Жорж

XVIII ЛАЙЗА

Жорж был один на отведенной ему половине отцовского дома в Моке и обдумывал положение, в которое он себя поставил, когда ему сообщили, что его спрашивает какой-то негр. Естественно, он подумал, что это вызов от Анри де Мальмеди, и распорядился, чтобы пригласили посланца.

При первом же взгляде Жорж убедился, что ошибся, но у него зародилось смутное воспоминание: где-то он видел этого человека, но при каких обстоятельствах, не мог вспомнить.

— Вы меня не узнаете? — спросил негр.

— Нет, — ответил Жорж, — однако мы с тобой где-то встречались, не так ли?

— Дважды.

— Где же?

— В первый раз у Черной реки, где вы спасли девушку, а во второй…

— Верно, вспоминаю, — прервал его Жорж, — а во второй?..

— А во второй, — прервал его в свою очередь негр, — когда вы вернули нам свободу. Мое имя — Лайза, а брата — Назим.

— А что стало с твоим братом?

— Назим, когда был рабом, хотел бежать на Анжуан. Вы освободили его, он отправился к отцу и сейчас должен быть там. Благодарю вас за него.

— Но ты ведь тоже свободен, почему ты не уехал? — спросил Жорж. — Это странно.

— Сейчас объясню, — улыбаясь, ответил негр.

— Слушаю, — сказал Жорж, невольно заинтересованный этим разговором.

— Я сын вождя племени, — начал негр, — во мне течет арабская и зангебарская кровь; я не рожден жить в неволе.

Жорж улыбнулся, не узнавая в гордыне негра отражение своей собственной гордыни.

Негр продолжал, не заметив его улыбки или не обратив на нее внимания:

— Вождь Керимбо захватил меня в плен во время войны и продал работорговцу, а тот продал господину де Мальмеди. Я предложил выкуп — двадцать фунтов золотого песка, за которыми нужно было послать на Анжуан раба, но слову негра не поверили, и мне отказали. Сначала я настаивал, потом… в моей жизни произошла перемена, и я перестал думать об отъезде.

— А господин де Мальмеди обращался с тобой как ты того заслуживал? — спросил Жорж.

— Не совсем так, — ответил негр. — Три года спустя мой брат Назим также попал в плен и был продан, но, к счастью, тому же хозяину, что и я. Однако, в отличие от меня, у него не было причин оставаться здесь, и он решил бежать. Что произошло потом, вы знаете, ведь вы его спасли. Я любил брата как своего ребенка, а вас, — продолжал негр, скрестив руки на груди и поклонившись, — я люблю теперь как отца. Итак, слушайте, что здесь происходит, это и вас касается. Нас здесь восемьдесят тысяч цветных и двадцать тысяч белых.

— Знаю, — сказал Жорж, улыбаясь, — я тоже всех пересчитал.

— Я догадывался об этом. Среди этих восьмидесяти тысяч двадцать тысяч, по крайней мере, могут сражаться, в то время как среди белых, включая восемьсот солдат английского гарнизона, соберется не более четырех тысяч человек.

— Мне и это известно, — произнес Жорж.

— Тогда вы догадываетесь, о чем идет речь? — спросил Лайза.

— Я жду, что ты мне объяснишь.

— Мы твердо решили избавиться от белых. Мы, слава Богу, достаточно страдали, чтобы получить право отомстить.

— Ну и что? — спросил Жорж.

— Так вот — мы готовы! — ответил Лайза.

— Что же вы медлите, почему не мстите?

— У нас нет вождя, точнее, предлагаются два, но ни один из них не подходит для подобного начинания.

— Кто же они?

— Один из них Антонио Малаец.

Губы Жоржа тронула презрительная улыбка.

— А кто другой? — спросил он.

— Другой — это я, — ответил Лайза.

Жорж посмотрел в лицо этого человека, который мог бы послужить для белых примером скромности, заявив, что недостоин роли вождя.

— Значит, другой — это ты? — переспросил молодой человек.

— Да, — ответил негр, — но у такого дела не могут быть два вождя: нужен только один.

— Так-так, — отозвался Жорж, решив, что Лайза хотел бы стать единственным вождем движения.

— Да, нужен один вождь, верховный, безоговорочный, чей авторитет никем не мог быть оспорен.

— Но как найти такого человека? — спросил Жорж.

— Он найден, — сказал Лайза, пристально глядя на молодого мулата, — но согласится ли он?

— Он рискует головой, — заметил Жорж.

— А разве мы ничем не рискуем? — промолвил Лайза.

— Но какое ручательство вы ему дадите?

— То же, что и он нам: преследования и неволя в прошлом, мщение и свобода в будущем.

— Какой вы выработали план?

— Завтра, после праздника Шахсей-Вахсей, когда белые, устав от развлечений и сожжения пагоды, разойдутся по домам, ласкары останутся одни на берегу реки Латаний; и тогда со всех сторон соберутся африканцы, малайцы, мадагаскарцы, малабарцы, индийцы — все, кто участвует в заговоре, и они изберут вождя, а этот вождь поведет их. Так вот: дайте согласие — и вы будете вождем.

— Кто же поручил тебе сделать мне такое предложение? — спросил Жорж.

Лайза высокомерно улыбнулся:

— Никто.

— Тогда это ты сам придумал?

— Да.

— Кто же внушил тебе эту мысль?

— Вы сами.

— Почему я?

— Потому что только с нашей помощью вы сможете достичь своей цели.

— А кто тебе сказал, какую цель я преследую?

— Вы желаете жениться на Розе Черной реки и ненавидите господина Анри де Мальмеди. Вы хотите обладать одной и отомстить другому! Только мы сможем оказать вам помощь в этом деле, иначе первую вам не отдадут в жены, а второго не позволят сделать вашим противником.

— А откуда ты знаешь, что я люблю Сару?

— Я наблюдал за вами.

— Ты ошибаешься.

Грустно покачав головой, Лайза произнес:

— Глаза иногда ошибаются, но сердце — никогда.

— Может быть, ты мой соперник? — заметил Жорж, пренебрежительно улыбнувшись.

— Соперником может быть человек, имеющий надежду, что его полюбят, а Роза Черной реки никогда не полюбит Льва Анжуана.

— Значит, ты не ревнуешь?

— Вы ей спасли жизнь, и ее жизнь принадлежит вам, это справедливо; мне не было даже дано счастье умереть за нее, но, тем не менее, — добавил негр, пристально глядя на Жоржа, — поверьте, я сделал все, что следовало, для этого.

— Да, да, — произнес Жорж, — ты храбрый человек, но другие? Могу ли я надеяться на них?

— Я могу ответить лишь за себя, — ответил Лайза, — а за себя я отвечаю: если вам нужен мужественный, верный и преданный человек — располагайте мною!

— И ты первый будешь повиноваться мне?

— Всегда и во всем.

— Даже в том, что касается… — Жорж замолк, гладя на Лайзу.

— Даже в том, что касается Розы Черной реки, — произнес негр, поняв, что хотел сказать молодой мулат.

— Но откуда у тебя такая преданность по отношению ко мне?

— Олень Анжуана должен был умереть под плетьми палачей, но вы выкупили его. Лев Анжуана был закован цепями, но вы дали ему свободу. Среди зверей лев не только самый сильный, но и самый великодушный, и потому, что он самый сильный и великодушный, — продолжал негр, скрестив руки и гордо подняв голову, — меня и назвали Лайза Лев Анжуана.

— Хорошо, — сказал Жорж, протягивая негру руку. — Дай мне день на размышление.

— А что вам мешает решиться сейчас же?

— Сегодня я публично, страшно, смертельно оскорбил господина Анри де Мальмеди.

— Знаю, я при этом присутствовал, — промолвил негр.

— Если господин де Мальмеди будет драться со мной на дуэли, я пока ничего определенного сказать не могу.

— А если он откажется? — с улыбкой спросил Лайза.

— Тогда я в вашем распоряжении. Но, тогда, поскольку он храбр, дважды дрался на дуэлях с белыми и на одной из них убил своего противника, он нанес бы мне третье оскорбление в добавление к двум предыдущим и это переполнило бы чашу.

— О, тогда вы наш вождь, — сказал Лайза, — белый не станет драться на дуэли с мулатом.

Жорж нахмурился, он уже думал об этом. Но почему тогда белый может терпеть позорное клеймо на лице, нанесенное ему мулатом?

В эту минуту вошел Телемах.

— Хозяин, — сказал он, — голландский господин хочет говорить с вами.

— Капитан Ван ден Брук? — спросил Жорж.

— Да.

— Очень хорошо, — заметил Жорж.

Затем, обратившись к Лайзе, он добавил:

— Подожди меня здесь, я скоро вернусь; возможно, я смогу дать тебе ответ раньше, чем предполагал.

Жорж вышел из комнаты, где остался Лайза, и с распростертыми объятиями направился туда, где его ожидал капитан.

— Значит, ты меня узнал, брат? — спросил капитан.

— Ну, конечно, Жак! Счастлив тебя обнять, в особенности в эту минуту.

— Ты чуть было не лишился этого счастья.

— В чем дело?

— Я должен был бы уже отплыть.

— Почему?

— Губернатор оказался старой морской лисой.

— Скорее уж морским волком или тигром, Жак, ведь губернатор — это знаменитый коммодор Уильям Муррей, в прошлом капитан «Лестера».

— «Лестера»! Я должен был бы это предвидеть; тогда у нас старые счеты, теперь я все понял.

— Что же случилось?

— А вот что: после скачек губернатор любезно обратился ко мне и сказал: «Капитан Ван ден Брук, у вас прекрасная шхуна». Ответить на это было нечего, и он добавил: «Смогу ли я иметь честь побывать на ней завтра?»

— Он что-то подозревает.

— Да, но я, глупец, не подумал об этом, распустил хвост и пригласил его на завтрак на борту, а он согласился.

— Ну и что?

— Вернувшись на шхуну, чтобы сделать распоряжения относительно этого самого завтрака, я заметил, что с пика Открытия подают сигналы в море. Тогда мне пришло в голову, что сигналы могут отдаваться в мою честь. Я поднялся на гору и через пять минут, осмотрев горизонт в подзорную трубу, установил, что на расстоянии двадцати миль находится корабль, который отвечает на эти сигналы.

— Это был «Лестер»?

— Несомненно: меня намерены блокировать; но тебе известно, Жорж, что я не вчера на свет явился; ветер дует на юго-восток, и судно может войти в Порт-Луи, только лавируя вокруг берега; на это занятие ему потребуется часов двенадцать, чтобы достичь острова Бочаров; тем временем я удеру, и теперь я пришел за тобой, чтобы мы удрали вместе.

— За мной? Почему я должен покинуть остров?

— Ах, да! Ты прав, я ведь тебе еще ничего не сказал. Так вот слушай. Какого черта ты исполосовал хлыстом физиономию этому красавцу? Это невежливо.

— Разве ты не знаешь, кто он такой?

— Ну как же, ведь я держал пари против него на тысячу луидоров. Кстати, Антрим — редкостный конь, приласкай его от меня.

— Ну хорошо, а ты помнишь, как четырнадцать лет тому назад в день сражения этот самый Анри де Мальмеди…

— И что?

Жорж откинул назад волосы и показал брату шрам на лбу.

— Ах, да, верно! — вскричал Жак. — Тысяча чертей! Так у тебя на него обида. А я вот забыл всю эту историю. Впрочем, припоминаю: в ответ на его не очень-то любезный удар саблей я дал ему по физиономии кулаком.

— Да, и я уже было забыл это первое оскорбление, а вернее, готов был простить его, когда он вновь оскорбил меня…

— Как же?

— Он отказал мне в руке своей кузины.

— Ну, ты меня восхищаешь, клянусь честью! Отец и сын воспитывают наследницу как перепелку в клетке, чтобы ощипать ее в свое удовольствие путем выгодного брака, и вот, когда же перепелка стала жирной как надо, приходит браконьер и хочет забрать ее себе. Да что ты!? Как же они могли поступить иначе, если не отказать тебе? К тому же, дорогой мой, ведь мы всего лишь мулаты.

— Так я и не был оскорблен отказом, но во время спора он замахнулся на меня тростью.

— В таком случае он не прав. И ты его избил?

— Нет, — ответил Жорж, улыбаясь тому средству улаживать споры, которое всегда в подобных случаях приходило на ум его брату, — я потребовал дуэли.

— И он отказал? Ну что ж, справедливо, ведь мы мулаты. Мы иногда избиваем белых, бывает, но белые не дерутся с нами на дуэли, как можно!

— Тогда я заявил, что заставлю его драться.

— Потому-то в разгар скачек, coram populo[5], как мы выражались в коллеже Наполеона, ты отвесил ему удар хлыстом по физиономии. Неплохо было придумано, но подобная мера оказалась безуспешной.

— Безуспешной?.. Что ты хочешь этим сказать?

— Я хочу сказать, что вначале Анри, в самом деле, хотел согласиться на дуэль, но никто не пожелал быть его секундантом, и все его друзья заявили ему, что подобная дуэль невозможна.

— Тогда пусть бережет память об ударе хлыстом, который я ему нанес; он волен выбирать.

— Да, но сам ты поберегись другого.

— Чего же я должен поберечься? — спросил Жорж, нахмурив брови.

— Несмотря на все доводы, которые он услышал, упрямец настаивал на дуэли, и тогда, чтобы не допустить ее, друзья были вынуждены пообещать ему нечто другое.

— И что же ему пообещали?

— В один из вечеров, когда ты будешь в городе, человек восемь или десять устроят засаду на пути в Моку, захватят тебя врасплох, когда ты меньше всего этого ожидаешь, разложат тебя и отсыплют двадцать пять ударов розгами.

— Подлецы! Но так наказывают негров!

— А кто мы такие, мулаты? Белые негры, и никто больше.

— Они ему обещали так расправиться со мной? — переспросил Жорж.

— Именно.

— Ты уверен?

— Я присутствовал при их сговоре, меня приняли за чистокровного голландца, поэтому не остерегались.

— Ну что ж, — заявил Жорж, — я решил.

— Ты отправляешься со мной?

— Я остаюсь.

— Послушай, Жорж, — сказал Жак, положив ему руку на плечо, — поверь мне, брат, последуй совету старого философа, не оставайся, уедем отсюда.

— Невозможно! Получится, что я сбежал; а кроме того, я люблю Сару.

— Ты любишь Сару?.. Что ты хочешь сказать этим «Я люблю Сару»?

— Это значит, что либо она должна принадлежать мне, либо я погибну.

— Послушай, Жорж, я ничего не понимаю во всех этих тонкостях. Правда, я влюблялся только в своих пассажирок, но они ничуть не хуже прочих, поверь моему слову. Если б ты их отведал, ты бы отдал четырех белых женщин за одну, скажем, уроженку Коморских островов. У меня их сейчас шесть, выбирай любую!

— Спасибо, Жак. Повторяю тебе, что не могу оставить Иль-де-Франс.

— А я повторяю, что ты не прав. Представился счастливый случай, другого не будет. Я отплываю сегодня в час ночи, тайком; поедем вместе, завтра мы будем уже в двадцати пяти льё отсюда и посмеемся над всеми белыми господами с Маврикия, не говоря уж о том, что если мы поймаем кого-нибудь из них, то сможем с помощью четверых моих матросов вознаградить их тем, что они припасли для тебя.

— Спасибо, брат, — повторил Жак. — Это невозможно!

— Тогда что ж, ведь ты настоящий мужчина, и раз мужчина говорит, что невозможно, значит, это так и есть, а раз так, я отплываю без тебя.

— Да, отправляйся, но не уходи чересчур далеко и ты увидишь нечто неожиданное.

— Что я увижу? Затмение луны?..

— Ты увидишь, что от прохода Декорн до утеса Брабант и от Порт-Луи до Маэбура возникнет вулкан не хуже того, что на острове Бурбон.

— О, это другое дело, ты, видно, затеял что-то пиротехническое? Объясни же мне хоть чуть-чуть.

— Да, и через неделю эти белые господа, что презирают меня, угрожают мне, хотят отхлестать меня как беглого негра, будут у моих ног. Вот и все.

— Небольшое восстание, я понимаю, — сказал Жак. — Но это было бы возможно, если б на острове насчитывалось хоть две тысячи воинов, подобных моим ста пятидесяти ласкарам… Называю их по привычке ласкарами, но среди моих дружков нет ни одного, кто бы принадлежал к этой ничтожной расе: у меня замечательные бретонцы, храбрые американцы, настоящие голландцы, чистокровные испанцы — лучшие люди, представляющие каждый свою нацию. Но кто с тобой, кто поддержит твое восстание?

— Десять тысяч рабов, которым надоело повиноваться, которые тоже хотят командовать.

— Негры? Да что ты! — воскликнул Жак, презрительно выпятив нижнюю губу. — Послушай, Жорж, я их хорошо знаю, я ими торгую: они легко переносят жару, могут насытиться одним бананом, выносливы в труде, у них есть свои достоинства — я не хочу обесценивать свой товар, — но должен тебе сказать: это плохие солдаты. Слушай, ведь как раз сегодня на скачках губернатор интересовался моим мнением о неграх.

— И как же?

— Он мне сказал: «Послушайте, капитан Ван ден Брук, вы много путешествовали, мне представляется, что вы проницательный наблюдатель, как бы вы поступили, если бы были губернатором какого-нибудь острова и на нем произошло бы восстание негров?»

— И что ты ответил?

— Я сказал: «Милорд, я расставил бы сотню открытых бочек с араком на улицах, по которым должны пройти негры, а сам пошел бы спать, оставив ключ в дверях».

Жорж до крови закусил губы.

— Итак, в третий раз прошу тебя, брат, пойдем со мной, это лучшее, что ты можешь делать.

— А я в третий раз повторяю тебе: невозможно.

— Этим все сказано; обними меня, Жорж.

— Прощай, Жак!

— Прощай, брат, но послушай меня, не доверяй неграм.

— Значит, ты отплываешь?

— Да, черт возьми, ведь я не гордый и сумею при случае уйти в открытое море, коль скоро «Лестер» этого пожелает; если же он предложит сыграть со мной партию в кегли — он увидит, откажусь ли я; но в порту, под огнем Белого форта и редута Лабурдоне, — благодарю за любезность. Итак, в последний раз, ты отказываешься?

— Отказываюсь.

— Прощай!

— Прощай!

Молодые люди обнялись в последний раз; Жак направился к отцу, который, ничего не зная, спал крепким сном.

Жорж в это время вошел в свою комнату, где его ждал Лайза.

— Ну, как? — спросил негр.

— Вот что, — ответил Жорж, — скажи повстанцам, что у них есть вождь.

Негр скрестил руки на груди и, не спрашивая ничего более, низко поклонился и вышел.