2000 №3

На вопросы читателей

Действительно, при Николае I появился указ, по которому частные владельцы не имели права возводить дома выше 23,5 метра (11 сажен) — на такой высоте располагался карниз Зимнего дворца. Но, как всегда в России, нашли способ обойти указ: стали пристраивать мансарды, которые не считались этажами.

Указ об ограничении высоты строений действовал в Петербурге с 1844 по 1905 год.

3. КОРОТКОВА.

В январском номере журнала за 1999 год меня заинтересовала статья «Травоядное весом в 100 тонн». Дело в том, что лет десять назад у меня в сарае лежало, как я теперь уже уверен благодаря этой статье, яйцо динозавра. Мою уверенность подкрепляет и опубликованная в этой статье фотография с подписью: «Кусок окаменевшей кожи зародыша динозавра, извлеченный из яйца».

Как я понял из статьи, экземпляры яиц большого размера (яйцо, хранившееся у меня, достигало длины 50 сантиметров) и с наличием остатков зародыша — большая редкость. Яйцо в расколотом виде я нашел в предгорьях Кавказа под городом Нальчиком. Впоследствии в этом месте мне попадались подобные «булыжники» таких же или меньших размеров.

Хотелось бы, чтобы о моей находке узнали российские палеонтологи (к сожалению, не знаю, куда им написать).

Г. Шашкин (г. Кисловодск).

От редакции.

Из письма неясно, сохранилась ли у вас эта находка. Но тем не менее о ней вам следует сообщить в Музей палеонтологии по адресу: 117868, Москва, Профсоюзная улица, д. 123. Палеонтологам, вероятно, потребуются фотографии.

Мне 14 лет. Я живу с родителями, которые уже много лет подряд выписывают ваш журнал, и он им очень нравится. Благодаря папе я тоже полюбил ваш журнал. Недавно, читая 10-й номер журнала за 1999 год, я наткнулся на заметку «У нас в гостях журнал «Октопус». Меня это очень заинтересовало. Но, к сожалению, у нас на почте пока не подписывают на этот журнал.

Я хочу стать океанологом, хотя родители говорят, что это несбывшаяся мечта. Но у меня есть надежда. Я обращаюсь к вам за помощью: пожалуйста, подскажите мне, какое учебное заведение нужно окончить, чтобы стать океанологом.

В. Ильясов (пос. Куяново, Башкортостан).

От редакции.

Специальность океанолога можно получить в Российском государственном гидрометеорологическом университете, который находится в Санкт-Петербурге (195027, Малоохтинский проспект, Д. 98).

Кафедра океанологии есть также на географическом факультете Московского государственного университета (119899, Москва ГСП, Воробьевы горы, МГУ).

В редакции журнала «Октопус» нам сказали, что подписку на это издание во втором полугодии 2000 года можно будет оформить в любом почтовом отделении.

* * *

Ваша фамилия происходит от названия города Курск, и для ее объяснения не нужны экскурсы в индийские древности.

Название города Курск образовано от названия реки Кур. Суффикс — ск служит для образования прилагательных от географических и этнических названий: Англия — английский, татары — татарский, а также для образования названий городов от названий рек, гор и иных физико-географических объектов: Урал — Уральск, Томь — Томск.

Имена Юрий и Георгий образовались в русском языке из одного и того же греческого имени Георгиос. У греков это имя было эпитетом Зевса и означало земледелец. По преданию, Зевс покровительствовал земледелию и земледельцам. В русском языке это имя, как заимствованное, появилось в X веке. Но по законам древнерусского языка в то время невозможно было произнести в начале слова мягкое г перед е. Имя превратилось в Еорий и затем в Юрий. Повторное заимствование этого имени произошло в XVII веке при исправлении церковных книг. Оно опять было записано в форме Георгий, но опять фонетические законы русского языка, несколько изменившиеся к тому времени, не допустили такого произношения в русском языке. Имя изменилось на Егоргий, Егорий, Егор.

Лишь в XIX веке, с развитием грамотности, некоторые стали произносить это имя как Георгий (именно в такой форме оно было написано в церковных календарях). Но в конце XIX века появился особый жанр дружеских календарей, где была такая справка: «Георгий — по русскому произношению Егор». Так три разных имени развились фактически из одного и того же источника.

Интересно, что и в современном греческом языке форма Георги(ос) не сохранилась, а произносится Иори. Единство всех указанных форм поддерживается церковными календарями, где эти формы закреплены за теми же персонажами и календарными датами.

Фамилия Иншаков происходит от слова иншак, которое могло быть заменителем имени, если его по каким-то причинам не желали употреблять. Слово иншак образовано от слова инший — иной, другой, не этот. Так же как старшего ребенка называли Большак (от большой), следующего могли звать Иншак — то есть не этот, а следующий.

Фамилия Фурса происходит от древнецерковного имени Фуре (современное Фирс). Форма Фуре была сложна для произношения: только один гласный звук, оканчивается на группу согласных. В разговорной речи имя получило конечное — а (нечто подобное наблюдается и сейчас в просторечии: негра, тигра — именительный падеж, мужской род). Таким образом, фамилия Фурса представляет собой неоформленное специальными суффиксами мужское личное имя. Сравните фамилии с суффиксами: Фурсов, Фурсин (последняя фамилия очень редкая).

Фамилия Литвинов происходит от слова литвин. Так в старину называли белорусов. Культурным центром белорусов был город Вильна (современный Вильнюс). Этнические границы в прошлом были иными и во многом зависели от конфессии (православной или католической).

Доктор филологических наук А. СУПЕРАНСКАЯ.

Долгое путешествие на Родину

В. СИБИРЕВ-СУДЛЕЦКИЙ (г. Эри, штат Пенсильвания, США).

Картины художника Василия Николаевича Масютина (1884–1955).

Портрет дочери (акварель).

Теннисные площадки.

Портрет дочери (масло).

Чертополох. Натюрморт.

Наша семья жила в Пушкино (Царское Село) под Ленинградом, когда 12 сентября 1941 года город заняли немцы. Многих жителей отправили в глубь оккупированной территории. Нам по пути встречались деревни, где от домов остались одни трубы и пружины от кроватей. Наконец увидели жилую деревню. Мать постучала в окно, вышла старушка, посмотрела на детей, пригласила в избу. Сказала: «В подполье картошка, можете варить, хлеба у меня самой нет». Глядя на нас, она расплакалась: ее сына немцы расстреляли.

Картошка кончилась, ходили в поле собирать колосья, но напрасно, зерен не нашли. Попробовали копать картошку из-под снега, но отнять еду у мороза непросто — одни ледяшки доставались.

Наступил 1942 год. Весной немцы стали забирать молодежь в Германию на работу. Местные жители записывали вместо себя городских. Мою сестру Марию и меня тоже записали, мне пошел уже четырнадцатый год. А мать с младшей — Тоней осталась в России.<…>

Нас привезли из Гамбурга в маленький городок Эрзберг. Приехал человек, посадил меня с сестрой на телегу, сказал, что он наш хозяин, будем у него работать: доить коров, кормить их, чистить хлев, работать в поле. Сестра, кроме того, помогала хозяйке на кухне.

Как-то иду по дороге, управляю лошадьми. Навстречу — русская женщина, посмотрела на меня с жалостью, говорит: «Какие немцы изверги, заставляют детей работать. Тебе ведь учиться надо. Ты ровесник моему сыну Пете». <…>

Пришла работать к хозяину девушка-немка семнадцати лет по имени Лиза, на год старше меня. У нее были темные волосы, большие карие глаза. Она мне улыбнулась. И я все время стал думать о ней. От прикосновения рук ударяло электричеством. Мы бегали ночью в лес, собирали цветы, слушали крики сов, целовались. Мы и не подозревали, как это опасно. Если бы кто-нибудь донес, что видел нас в лесу, меня могли повесить, а Лизу отправить в концентрационный лагерь.<…>

Василий Дмитриевич Сибирев-Судлецкий со своей собакой Лейлой. Город Эри, штат Пенсильвания.

Война кончилась. Каркали вороны, их в Германии до того не было, они прилетели вместе с нашими войсками. Играла гармонь «На позицию девушка». Лиза уехала, никто не знал куда.

Из Любека остарбайтеров привезли в город Росток, выгрузили. Майор сказал «приветственную» речь: мы виноваты — работали на врага, должны искупить свой грех перед Родиной. Дали по буханке хлеба, отделили семейных от холостых.

Лагерь для холостых находился в 12 километрах от Ростока, во время войны в нем жили немецкие летчики. До лагеря пришлось идти пешком. Был жаркий день, кто взял много вещей, останавливались на обочине дороги — выбрасывали ненужное. Везде валялись чемоданы, шубы, кастрюли. Я взял только небольшой чемоданчик и первый пришел в лагерь. Комендант записал и сказал: «Можешь выбирать любой барак».

Потянулись скучные дни.

Вспоминал сестру, Лизу, тосковал от безделья.

Повстречал в лагере охранника, он во время войны охранял военнопленных. Сделал вид, что его не узнал. Он меня подкараулил, стал просить не доносить, предложил драгоценный камень за то, чтобы я молчал. Я был очень гордый, возмутился: меня хотят купить! Отказался от камня, но дал слово: никому ничего не расскажу. В это время мы проходили мимо взорванного бункера. Охранник предложил зайти внутрь. Когда я вошел, он вытащил из-за пазухи револьвер и страшно улыбнулся. В это время в бункер вбежали дети из соседнего лагеря. Охранник спрятал револьвер. Я вышел вместе с детьми. Вечером меня вызвал комендант лагеря. Допрашивал, где я работал, молол что-то о Ленине и Сталине, забрал документы, но я потребовал их обратно. Видимо, охранник дал коменданту камень, который предлагал мне.

Я почувствовал: надо бежать из лагеря, пока меня не расстреляли, и ночью ушел.

Двигался только ночью, днем прятался в кустах. Добрался до границы за четыре недели. Стал искать проводника. Местный парень согласился помочь мне, если отдам свои сапоги. Но через границу не перевел: слишком была светлая ночь, стояла полная луна, небо без облачка. Он довел только до поля, а в лес не пошел. Объяснил, как идти и где перебираться через заграждения.

Граница проходила по лесу. Высокий забор врыли в землю, наверху протянули колючую проволоку. Я прошел вдоль забора, нашел канаву, прополз по ней на другую сторону. Метров через тридцать увидел полосатую будку, за ней — забор, но уже на английской стороне. На воротах — надпись на четырех языках: «Через забор перелезать запрещено». <…>

После нескольких лет жизни в Англии, где я работал в шахте, снова оказался в Берлине. В городской библиотеке нашел русские книги. Все, которые меня интересовали, я прочитал. Зашел в «Комитет помощи православным беженцам», у них имелась небольшая библиотека, спросил: «Есть ли трилогия Д. С. Мережковского?» Ее не оказалось.

«У меня есть дома, если хотите, могу дать почитать», — предложила женщина за телефоном. Ее звали Марина Васильевна Масютина. У нее после смерти отца осталось много книг. Узнав, что я интересуюсь Древним Египтом, принесла Масперо и еще несколько изданий. Предложила пойти вместе в музей, посмотреть египетский отдел.

На православное Рождество Марина Васильевна пригласила меня к себе в гости. После родителей у нее осталась квартира: две комнаты на втором этаже и две на третьем, которые соединялись между собой внутренней лестницей. Отец Марины Васильевны был художник и скульптор. Повсюду стояли его работы — Богдан Хмельницкий, проект памятника павшим русским войнам; висели картины — портрет жены, дочери, иконы. Большая полка с книгами на русском и немецком языках.

Родители Марины Васильевны хорошо говорили по-немецки, они принадлежали к первой волне эмиграции. У них было много друзей среди немцев, но вся семья оставалась чисто русской. Квартира еще хранила обаяние их совместной жизни, чего-то глубоко национального, чего я не находил у других моих знакомых эмигрантов.

Марина Васильевна провела меня наверх, где стояли две пишущие машинки с русским и латинским шрифтами, и сказала, что я в любое время могу приходить, печатать свои рассказы, никто мне не будет мешать.

В то время получить разрешение на жизнь в Берлине было трудно: требовалась прописка, а ее не давали без справки с места работы, работу же давали только тем, кто прописан. Каким-то чудом мне удалось устроиться печатником — прописался.

Работал по восемь часов. По воскресеньям мы с Мариной ходили гулять в лес (Грюневальд), в музей, иногда посещали небольшую церковь на Кульмбахерштрассе, настоятелем которой долгое время оставался владыка Нафанаил (в миру князь Львов), похожий на своих предков, с седой бородой и смелым взглядом голубых глаз. Приход был маленький, но дружный. Владыка Нафанаил заходил к нам в гости — запросто, как хороший знакомый. Предложил мне читать на вечерне «Часослов». Я быстро выучился читать и писать по-старославянски.

Прихожане любили, но боялись владыку Нафанаила, как строгого отца. Он упрекал прихожан: не знают, когда становиться на колени, а когда сидеть.

В церкви все сохранялось по-семейному. Большой праздник. Владыка Нафанаил в облачении ищет кадило, спрашивает: «Где кадило?». Все кидаются искать, кадило оказалось у Марии Петровны, она его чистила к празднику, забыла принести.

Владыка Нафанаил и повенчал нас с Мариной (в гражданском браке мы уже состояли).

Иконостас в церкви был самодельный, иконы написаны дилетантом. Особенно плохо самоучка-мастер нарисовал архангела Михаила — с мечом, похожим на банный веник, — чистая карикатура.

У Марины в роду — много священников. Дед Марины был инспектором Московской семинарии, а его брат, митрополит Киевский Владимир, погиб при коммунистах. Марина с детства с уважением относилась к иконам. После того, как отец взял ее на выставку икон, старинные образа без оклада поразили ее своей красотой. Она всегда считала себя недостойной писать лики святых, но на этот раз сказала: «Попробую, что терять? Хуже, чем есть, не сделать».

У Марины имелась книга — руководство по иконографии.

Я купил две доски, приготовил грунт по старинному рецепту.

(Хороший грунт может тысячу лет держаться, не треснет.)

Марина написала архангелов Михаила и Гавриила. Иконы получились лучше, чем она ожидала. Владыка Нафанаил остался доволен, заказал еще.

Он же и посоветовал мне пойти в семинарию, стать священником. Написал прошение в Джорджовиль, дал мне рекомендацию. От декана семинарии Николая Николаевича Александрова, бывшего морского офицера, получил положительный ответ. И я поехал в Америку.

Когда с парохода увидел статую Свободы, показалось, что она угрожающе машет дубиной, хотя я знал, что у нее в руке факел. И сразу появилось желание купить обратный билет, вернуться в Европу. Но на обратный билет не было денег.

Первый день пребывания в монастыре мне запомнился надолго. Подошел ко мне монах, спросил, откуда я приехал. Взял меня за руку и посмотрел с состраданием: «Жаль мне тебя, — глухо проговорил он, оглянувшись. — Ну, братец, попался к нам! По тебе видно: неопытный, из интеллигентной среды, маменькин сынок. Трудно будет. В монастыре таких не любят. Предупреждаю, ни умных, ни интеллигентов здесь не переносят».

У меня слезы выступили, стало себя жаль. Отец Иосиф решил утешить: «Крепись, не унывай. Главное в монастыре — смирение. В рассуждение с монахами не входи. Понимаю тебя: страшно, но не падай духом. Может быть, и привыкнешь к нашей обстановке».

Так встретил меня монастырь: дружелюбно-мрачно, но, может, мне это показалось из-за того, что я очень сильно тосковал по Марине, по Европе.

Марина получила эмиграционную визу и приехала в Америку ровно через год после меня. Встретил ее в гавани и сразу же должен был возвращаться в семинарию. Марина осталась в Нью-Йорке искать работу. Сняла комнату у русского офицера, он участвовал в японской войне 1905 года, имел боевые заслуги. Комната оказалась темная, с окном, выходившим в узкий колодец, который должен был служить источником света. Другая комната, где жила русская пара, была вообще без окон.

Через некоторое время Марине повезло: устроилась на работу как художница в издательство, которое находилось в Дедхаме, предместье Бостона. Она рисовала поздравительные открытки.

В Дедхаме Марина нашла квартиру в четыре комнаты без мебели у американской итальянки. На работу можно было ездить на автобусе, но Марина ходила пешком — всего полчаса.

Когда я приехал на пасхальные каникулы, квартира была уже меблирована. Мебель и посуду Марине дали какие-то американцы, которых она даже не знала. (Это было не исключение: американцы тогда охотно помогали эмигрантам.)

Женская голова. Дерево

Бронзовые фигуры — проект памятника павшим русским солдатам во время Второй мировой войны.

У Марины появились заказы на иконы, я ей помогал: долбил и грунтовал доски, чего она сама не могла делать.

После окончания семинарии митрополит Ириней дал мне приход в городе Эри, штат Пенсильвания. Предупредил: если не поеду — снимет с меня сан.

На покупку дома денег не хватало, даже на переезд из Дедхама в Эри с трудом набрали нужную сумму.

Получил в банке кредит, купил дом за три тысячи. Дом был в очень плохом состоянии: один угол осел на два метра. Требовался ремонт снизу доверху. Стал сам приводить его в порядок. Первое время помогали прихожане, потом перестали.

На плечи Марины тоже легло много хлопот. Но в конце концов дом получился неплохой, теплый. Я в нем и сейчас живу.

Приход в Эри состоял главным образом из тех, кто после окончания войны не захотел вернуться на Родину. Они знали друг друга еще по лагерям беженцев в Германии. У них с тех пор остались дружеские связи и… обиды. Разобраться в их отношениях было нелегко: похвалишь одного, обидится другой. Как будто два враждебных лагеря. Если священник что-нибудь начинал делать для церкви, они объединялись: свалят попа, снова друг на друга не смотрят. Поэтому я устроился работать в токарню полировать детали (работа хорошо оплачивалась), чтобы не зависеть в материальном отношении ни от кого, в том числе и от прихода.

Для большинства русских, живущих за границей, церковь — кусочек Родины. Я хотел сохранить этот островок России для тех, кому он был нужен.

После смерти жены я оставил приход. Самым моим большим желанием было передать картины, скульптуры ее отца в Россию, выполнить ее просьбу. И очень благодарен своему любимому журналу, что мне удалось сделать это. Рад, что подписчики, которые, как и я, сохранили верность «Науке и жизни», смогут увидеть работы В. Н. Масютина.

Домашнему мастеру

Из полуторалитровой пластиковой бутыли можно сделать кормушку для птиц, прорезав в ней продольную щель и удалив горлышко. Кормушка крепится к оконной раме в горизонтальном положении щелью наружу. Корм защищен от дождя и снега, на такую кормушку не могут сесть крупные птицы.

Соединяя клеем ПВА две деревянные детали, не только нанесите на них клей, но и положите между ними прокладку из ваты, пропитав ее клеем. Просушите, зажав в струбцину. Соединение будет прочнее, чем без такого наполнителя.

В пустой пластиковой бутыли, обрезав ее верхнюю часть, можно выращивать дома морковь. Наполнив бутыль землей, на глубину 1–2 сантиметра заложите три морковных семечка. После появления всходов оставьте один, самый сильный. Созревание корнеплода происходит примерно в те же сроки, что и на огороде, месяца за два, и морковка вырастает до самою дна бутыли.

Советами поделились: Э. СМОЛИН (г. Москва), Н. КОЗЬЯКОВ (г. Воронеж) и А. АНДРЕЕВ (г. Минск).

ДИСКЕТКА В ДУХОВКЕ

Довольно часто возникает необходимость удалить самоклеящуюся этикетку с какого-либо предмета. Например, убрать ценник с вещицы или книги, купленной в подарок. Чтобы наклейка отошла от поверхности и не оставила после себя липких пятен, следует прогреть ее феном или поместить изделие в термошкаф (духовку), нагретый до 40–50 градусов. После этого этикетка легко отделяется вместе с клейким слоем и не рвется.

Из собственного опыта: необходимо было сменить ярлык на трехдюймовой компьютерной дискете. Я разогрел духовку кухонной плиты, выключил ее, положил туда градусник и дождался, пока температура упадет до 40 градусов. Тогда я положил туда пустую картонную коробку, и на нее дискету (чтобы она не касалась металла). Десять минут прогревания — и этикетка легко снялась, а денные не диске сохранились полностью.

И. ЦАПЛИН (г. Краснодар).