все с точки зрения, принятой в колониях, то он даже не обратил на это внимания; впрочем, бедный отец был всецело поглощен неожиданным счастьем увидеть своих детей.

Ничто не мешало Жаку прийти ночевать в Моку. Он, Жорж и их отец не расставались до глубокой ночи. Во время откровенного разговора каждый поведал все, что было у него на душе. Пьер Мюнье излил переполнявшую его радость. Он не чувствовал ничего, кроме отцовской любви. Жак рассказал о своей полной приключений жизни, причудливых развлечениях, необычайном благополучии. Потом настала очередь Жоржа: он рассказал о своей любви.

Пьер Мюнье, слушая этот рассказ, трепетал всем телом: Жорж, мулат, сын мулата, любил белую и, признаваясь в этой любви, заявлял, что девушка будет принадлежать ему. Такая смелость в колониях считалась неслыханной, беспримерной дерзостью и, по мнению отца, должна была навлечь на того, в чьем сердце она зажглась, все земные горести и весь небесный гнев.

Жак же прекрасно понимал, что Жорж может любить белую женщину, хотя сам решительно предпочитал негритянок, прекрасно обосновывая свой выбор тысячами доводов. Но Жак был настроен слишком философски, чтобы не понимать и не уважать чужие вкусы. К тому же он считал, что Жорж, такой красавец, богач, во всем превосходящий других мужчин, мог претендовать на руку любой белой женщины, будь то даже Алина, царица Голконды!

Во всяком случае, он изложил Жоржу свой план действий, очень упрощавший дело: в случае отказа г-на де Мальмеди Жак предлагал похитить Сару и отвезти ее в какое-нибудь отдаленное место на земле по выбору Жоржа, где тот сможет присоединиться к ней. Жорж поблагодарил брата за любезное предложение, но, так как у него в это время был намечен другой план, отказался от совета.

На следующий день обитатели Моки сошлись чуть ли не на рассвете, столько им нужно было сообщить друг другу из того, что они не успели рассказать накануне. Около одиннадцати часов Жаку захотелось увидеть те места, где протекало его детство, и он предложил отцу и брату прогуляться, чтобы вместе вспомнить прошлое. Старик Мюнье согласился, но Жорж, как мы помним, ожидал новостей из города, поэтому ему пришлось отпустить их вдвоем и остаться в доме, где он назначил свидание Мико-Мико.

Полчаса спустя появился посланник Жоржа; он нес, как всегда, когда занимался торговлей в городе, свой длинный бамбуковый шест с двумя корзинами; предусмотрительный продавец полагал, что, возможно, ему по дороге встретится какой-нибудь любитель китайских безделушек. Несмотря на умение владеть собой, обретенное с таким трудом, Жорж открыл дверь с замирающим сердцем, потому что китаец встречался с Сарой и сейчас должен был рассказать ему об этой встрече.

Как и следовало ожидать, все прошло простейшим образом. Мико-Мико воспользовался привилегией свободно входить всюду и вошел в дом г-на де Мальмеди, а Бижу, который видел, как его хозяйка покупала у китайца веер, провел его прямо к Саре.

Увидев Мико-Мико, Сара была потрясена, поскольку с ним были связаны обстоятельства, напоминавшие ей о Жорже; она поспешила принять китайца, сожалея лишь о том, что вынуждена объясняться с ним только знаками. Однако Мико-Мико вытащил из кармана карточку — на ней Жорж своей рукой написал цены различных товаров, которые, как надеялся Мико-Мико, понравятся Саре, и подал эту карточку девушке, повернув той стороной, где было написано имя Жоржа.

Сара невольно покраснела и быстро перевернула карточку. Было очевидно, что Жорж, не имея возможности ее увидеть, применил этот способ напомнить о себе. Не торгуясь, она купила все вещицы, цены которых были обозначены рукой Жоржа, и, так как продавец не просил вернуть карточку, она оставила ее себе.

Когда Мико-Мико выходил от Сары, его остановил Анри. Он тоже позвал китайца к себе, чтобы посмотреть его товар. Анри ничего не купил, но он дал понять Мико-Мико, что собирается скоро жениться на кузине и ему понадобятся самые прелестные безделушки, какие только сможет найти китаец.

Этот визит к девушке и ее кузену позволил Мико-Мико рассмотреть дом во всех подробностях. А так как среди шишек, украшавших голый череп Мико-Мико, больше всех выделялась шишка топографической памяти, он прекрасно запомнил внутреннее расположение жилища г-на де Мальмеди.

Дом имел три выхода: один, как уже было сказано, — к мосту, ведущему через ручей в парк Компании; другой, с противоположной стороны, — к улочке, обсаженной деревьями и сворачивающей на Губернаторскую улицу; и третий, боковой, — на улицу Комедии.

Пройдя в дом через главный вход, то есть с моста, который переброшен через ручей и ведет в парк Компании, попадаешь на большой квадратный двор, где растут манговые деревья и китайская сирень, укрывающие своей тенью главное здание, в которое входят через дверь, расположенную почти параллельно воротам; на первом плане справа от входа расположены хижины негров, слева — конюшни. Далее, на втором плане, справа, в тени великолепного драконова дерева приютился павильон, напротив которого находится второе строение, также предназначенное для рабов. Наконец, на третьем плане, слева, — боковой вход, ведущий на улицу Комедии, а справа — проход, соединенный небольшой лестницей с переулком, обсаженным деревьями и образующим террасу, которая, сворачивая, выводит к театру.

Таким образом, если вы внимательно следите за нашим описанием, то понимаете, что павильон был отделен от главного здания проходом. И поскольку этот павильон — любимое убежище Сары, где она проводит бо́льшую часть времени, позвольте сказать о нем еще несколько слов.

Из четырех стен павильона видны только три, а четвертая примыкает к негритянским хижинам. Первая из видимых стен выходит на двор, где растут манговые деревья, китайская сирень и драконово дерево; другая — на проход, ведущий к маленькой лестнице; наконец, третья — на большой склад древесины, почти пустой, заключенный между тем самым ручьем, который течет параллельно главному фасаду дома г-на де Мальмеди, и обсаженным деревьями переулком, который возвышается над складом примерно на дюжину футов. К переулку прилепились два-три дома — их пологие крыши открывают легкий доступ из переулка к складу для того, кто вздумал бы зачем-то проникнуть туда незамеченным.

В павильоне три окна и дверь, как мы упоминали, во двор. Одно окно — рядом с дверью, другое смотрит в проход и третье — на склад.

Во время рассказа Мико-Мико Жорж трижды улыбнулся, причем с разным выражением лица. Сначала он улыбнулся, когда его посланник сказал ему, что Сара оставила себе карточку; затем — когда тот сообщил, что Анри женится на своей кузине, и, наконец, когда услышал, что в павильон можно попасть через окно, выходящее на склад.

Жорж положил перед Мико-Мико карандаш и бумагу, и, в то время как торговец для большей надежности чертил план дома, он взял перо и принялся писать письмо.

Письмо и план дома были закончены одновременно.

Тогда Жорж встал и пошел в свою спальню, откуда принес восхитительную шкатулку работы Буля, достойную принадлежать г-же де Помпадур. Он положил в нее только что написанное письмо, запер шкатулку на ключ, передал шкатулку и ключ Мико-Мико, сопроводив их своими наставлениями, после чего Мико-Мико опять получил квадрупль за новое поручение, которое он сейчас должен был выполнить. Приведя свой бамбуковый шест в равновесие на плече, китаец отправился в город тем же шагом, каким он пришел оттуда; это означало, что примерно через четыре часа он будет у Сары.

Не успел Мико-Мико исчезнуть в конце аллеи, ведущей на плантацию, как через заднюю дверь вошли Жак с отцом. Жорж, собиравшийся догнать их по дороге, удивился их внезапному возвращению. Оказалось, что Жак увидел в небе признаки, предвещающие ураган, и хотя боцман Железный Лоб, его помощник, пользовался полным его доверием, слишком велика была его любовь к «Калипсо», чтобы передоверить другому заботу о ее сохранности в столь грозных обстоятельствах. Жак вернулся, чтобы проститься с братом. С вершины горы Большой Перст, куда он поднялся, желая убедиться, что его шхуна на месте, ему стало видно, что «Калипсо» дрейфует примерно в двух льё от берега, и подал условный сигнал помощнику, сообщив, что намерен вернуться на борт. Сигнал был замечен, и Жак не сомневался, что через два часа за ним придет шлюпка, доставившая его на берег.

Мюнье, бедный отец, делал все возможное, чтобы удержать сына при себе, но Жак сказал ему ласково и твердо: «Дорогой отец, это невозможно», и старик по интонации его голоса понял, что сын непоколебим в своем решении, и больше не настаивал на своем.

Что касается Жоржа, то он настолько хорошо понимал, почему Жак торопится на свой корабль, что даже не отговаривал его. Он только сказал брату, что вместе с отцом проводит его до хребта Питербот, чтобы с его противоположного склона проследить, как он доберется до корабля.

Таким образом, они отправились втроем по тропам, известным лишь охотникам, до истока Тыквенной реки. Там Жак простился со своими близкими, у которых пробыл так недолго, но торжественно обещал скоро вернуться.

Часом позже шлюпка отчалила, увозя Жака, верного своей любви к кораблю и полного решимости спасти «Калипсо» или погибнуть вместе с нею.

Едва Жак ступил на палубу, как шхуна, которая до тех пор дрейфовала, взяла курс на Песчаный остров и на полной скорости пошла к северу.

Тем временем небо и море приобрели устрашающий вид. Море стонало и на глазах подымалось, хотя час прилива еще не настал. Небо, словно соперничая с океаном, катило валы облаков, стремительно летящих и рвущихся в клочья под порывами ветра, который то и дело менял направление с ост-зюйд-оста на зюйд-ост и зюйд-зюйд-ост. Все эти приметы могли показаться предвестниками обычной бури кому угодно, но только не моряку. Подобные явления случались не раз в году, и за ними не обязательно следовали какие-нибудь бедствия. Но, вернувшись домой, Жорж с отцом убедились в прозорливости Жака. Ртуть в барометре упала до отметки в двадцать восемь дюймов.

Пьер Мюнье тут же велел управляющему срезать стебли маниоки, чтобы спасти хотя бы корни, — иначе большая часть растений будет вырвана из земли и унесена ветром.

Жорж в это время приказал Али оседлать к восьми часам Антрима. Услышав это, Пьер Мюнье содрогнулся.

— Для чего ты велишь седлать коня? — с ужасом спросил он сына.

— В десять часов я должен быть в городе, отец, — ответил Жорж.

— Но, несчастный, это невозможно! — вскричал отец.

— Это необходимо, отец, — возразил сын.

И в его голосе, как раньше в голосе Жака, отец почувствовал такую непреклонность, что только вздохнул и поник головой, не смея настаивать.

В это время Мико-Мико выполнял поручение Жоржа.

Прибыв в Порт-Луи, он тут же направился к дому г-на де Мальмеди, куда благодаря заказу Анри мог входить беспрепятственно. Он вошел туда тем более уверенно, что, следуя через порт, видел там господ де Мальмеди, отца и сына, — они смотрели на суда, стоявшие на якоре, капитаны которых, ожидая шквал, велели удвоить число швартовых. Поэтому он вошел в дом, не боясь, что кто-нибудь помешает ему в его намерении, и Бижу, еще сегодня утром видевший, как Мико-Мико совещался с молодым хозяином и с той, которую он заранее считал своей молодой хозяйкой, снова повел китайца к Саре (по своему обыкновению, она находилась в павильоне).

Как и предвидел Жорж, среди новых предметов, которые торговец предложил любопытству юной креолки, прелестная шкатулка Буля сразу привлекла ее внимание. Сара взяла ее, осмотрела со всех сторон и, полюбовавшись внешним видом, захотела посмотреть, как она выглядит внутри, и спросила ключ, чтобы открыть ларец; тогда Мико-Мико, пошарив в карманах, знаками показал, что ключа у него нет и что он, быть может, забыл его дома, сейчас пойдет за ним, и тут же вышел, оставив Саре шкатулку.

Десять минут спустя, в то время как девушка с горячим детским любопытством вертела в руках чудесный ларец, появился Бижу и подал ей ключ, который Мико-Мико послал с негром.

Для Сары было безразлично, каким образом ключ попал к ней, лишь бы он у нее был; она взяла его из рук Бижу, поторопившегося выйти из комнаты, чтобы закрыть все ставни в доме: ураган приближался. Оставшись одна, Сара поспешила открыть ларец.

В ларце, как нам известно, был только листок бумаги, сложенный вчетверо и даже незапечатанный.

Жорж все предусмотрел и рассчитал.

Важно, чтобы Сара была одна в ту минуту, когда она найдет это послание. Оно не должно быть запечатано, чтобы Сара не смогла вернуть письмо, заявив, что она возвращает его, не прочитав.

Она секунду колебалась, но, догадавшись, откуда пришло письмо, движимая любопытством, любовью и самыми разнообразными чувствами, бурлящими в девичьем сердце, не смогла побороть желание узнать, что писал ей Жорж; взволнованная, зардевшаяся, она взяла записку и прочла:

Сара с испугом посмотрела вокруг. Ей казалось, что она сейчас увидит Жоржа.

В этот момент дверь отворилась и вместо Жоржа явился Анри; она спрятала письмо на груди.

Вообще Анри, как мы видели, в глазах своей кузины всегда оказывался в довольно скверном положении. На этот раз он опять выбрал неблагоприятное время, явившись к ней, когда она была всецело поглощена другим.

— Простите меня, милая Сара, — сказал Анри, — я вошел, не предупредив вас, но при наших отношениях, когда мы через две недели станем мужем и женой, мне кажется, что бы вы ни говорили, такое поведение законно. Я пришел сказать вам, что, если в саду есть цветы, которыми вы дорожите, лучше их внести в дом.

— Почему? — спросила Сара.

— Разве вы не видите, что приближается ураган и для цветов, как и для людей, лучше этой ночью оставаться дома?

— О Боже, — вскричала Сара, думая о Жорже, — значит, следует опасаться?

— Нам, поскольку у нас дом прочный, не следует, — ответил Анри, — но беднякам, живущим в хижинах, или тем, кто окажется в дороге, следует, и, признаться, я не хотел бы быть на их месте.

— Вы уверены, Анри?

— Черт возьми! Конечно, уверен. Разве вы не слышите?

— Что?

— Да филао[4] в парке Компании…

— Да, да, они стонут, и это признак бури, правда?

— И посмотрите на небо: оно все в тучах… Так вот, повторяю, Сара, если у вас есть цветы, которые надо внести в дом, не теряйте времени, а я пойду запру собак.

И Анри вышел, чтобы укрыть свору собак от бури.

В самом деле, ночь наступила с необыкновенной быстротой, небо покрылось громадными черными тучами, время от времени налетали порывы ветра, и от них сотрясался дом; потом наступал покой, но этот гнетущий покой был похож на агонию задыхающейся природы. Сара посмотрела на двор и увидела, что манговые деревья дрожат, словно они способны чувствовать и предвидят борьбу, которая начнется между ветром, землей и небом, а китайская сирень печально опускает свои цветы к земле. При виде этого девушку охватил ужас; она сложила руки и прошептала:

— О Боже мой, Господи! Спаси его.

В эту минуту Сара услышала голос своего дяди, звавшего ее. Она открыла дверь.

— Сара, дитя мое, — сказал г-н де Мальмеди, — Сара, идите сюда, вам небезопасно в павильоне.

— Иду, дядя, — сказала девушка, запирая дверь и унося с собой ключ: она боялась, что кто-нибудь войдет туда в ее отсутствие.

Но, вместо того чтобы присоединиться к Анри и его отцу, Сара вернулась к себе в спальню. Минуту спустя г-н де Мальмеди пришел посмотреть, что она делает. Она стояла на коленях перед распятием у подножия своей кровати.

— Что же вы здесь делаете и почему не идете пить чай с нами?

— Дядя, — ответила Сара, — я молюсь за путешественников.

— Черт побери, — воскликнул г-н де Мальмеди, — я уверен, что на всем острове не найдется такого безумца, чтобы пуститься в путь в подобную погоду!

— Дай-то Бог, дядюшка, — сказала Сара.

И она продолжала молиться.

В самом деле, не могло быть сомнения в том, что вот-вот произойдет событие, которое предсказал Жак с его верным чутьем моряка: один из этих ужасных ураганов, гроза колоний, надвигался на Иль-де-Франс.

Ночь, как мы уже сказали, наступила с устрашающей быстротой, но молнии сверкали так часто и так ярко, что темноту почти рассеял голубоватый мертвенный свет, придававший всем предметам землистый цвет тех угасших миров, которые Байрон заставил Каина посетить в сопровождении Сатаны. Каждый из коротких промежутков, когда молнии то и дело перемежались с мраком, царящим над землей, был заполнен тяжелыми ударами грома, который, казалось, зарождался за горами, скатывался по их склонам, поднимался над городом и терялся далеко за горизонтом. Потом широкие и мощные порывы ветра следовали за молнией, возникавшей в разных местах, и проносились, сгибая, как тонкие ивовые прутья, самые мощные деревья, которые выпрямлялись медленно и боязливо, жаловались и стонали под новыми, еще более сильными порывами.

В самом центре острова, в особенности в районе Мока и на равнинах Вилемса, ураган свирепствовал сильнее всего, словно радуясь своей свободе. Потому Пьер Мюнье был вдвойне испуган, видя, что Жак уехал, а Жорж готов уехать; как всегда уступив воле другого, дрожа от воя ветра, бледнея от раскатов грома, вздрагивая при каждой вспышке молнии, бедный отец смирился и даже не пытался удержать Жоржа возле себя. Что касается его сына, то он, кажется, мужал с каждой минутой, по мере того как приближалась опасность; в отличие от отца, Жорж, поднимая голову при любом грозном шуме, улыбался блеску молнии: он, доныне испытавший все виды единоборства с людьми, теперь, словно Дон Жуан, с нетерпением жаждал сразиться с Богом.

Поэтому, когда настал час отъезда, с непреклонной решимостью, которая отличала его характер с рождения, а не была приобретена им в результате полученного воспитания, Жорж подошел к отцу, протянул ему руку и, будто не понимая, почему старик дрожит, вышел таким же уверенным шагом и с таким же спокойным лицом, как если бы ничего особенного не случилось. У дверей он встретил Али: с безучастным восточным послушанием он держал за уздечку оседланного Антрима. Как будто узнав свист самума или рев хамсина, сын пустыни упирался и ржал, но, услышав знакомый голос хозяина, он, казалось, успокоился и, раздувая ноздри, скосил в сторону Жоржа свой дикий глаз. Жорж погладил его и сказал ему несколько арабских слов; потом, с легкостью превосходного наездника, вскочил в седло без помощи стремян; в тот же миг Али отпустил поводья, и Антрим поскакал с быстротою молнии, так что Жорж даже не увидел отца, который для того, чтобы продлить расставание со своим любимым сыном, приоткрыл дверь и следил за ним глазами до тех пор, пока тот не исчез в конце аллеи, ведущей к дому.

Какое необычайное зрелище — всадник, мчащийся так же стремительно, как ураган, вместе с которым он рассекает пространство, словно Фауст, летящий к Брокену на адском жеребце! Все вокруг него обратилось в хаос. Везде стоял оглушительный треск деревьев, рушащихся под ударами ветра. Вырванные из земли стебли тростника и маниоки носились в воздухе, словно гигантские перья. Птицы, застигнутые ураганом во время сна и уносимые против их воли неведомо куда, метались около Жоржа, отчаянно крича; время от времени перепутанный олень, подобно стреле, пересекал ему путь. Но Жорж был счастлив, сердце его переполняла гордость: один сохраняя хладнокровие среди всеобщего хаоса, хотя повсюду все гнулось и ломалось, он мчался своим путем к цели и ничто не заставило бы его свернуть с дороги, ничто не сломило бы его решимости.

Он мчался так в течение часа, перескакивая через стволы поваленных деревьев, через ручьи, превратившиеся в потоки, через вывороченные из земли и катящиеся по склонам гор камни; потом он увидел море, взволнованное, зеленоватое, пенистое, грохочущее, с грозным шумом бьющееся о берег, как будто его больше не сдерживала рука Бога. Жорж приблизился к подножию Сигнальной горы, объехал ее основание, влекомый фантастическим бегом своего коня, пересек Городской мост, свернул направо, на улицу Золотого берега, пересек укрепления, спустился по Наклонной улице в парк Компании. Потом, поднявшись в гору по пустынному городу, среди обломков поваленных труб, обрушенных стен, летящих черепиц он продолжал путь по улице Комедии, затем, резко повернув направо, выехал на Губернаторскую улицу. Углубившись в проход, расположенный напротив театра, Жорж соскочил с коня, отодвинул барьер, отделяющий проход от обсаженного деревьями переулка возле дома г-на де Мальмеди, закрыл за собой барьер и бросил уздечку на шею Антрима, оставив его запертым в тупике. Затем, пройдя по крышам, спускавшимся к переулку, и спрыгнув на землю, он очутился на складе, куда выходили окна описанного нами павильона.

В это время Сара была в своей комнате; она слушала рев ветра, крестилась при каждой вспышке молнии, беспрерывно молилась, призывая бурю и надеясь, что буря не позволит Жоржу выехать из дома; но спустя мгновение она дрожащим голосом шептала, что, если такой человек обещает что-либо, он это исполнит, пусть даже весь мир обрушится на него. Тогда она взывала к Богу, чтобы он успокоил ветер и погасил молнии; она представляла себе, что Жорж раздавлен деревом, разбился о скалу, катится по дну потока, и тогда, с ужасом поняв, какую власть ее спаситель уже имеет над ней, она чувствовала: всякое сопротивление этому влечению бесполезно, напрасна борьба против любви, родившейся накануне и уже такой могущественной, что ее бедное сердце может только биться и стонать, признавая себя побежденным без борьбы.

По мере того как шло время, волнение Сары все усиливалось. Устремив взгляд на часы, она следила за движением стрелки, и голос сердца говорил ей, что с каждой минутой Жорж приближается к ней. Часы показали девять, половину десятого, без четверти десять; буря не успокаивалась, а становилась все более грозной. Дом дрожал до самого основания, и каждую секунду казалось, что ветер снесет его с фундамента. Время от времени, среди жалоб филао, среди криков негров, чьи хижины, менее прочные, чем дома белых, рушились от порывов урагана, как от дуновения ребенка рушится возведенный им карточный замок, слышался, в ответ на раскаты грома, отчаянный зов какого-то корабля, терпящего крушение и подающего сигналы бедствия в полной уверенности, что не в силах человеческих спасти его.

Среди всех этих разнообразных звуков, этого шума разрушений Саре показалось, что она слышит ржание лошади.

Тогда она вдруг встала — решение было принято. Человек, который в то время, когда самые храбрые дрожат в своих домах, приехал к ней, невзирая на опасности, на вывороченные с корнем деревья, мощные потоки, зияющие пропасти, приехал только для того, чтобы сказать: «Я люблю вас, Сара! Любите ли вы меня?» — этот человек был действительно достоин ее. И если Жорж сделал это — Жорж, который спас ей жизнь, — то она принадлежала ему, а он принадлежал ей. Не она сама свободно принимала решение — это рука Всевышнего направляла ее так, что уже невозможно было противиться судьбе, определенной заранее, и она покорно подчинялась року.

С решительностью, обретаемой в крайних обстоятельствах, Сара вышла из своей комнаты, дошла до конца коридора, спустилась по маленькой наружной лестнице, казалось шатавшейся под ее ногами, очутилась в углу квадратного двора, пошла вперед, на каждом шагу спотыкаясь о валявшиеся обломки и опираясь на стену павильона, чтобы не быть опрокинутой ветром, и подошла к двери. В тот миг, когда она взяла в руки ключ, сверкнула молния и при ее свете она увидела согнутые манговые деревья, растрепанные кусты сирени, сломанные цветы, и лишь тогда ей стало понятно, в каких мучительных судорогах бьется природа. Сара подумала, что, может быть, напрасно ждать, Жорж не приедет не потому, что побоится, а потому, что погибнет; при этой мысли все затуманилось в ее сознании и она быстро вошла в павильон.

— Благодарю вас, Сара, — произнес голос, потрясший ее до глубины души, — благодарю вас! О, я не ошибся: вы меня любите, Сара, о, будьте же стократно благословенны!

И в то же время Сара почувствовала, как чья-то рука берет ее руку, чье-то сердце бьется возле ее сердца, чье-то дыхание смешивается с ее дыханием. Неведомое ощущение, стремительное, неутолимое, пробежало по всему ее телу; задыхаясь, она в растерянности склонилась как цветок на стебле, упав на плечо Жоржа в изнеможении от двух часов борьбы с собой, и могла только прошептать:

— Жорж! Жорж! Пожалейте меня!

Жорж понял этот призыв слабости к силе, целомудрия девушки — к честности возлюбленного; может быть, он приехал с другой целью, но он почувствовал: с этого часа Сара принадлежит ему и все, что он получит от девственницы, будет отнято у супруги, и, хотя сам он трепетал от любви, от желания, от счастья, он только подвел юную креолку ближе к окну, чтобы разглядеть ее при блеске молний, и, наклонив голову к ней, воскликнул:

— Сара, вы моя! Сара, не правда ли, моя на всю жизнь?

— О да! Да! На всю жизнь, — прошептала девушка.

— Ничто никогда не разлучит нас, ничто кроме смерти?

— Ничто кроме смерти!

— Вы клянетесь в этом, Сара?

— Клянусь моей матерью, Жорж!

— Хорошо! — сказал молодой человек, дрожа от радости и гордости. — С этой минуты вы моя жена, Сара, и горе тому, кто попытается отнять вас у меня!

С этими словами Жорж прижался губами к губам девушки и, несомненно боясь, что не сдержит себя перед такой любовью, юностью и красотой, бросился в соседнюю комнату, окно которой выходило на склад, и исчез.

В это мгновение раздался такой оглушительный удар грома, что Сара упала на колени. Почти сразу же дверь павильона распахнулась и вошли г-н де Мальмеди и Анри.