Жорж

XXVII РЕПЕТИЦИЯ

То, что произошло в течение двух или трех дней после описанной нами катастрофы, оставило у Жоржа лишь неясное воспоминание; его рассудок, блуждавший в бреду, смутно представлял себе то, что случилось; он потерял счет времени и не имел понятия о последовательности прошедших событий. Однажды утром он пришел в себя как от тяжелого сна и понял, что находится в тюрьме.

Возле него был полковой хирург гарнизона Порт-Луи.

И только тогда, напрягая память, Жорж вспомнил нескончаемую череду прошедших событий, подобно тому как в тумане различаешь озера, горы и леса; перед ним предстало все вплоть до того мгновения, когда он был ранен. Он еще помнил, как его принесли в Моку, как они вместе с отцом покинули дом; но все, что происходило после того, как они прибыли в Большой лес, представлялось ему неясным, все было похоже на сон.

Единственная неопровержимая, достоверная и роковая истина состояла в том, что он находился в руках своих врагов.

Жорж был слишком горд, чтобы задавать какие-нибудь вопросы, и слишком высокомерен, чтобы просить о каких-нибудь услугах. Стало быть, он не мог знать, что произошло на самом деле. И тем не менее его душу терзали две страшные тревоги.

Спасся ли его отец?

Любит ли его по-прежнему Сара?

Эти мысли всецело занимали его; они сменяли друг друга, как прилив и отлив, и беспрестанно волновали его сердце.

Душевная буря не проявлялась в его внешнем облике. Он был бледен, хладнокровен и спокоен, как мраморная статуя, причем не только в глазах тех, кто посещал тюрьму, но и в своих собственных.

Когда врач нашел, что у раненого достаточно сил, чтобы выдержать допрос, он сообщил об этом властям, и на следующий день судебный следователь в сопровождении секретаря явился к Жоржу. Тот не мог еще встать с постели, но, тем не менее, с уважением приветствовал представителей власти; проявив терпение, полное достоинства, приподнявшись на локте, он объявил, что готов отвечать на все поставленные ему вопросы.

Наши читатели хорошо знают характер Жоржа и не подумают, что у него могла возникнуть мысль отрицать предъявленные ему обвинения. Он отвечал на все вопросы с полной правдивостью, впрочем, объяснил, что сейчас он еще слишком слаб, поэтому не сегодня, а завтра сможет сам продиктовать секретарю подробную историю заговора. Предложение показалось слишком заманчивым, чтобы чиновники правосудия могли от него отказаться.

Поступая так, Жорж ставил перед собой двойную цель: ускорить ход процесса и взять на себя всю ответственность.

На следующий день чиновники снова пришли к нему. Жорж продиктовал обещанное показание, но, поскольку он умолчал о предложениях, сделанных Лайзой, следователь прервал его, заметив, что Жорж упускает возможность оправдать себя, поскольку, принимая во внимание смерть Лайзы, бремя ответственности ни на кого не ляжет.

Только теперь Жорж узнал о смерти Лайзы и о том, каким образом он погиб: до сих пор это время его собственной жизни было покрыто мраком.

Он ни разу не произнес имени своего отца, оно вообще в деле не упоминалось; по еще более веским обстоятельствам не было произнесено и имя Сары.

Показаний Жоржа было вполне достаточно для того, чтоб прекратить дальнейший допрос. Жоржа больше никто не посещал, кроме врача.

Как-то утром доктор увидел Жоржа на ногах.

— Сударь, — обратился он к нему, — я запретил вам вставать с постели еще несколько дней: вы слишком слабы.

— Простите, мой дорогой доктор, — ответил Жорж, — вы наносите мне оскорбление, сравнивая с рядовыми преступниками, нарочно отдаляющими день суда; я же чистосердечно уверяю вас, что хочу ускорить решение этого дела. Неужели вы полагаете, что стоит быть таким уж излеченным, чтобы умереть? У меня достаточно сил, мне кажется, чтобы достойно взойти на эшафот, — это все, что от меня могут потребовать люди, и все, о чем я могу просить Бога.

— Но кто вам сказал, что вы будете приговорены к смертной казни? — спросил врач.

— Моя совесть, доктор; я участвовал в игре, и ставкой в ней была моя голова, я проиграл и готов расплатиться, вот и все.

— И все же, — сказал врач, — я считаю, что вам необходимо еще несколько дней для укрепления сил, иначе вам трудно будет выдержать судебные прения и ожидание приговора.

Но в тот же день Жорж написал судебному следователю, что он совершенно здоров и находится всецело в распоряжении суда.

Через день началось судебное разбирательство.

Жорж, представ перед судьями, с волнением осмотрелся вокруг и с радостью обнаружил, что он единственный обвиняемый.

Затем он окинул спокойным взглядом зал: весь город присутствовал на суде, за исключением г-на де Мальмеди, Анри и Сары.

Некоторые из присутствующих, казалось, жалели обвиняемого; но на большинстве лиц выражалась лишь удовлетворенная ненависть.

Что касается Жоржа, то он, как всегда, был спокоен и надменен. На нем были черный сюртук и черный галстук, белый жилет и белые панталоны.

Две его орденские ленты были прикреплены к петлице.

Ему назначили казенного адвоката, так как он отказался сделать выбор сам: Жорж не хотел, чтобы кто-либо даже пытался защищать его дело.

То, что сказал Жорж, не было оправдательной речью, то была история его жизни. Он не скрывал, что прибыл на Иль-де-Франс, чтобы вести борьбу всеми возможными средствами против предубеждений, унижающих цветных людей, но не обмолвился ни словом о том, почему он поторопился осуществить свой замысел.

Один из судей задал ему несколько вопросов о г-не де Мальмеди, но Жорж попросил разрешения не отвечать на них.

Хотя подсудимый делал все возможное, чтобы облегчить процесс суда, прения продолжались три дня, ведь даже когда адвокатам нечего сказать, они всегда все равно говорят.

Прокурор говорил четыре часа — он произнес сокрушительную речь.

Жорж слушал это длинное выступление с величайшим спокойствием, подтверждая свои признания одобрительными кивками.

Затем, когда речь прокурора была закончена, председатель спросил обвиняемого, желает ли он взять слово.

— Нет, — ответил Жорж, — замечу лишь, что господин прокурор был весьма красноречив.

Прокурор поклонился.

Председатель объявил, что заседание суда окончено, и Жоржа отвели в тюрьму; приговор должны были объявить в отсутствие обвиняемого и вслед за тем оповестить его.

Вернувшись в тюрьму, Жорж попросил бумаги и чернил, чтобы написать завещание. Так как по английским законам решение суда не влечет за собой конфискацию имущества, он мог распорядиться своей долей состояния.

Доктору, лечившему его, он завещал три тысячи фунтов стерлингов.

Начальнику тюрьмы — тысячу фунтов стерлингов.

Каждому из тюремщиков — тысячу пиастров.

Для каждого из них это было целое состояние.

Саре он оставил золотое колечко, доставшееся ему от матери.

Когда он собирался поставить свою подпись под завещанием, вошел секретарь. Жорж встал, держа перо в руке. Секретарь зачитал приговор. Предчувствие Жоржа подтвердилось: его приговорили к смертной казни.

Когда чтение было закончено, Жорж поклонился, снова сел и подписал завещание такой твердой рукой, что нельзя было заметить ни малейших различий его почерка в основной части документа и в подписи. Затем он направился к зеркалу посмотреть, не стал ли он бледнее, чем прежде. Лицо его оставалось бледным, но спокойным. Жорж остался доволен собой и, улыбнувшись, прошептал:

— Ну что ж! Я думал, что выслушаю смертный приговор с более глубоким волнением.

Доктор пришел его навестить и, как обычно, спросил, как он себя чувствует.

— Очень хорошо, доктор, — ответил Жорж, — вы чудесно меня лечили, досадно, что вас лишают возможности довести лечение до конца.

Затем он поинтересовался, не изменился ли способ казни после английской оккупации острова. Способ остался прежним, и Жорж был весьма доволен, что это была не гнусная виселица Лондона и не мерзкая гильотина Парижа. Нет, казнь в Порт-Луи носила живописный и поэтический характер, она не унижала Жоржа: негр, помощник палача, отсекал голову топором. Именно так расстались с жизнью Карл I, Мария Стюарт, Сен Мар и де Ту. От того, как казнят, зависит и то, как казнь претерпевают.

Потом он пустился в физиологические рассуждения, споря с доктором о вероятности посмертной боли при обезглавливании; доктор утверждал, что смерть наступает мгновенно, но Жорж был иного мнения и привел два примера в доказательство своей правоты. Однажды в Египте казнили раба. Он стоял на коленях, и палач одним ударом снес ему голову, которая откатилась на семь-восемь шагов; обезглавленное тело вдруг выпрямилось во весь рост, сделало два-три неосознанных шага, размахивая руками, затем упало, но еще некоторое время содрогалось. В другом случае, также в Египте, Жорж присутствовал при казни и, движимый своей вечной любознательностью исследователя, подхватил голову казненного, как только она была отделена от тела, и, подняв ее за волосы к своему лицу, спросил по-арабски: «Тебе больно?» При этом вопросе несчастный открыл глаза, и губы его зашевелились, словно пытаясь дать ответ. Жорж был убежден, что после казни жизнь еще некоторое время продолжается.

В конце концов доктор вынужден был согласиться с Жоржем, тем более что и сам придерживался того же мнения, но он считал своим долгом внушить осужденному, что его ожидает легкая смерть.

День прошел для Жоржа так же, как все предшествующие дни, он только написал письмо отцу и брату, потом взял перо, чтобы написать Саре, но какая-то сила остановила его, и он отодвинул бумагу, опустив голову на руки. Он долго сидел в таком состоянии, и если бы кто-нибудь тогда увидел, как он поднял голову с обычным для него движением, исполненным надменности и высокомерия, он едва ли смог бы заметить, что глаза Жоржа покраснели и на его длинных черных ресницах появились слезы.

Дело в том, что с того дня, когда он навестил губернатора и отказался жениться на прелестной креолке, он не только с ней больше не встречался, но и не слышал о ней ни единого слова.

Однако он не мог поверить, что Сара его забыла.

Наступила ночь, Жорж лег в обычный час и спал так же, как и в предыдущие ночи. Утром он встал и попросил позвать начальника тюрьмы.

— Сударь, — сказал он ему, — я хотел бы попросить вас об одной милости.

— О какой же?

— Я желал бы поговорить с палачом.

— Для этого мне нужно получить разрешение губернатора.

— О! — улыбнулся Жорж. — Обратитесь к нему от моего имени. Лорд Муррей — джентльмен, он не откажет в этой милости старому другу.

Начальник вышел, пообещав выполнить эту просьбу.

Вслед за ним появился священник.

У Жоржа представления о вере были такие же, как у людей нашего возраста в наше время, другими словами, отвергая церковный ритуал, сердцем он принимал все связанное с верой, и мрачная церковь, уединенное кладбище, похоронная процессия производили на его душу более сильное впечатление, чем любое из тех событий, которые волнуют заурядных людей.

Священник был одним из тех почтенных старцев, которые, не стремясь убедить вас, говорят с убеждением; одним из тех людей, которые, будучи воспитаны среди величественной природы, искали и нашли Всевышнего в его творениях; одним из тех безмятежных сердец, которые привлекают к себе страждущие сердца, чтобы поддержать и утешить их, взяв на себя часть их скорби.

При первых же словах, которыми они обменялись, Жорж и священник подали друг другу руку.

Затем была откровенная беседа, а не исповедь молодого человека старику; высокомерный перед сильными, Жорж предстал смиренным перед слабым. Жорж обвинил себя в гордыне: как у Сатаны, это был его единственный грех, и, как и Сатану, этот грех погубил его.

Однако теперь именно гордыня придавала ему силы, поддерживала и возвышала его.

Но то, что люди принимают за величие, перед Богом не является таковым.

На уста молодого человека двадцать раз просилось имя Сары, но он укрывал его в мрачной бездне своего сердца, в которой тонули все чувства и глубины которой скрывало, как слой льда, его лицо.

Во время разговора священника и осужденного дверь открылась и вошел начальник тюрьмы.

— Человек, которого вы желали видеть, — произнес он, — здесь и ждет, что вы сможете его принять.

Жорж немного побледнел, и легкая дрожь пробежала по всему его телу.

Однако нельзя было заметить почти никакого признака чувств, которые он испытывал.

— Просите его войти, — промолвил он.

Священник хотел удалиться, но Жорж его удержал.

— Нет, оставайтесь, — сказал он ему, — то, что я сообщу этому человеку, можно сказать и при вас.

Быть может, эта гордая душа, чтобы поддержать свои силы, нуждалась в свидетеле того, что сейчас происходило.

Привели негра, высокого, с осанкой Геркулеса, почти обнаженного — на нем не было ничего, кроме лангути из красной материи. Его большие невыразительные глаза свидетельствовали о крайней ограниченности. Он посмотрел на начальника, который его привел, а затем на священника и Жоржа.

— С кем из двух я имею дело? — спросил он.

— С молодым человеком, — ответил начальник и удалился.

— Вы палач? — хладнокровно спросил Жорж.

— Да, — ответил негр.

— Очень хорошо, подойдите сюда, мой друг, и отвечайте мне.

Негр сделал два шага вперед.

— Вы знаете, что должны казнить меня завтра? — спросил Жорж.

— Да, — ответил негр, — в семь утра.

— Так, значит, в семь утра, благодарю вас. Я справлялся у начальника, но он меня не известил. Однако волнует не это.

Священник почувствовал, что силы оставляют его.

— Я никогда не видел казни в Порт-Луи, — начал Жорж, — а поскольку я желаю, чтобы она прошла достойно, я послал за вами, чтобы мы проделали вместе то, что на театральном языке называется репетицией.

Негр ничего не понял. Жоржу пришлось объяснить более ясно, чего он хочет.

Тогда негр взял табурет, заменяя им плаху, подвел к нему Жоржа, показал ему расстояние, на котором он должен был встать на колени перед плахой, и объяснил, как следует наклонить голову, пообещав отсечь ее одним взмахом.

Старик хотел подняться и выйти, ибо он не мог переносить зрелища этого странного представления, в котором оба актера сохраняли полное бесстрастие: один — из-за отсутствия разума, другой — благодаря своему мужеству. Но ноги священника подкосились, и он упал в кресло.

Закончив эту предсмертную репетицию, Жорж снял с пальца бриллиантовое кольцо.

— Друг мой, — сказал он негру, — так как у меня нет при себе денег, а я не хочу, чтобы ваше время было потеряно совсем даром, примите это кольцо.

— Мне запрещено что-либо принимать от осужденных, — ответил ему негр, — но я наследую им; сохраните кольцо на своем пальце, и завтра, когда вы будете мертвы, я сниму его.

— Хорошо, — сказал Жорж.

И он хладнокровно надел кольцо на палец.

Негр вышел.

Жорж повернулся в сторону священника. Тот был смертельно бледен.

— Сын мой, — сказал старик, — я был счастлив встретить такую душу, как у вас: я впервые провожаю приговоренного на эшафот и боялся, что у меня не хватит сил. Вы меня поддержите, не так ли?

— Будьте спокойны, отец мой, — ответил Жорж.

То был священник небольшой церкви, расположенной на дороге; осужденные обычно останавливались в ней, чтобы прослушать последнюю мессу. Называлась она церковью Христа Спасителя.

Священник ушел, пообещав вернуться вечером. Жорж остался один.

Что происходило в душе этого человека, никто не знал; быть может, природа, этот безжалостный заимодавец, вступила в свои права; быть может, он настолько же ослабел теперь, насколько был сильным еще так недавно; быть может, едва упал занавес между ним и зрителем, эта его внешняя бесстрастность сменилась смертной тоской. Однако, скорее всего, это было вовсе не так, поскольку, когда тюремщик, принеся Жоржу обед, открыл дверь, он застал его совершенно спокойным: осужденный скручивал сигару так же спокойно и безмятежно, как это делал бы идальго на Пуэрта дель Соль или светский щёголь на Гентском бульваре.

Он пообедал как обычно, затем пригласил тюремщика и заказал ему приготовить ванну к шести часам утра и разбудить его в половине шестого.

Часто, читая в историческом сочинении или в газете, что приговоренного к смерти разбудили в день его казни, Жорж недоумевал: неужели осужденный действительно мог спать и его приходилось будить. Жоржу предстояло проверить это самому и узнать, как к этому относиться.

В девять часов вечера пришел священник. Жорж лежал и читал. Священник спросил, какую книгу он читает в предсмертные часы, «Федон» ли это или Библия. Жорж протянул ему книгу: то был роман «Поль и Виргиния».

Удивительно, что в столь страшный час приговоренный избрал именно эту трогательную поэтическую историю.

Священник оставался с Жоржем до одиннадцати. Почти все эти два часа говорил лишь Жорж, объясняя священнику, как он понимает Бога, развивая свою теорию бессмертия души. Он и в обычной жизни бывал красноречив, но в свой последний вечер был несравненно великолепен.

Осужденный проповедовал — священник слушал.

В одиннадцать вечера Жорж извинился перед священником, заметив, что для того, чтобы не потерять сил перед казнью, он должен немного отдохнуть.

Как только он остался один, в душе его разразилась буря; он вновь позвал священника, тот вернулся, и Жорж, сделав над собой усилие, сказал: «Нет, ничего, отец мой, ничего».

Жорж лгал: ему все время хотелось произнести имя Сары. Однако и на этот раз старик удалился, ничего не услышав.

На другой день в полшестого утра в камеру вошел тюремщик; Жорж крепко спал.

Проснувшись, он сказал:

— А ведь это правда, осужденный может спать в последнюю ночь.

Но никто не знал, в котором часу он заснул.

Принесли ванну.

В это время вошел доктор.

— Вот видите, доктор, — сказал Жорж, — я придерживаюсь правил античности. Афиняне перед сражением принимали ванну.

— Как вы себя чувствуете? — спросил доктор, адресуя ему один из тех банальных вопросов, с какими обращаются к людям, когда нечего сказать.

— Ну конечно же хорошо, доктор, — улыбаясь ответил Жорж, — и я начинаю верить, что не умру от своей раны.

Затем он передал ему запечатанное завещание.

— Доктор, — сказал он, — я вас назначил своим душеприказчиком, в этой бумаге вы найдете три строчки, касающиеся вас, я хотел оставить вам воспоминание о себе.

Доктор прослезился и пробормотал несколько слов благодарности.

Жорж принял ванну.

— Доктор, — спросил он через минуту, — скажите, каков пульс у здорового человека в обычном его спокойном состоянии?

— Шестьдесят четыре — шестьдесят шесть ударов в минуту.

— Проверьте мой, я хотел бы знать, какое воздействие на мою кровь оказывает приближение смерти.

Доктор достал часы, взял руку Жоржа и стал проверять пульс.

— Шестьдесят восемь, — сказал он через минуту.

— Так-так, — сказал Жорж, — я доволен, доктор, а вы?

— Это потрясающе, — ответил тот, — вы что, сотворены из железа?

Жорж с гордостью улыбнулся.

— А, господа белые, — сказал он, — вы спешите увидеть меня мертвым? Я понимаю, — добавил он, — вам, быть может, необходимо преподать урок мужества? Я это сделаю.

Вошел тюремщик и объявил, что пробило шесть часов.

— Дорогой мой доктор, — сказал Жорж, — разрешите выйти из ванны? Однако же, пожалуйста, не уходите совсем, мне будет крайне приятно пожать вам руку, прежде чем я покину тюрьму.

Доктор вышел.

После ванны Жорж надел белые панталоны, лакированные ботинки и батистовую рубашку, собственноручно загнув ее воротник, затем подошел к небольшому зеркалу, привел в порядок волосы, усы и бороду с большим усердием, чем если бы он отправлялся на бал.

Затем он подошел к двери и постучал, чтобы дать знать, что готов к выходу.

Вошел священник; он взглянул на Жоржа: никогда в своей жизни молодой человек не был так красив. Глаза его блестели, лицо сияло.

— Сын мой! Сын мой! — сказал священник. — Остерегайтесь гордыни: она погубила ваше тело, как бы она не погубила вашу душу.

— Вы помо́литесь за меня, — промолвил Жорж, — и Бог, я убежден, ни в чем не откажет такому святому человеку, как вы.

В эту минуту Жорж заметил палача, стоявшего в тени у двери.

— А, это вы, мой друг, — сказал он, — идите сюда.

Негр был закутан в широкий плащ и прятал под ним топор.

— Ваш топор хорошо рубит? — спросил Жорж.

— Да, — ответил палач, — будьте спокойны.

Жорж заметил, что негр смотрит на руку с бриллиантовым кольцом, которое накануне тому было обещано и камень которого был случайно повернут вниз.

— И вы, в свою очередь, будьте спокойны, — сказал он, поворачивая оправу вверх, — вы получите свое кольцо.

И он отдал кольцо священнику, знаком указав, что оно предназначено для палача.

Затем он подошел к маленькому бюро, открыл его, достал два письма, одно — отцу, другое — брату, и вручил их священнику.

Казалось, Жорж еще хочет что-то сказать: он положил руку на плечо священника, пристально посмотрел на него, губы его шевельнулись; но и на этот раз воля его оказалась сильнее чувства, и то имя, которое, казалось, готово было вырваться из глубины его сердца, замерло на устах.

В это время пробило шесть.

— Идемте! — сказал Жорж.

И в сопровождении священника и палача он вышел из тюрьмы.

На нижней площадке лестницы он встретил доктора — тот ждал его, чтобы в последний раз проститься.

Жорж протянул ему руку и сказал на ухо:

— Поручаю вашим заботам мое тело.

Затем он устремился во двор.