2000 №3

Белый Архипелаг

Владимир ГУБАРЕВ.

Президентский зал Академии наук. Верхний свет погашен. Высвечен только экран, на котором изредка появляются фотографии и схемы. Под экраном седой человек. Его лицо в тонком луче света словно высечено из камня, причем скульптор был щедр и могуч, будто лепил он только богов и святых.

У докладчика мягкий, но сильный голос — такой бывает у оперных певцов. Звуки заполняют зал, слова произносятся четко, словно человек старается вбить каждое из них в историю.

— По всей стране был создан «белый архипелаг», в котором люди жили лучше, чем в городах и селах, лучше, чем даже в Москве. Я жил и работал в самом центре этого архипелага, можно сказать, в его столице — «затерянном мире Харитона».

Луч света высвечивает лицо докладчика. Его глаза закрыты: профессор Альтшулер слеп. В эти минуты он напоминает пророка, пришедшего к нам из прошлого, из того времени, которое я называю «время слепых орлов». Было это на Семипалатинском полигоне. После взрыва бомбы ученые поехали к эпицентру. Сахаров увидел на обочине дороги орла. Тот не испугался, не улетел. Андрей Дмитриевич остановил машину, подошел к птице и только тогда увидел, что орел слепой…

Это всего лишь одна страница многотомной истории создания атомной бомбы. Я попытаюсь приоткрыть некоторые из них.

У исторических событий альтернативы не бывает. Мы пытаемся сами ее обнаружить и обосновать. На симпозиуме «Российская академия наук и первое испытание отечественного ядерного оружия», прошедшем в Москве в последних числах августа 1999 года, это попытались сделать несколько участников. Дискуссия носила весьма широкий характер: от личных воспоминаний до попыток определить будущее ядерного оружия, а значит, и России. Сколь критически ни оценивали бы мы прошлое нашей страны, нельзя не признать: именно создание ядерного оружия определило ее судьбу во второй половине XX века, а следовательно, и судьбу каждого из тех, кому выпало жить в это время.

Итак, краткие фрагменты из выступлений некоторых участников симпозиума…

Министр атомной энергетики Евгений Адамов: К сожалению, в нашем обществе нет понимания роли атомного оружия. Мне довелось работать в четырех правительствах, и ни одно из них не интересовалось ядерным оружием, его судьбой. Полное равнодушие на всех уровнях власти, и только во время немногих встреч с президентом я чувствовал, что он понимает значение атомного оружия в наше время… Таков итог полувека, который прошел с испытания первой атомной бомбы в нашей стране. Я должен констатировать сегодня: средств, которые выделяются нашим Федеральным ядерным центрам, хватает на то, чтобы поддерживать имеющийся ядерный арсенал, но совершенно недостаточно, чтобы вести полноценные научно-исследовательские работы. Те деньги, что мы получаем от Запада за продажу урана, лишь в небольшой степени компенсируют отсутствие финансирования со стороны государства…

Академик Виктор Михайлов: Начиналось все скромно. В 1938 году была создана Комиссия по атомному ядру в Академии наук. Потом началась война, но руководство страны интересовалось положением дел в этой области. Я держу в руках распоряжение Сталина, которым предписывалось Татарскому совнаркому предоставить с 15 октября 1942 года Академии наук СССР «помещение площадью 500 м² для размещения лаборатории атомного ядра и жилую площадь для 10 научных сотрудников». Любопытно, что это распоряжение не было выполнено, так как «вмешалась» разведка, и ситуация резко изменилась… А дальше история А-бомбы начала стремительно развиваться. Произошли события столь масштабные и разносторонние, что даже в общих чертах описать их невозможно! Остается только удивляться, как в разрушенной страшной войной стране была создана мощная атомная промышленность, которая и позволила сохранить мир на планете до нынешнего дня. Даже трудно представить, что могло случиться, если бы монополия на атомное оружие осталась у Америки! Тень взрывов Хиросимы и Нагасаки лежит на всем человечестве…

Академик Виталий Гольданский: После 1939 года публикаций по урану стало значительно больше, и вдруг все разом прекратилось… Не надо быть особенно прозорливым, чтобы понять: началось создание оружия. Этот период истории, на мой взгляд, освещен весьма однобоко. Бытует мнение, что советская разведка настолько хорошо поработала, что физикам практически ничего не оставалось, как «собрать бомбу по добытым чертежам». Но меня интересует другое: почему нет никаких данных о работе западных разведок? Неужели они «проморгали» фундаментальную работу Харитона и Зельдовича?

* * *

Член-корреспондент РАН Лев Феоктистов: …Несмотря на трудный период, когда и исход войны неясен, и до победы далеко, в бомбовую проблематику включаются высшие государственные чины: Л. П. Берия, С. В. Кафтанов, М. Г. Первухин, В. М. Молотов и даже И. В. Сталин… О Курчатове часто говорят как об организаторе науки и атомной промышленности. В этом есть что-то недосказанное. Курчатов, прежде всего, выдающийся ученый, на которого страна возложила великую миссию. Совсем неслучайно еще в 1940 году А. Ф. Иоффе предложил возложить общее руководство урановой проблемой на 38-летнего И. В. Курчатова, как на «лучшего знатока вопроса».

Академик Евгений Велихов: Я хочу выделить 1949 год… Это критический год в истории науки и нашего государства. Представим на мгновение, что физикам не удалось взорвать бомбу. Разве они были застрахованы от ошибок и неудач? Думаю, что гнев Сталина был бы беспощаден, и история нашей страны, а следовательно, и всей цивилизации стала бы иной… Да и мы не собрались бы в этом зале, чтобы попытаться оценить значение испытаний нашей первой атомной бомбы.

* * *

Академик Юрий Израэль: Я хочу заметить, что после Хиросимы и Нагасаки, а также взрыва в августе 1949 года нашей бомбы Земля стала иной — радиоактивной…

Директор Федерального ядерного центра «Арзамас-16» Радий Илькаев: Без развития фундаментальной науки невозможно было создание ядерного оружия. Руководство страны принимало разумные решения: создавались институты и научные центры. Ведь речь шла о будущем, и наша задача очень внимательно всматриваться в него. Если нет будущего у науки, то нет будущего у обороны, нет будущего и у России. Политологи утверждают: к 2015 году на Западе завершится перевооружение на основе новейших технологий. А они могут появиться только с развитием науки, значит, уже сегодня надо об этом задумываться, пока у нас есть возможности. Нам всегда приходилось конкурировать с мощными американскими установками. Там их строили, так как страна богатая. А мы должны были получать такие же результаты, но дешево… Почти всегда это удавалось. Более того, по ряду направлений мы ушли вперед… Например, речь идет о термоядерных исследованиях. Если нам дадут денег в десять раз меньше, чем выделяется на международный термоядерный реактор ИТЭР, то специалисты «Арзамаса-16» зажгут термоядерную плазму. У нас для этого есть установки… Я хочу сказать, что создание и развитие ядерного оружия определило множество направлений в современной науке, в которых наши ученые и специалисты пока остаются лидерами.

Директор Федерального ядерного центра «Челябинск-70» Георгий Рыкованов: Мы часто вспоминаем наших отцов-основателей К. И. Щелкина и Е. И. Забабахина, идеи которых реализуются в нашем ядерном центре до сегодняшнего дня. Это были выдающиеся ученые, прекрасные люди. И когда мы говорим о единстве фундаментальной науки в России и ее ядерных комплексов, то прежде всего должны вспомнить великих ученых, которые жили и работали у нас…

…До сих пор история создания ядерного оружия в СССР складывалась из воспоминаний участников «Советского атомного проекта», и картина получалась неполной. Слишком много было «белых пятен» не только потому, что память человеческая избирательна, но прежде всего из-за тотальной секретности, которая окружала как создателей ядерного оружия, так и предприятия, связанные с этой проблемой. В наши дни завеса секретности чуть-чуть приподнимается благодаря тому, что начали публиковаться документы и материалы, добрых полвека пролежавшие в суперсекретных архивах. Первый сборник «Атомный проект СССР» охватывает семь лет: с 1938 по 1945 год. Это своеобразный пролог к наступлению атомной эры в нашей стране. Знакомство с документами позволяет лучше представить, какое место в истории занимают люди и их воспоминания. Мифы и легенды отходят на второй план, мы постепенно избавляемся от иллюзий.

Впервые слово «секретно» появилось на документах, связанных с урановой проблемой, как раз перед самой войной. Я. Б. Зельдович и Ю. Б. Харитон не успели тогда опубликовать свою вторую статью — она была засекречена. Это им удалось лишь спустя полвека… Любопытно, что гриф «Секретно» впервые был поставлен на материалах, связанных с разведкой урана в Средней Азии. Затем закрытость нарастает: появляются грифы «Совершенно секретно» и «Особой важности». Они существуют и действуют до сегодняшнего дня.

Все, что связано с созданием нового оружия, окружено глубокой тайной и в Америке. Возникает тотальная система секретности, прорваться сквозь которую практически невозможно. Однако советской разведке это удается, и в Москву направляются довольно подробные материалы о ходе работ по созданию атомной бомбы. Позже все добытые материалы попадут в руки Игоря Васильевича Курчатова. А пока события развиваются своим чередом, и их хроника напоминает детективный роман с захватывающим сюжетом.

Научный руководитель советского атомного проекта академик И. В. Курчатов.

Из письма ученых от 5 марта 1938 года председателю СНК СССР В. М. Молотову:

«За последние годы исследования в области атомного ядра развивались весьма интенсивно. Атомное ядро стало одной из центральных проблем естествознания. За короткий период сделаны исключительной важности открытия: обнаружены новые частицы — нейтроны и позитроны, достигнуто искусственное превращение элементов. Эти и ряд других крупнейших открытий привели к принципиально новым представлениям о строении материи, имеющим исключительное научное значение… Развитие работ по ядерной физике в Союзе получило уже большую поддержку со стороны правительства. Был организован ряд ядерных лабораторий в крупнейших институтах страны: в Ленинградском и Украинском физико-технических институтах, в Физическом институте Академии наук СССР, усилены лаборатории Радиевого института.

Некоторым из них были предоставлены большие средства для создания технической базы, весьма сложной и дорогой в этой области. Такая база в виде высоковольтного генератора и грамма радия имеется в Украинском физико-техническом институте, Физический институт Академии наук СССР также располагает для своих работ граммом радия.

Однако имеющаяся у нас сейчас техническая база как в количественном, так и в качественном отношении значительно отстает от того, чем располагают капиталистические государства, особенно Америка».

И далее ученые (а среди подписавших письмо были Иоффе, Курчатов, Алиханов, Скобельцын, Арцимович и другие) просят предоставить Ленинградскому физико-техническому институту два грамма радия «во временное пользование» и ускорить темпы работ по строительству циклотрона.

В то время в СССР ежегодно получали всего 10–15 граммов чистого радия. А использовался он не только в физических лабораториях, но и в медицине, авиации, гамма-дефектоскопии. Так что два грамма — это много… И не случайно резолюция В. М. Молотова: «Что ответить?» — направляется в ряд ведомств.

Насколько мне известно, обращение ученых так и исчезло, однако они продолжают настойчиво «стучаться» в правительство.

Первые американские атомные бомбы — «Малыш» и «Толстяк».

Хотя ответа от Молотка еще не было, 17 июня того же года на заседании комиссии по проекту циклотрона ЛФТИ принимается решение:

«Слушали: 1. О принципиальной необходимости иметь в Союзе большой циклотрон Лоуренса.

Постановили: 1. Признать совершенно необходимым для развития работ по физике атомного ядра сооружение в СССР мощного циклотрона для получения частиц с большой энергией».

Доклад о положении с циклотронами в мире сделал профессор П. Л. Капица. Проектанты циклотрона профессора Алиханов и Курчатов заверили, что смогут в два раза увеличить линейный масштаб установки.

Однако быстрой реакции руководства страны не последовало. Члены правительства были прекрасно осведомлены о том, что в среде физиков много сомневающихся в ценности новых открытий. Дискуссия по этим проблемам шла в СССР уже несколько лет. Многие известные ученые были настроены весьма пессимистично относительно будущего ядерной физики. Об этом свидетельствует, в частности, мартовская сессия АН СССР 1936 года, на которой возник спор вокруг доклада «Проблема атомного ядра», сделанного И. Е. Таммом.

Его оппонентом выступил известный профессор Л. В. Мысовский. Он сказал: «…действительное использование стакана воды как запаса ядерной энергии, которая в этом стакане находится, представляется невозможным и невероятным. Но, в сущности говоря, жалеть об этом не приходится. В то время, когда наши представления о ядерных реакциях были наивными, кто-нибудь из неосторожных физиков-радиологов мог взорвать мир, если бы ядерные реакции могли течь самопроизвольно. Действительно, если мы могли бы заставить их течь так, как они текут внутри звезд, то такое положение представляло бы большую опасность. Но на самом деле мы от этого защищены…»

Почему консерваторы не становятся пророками? Профессор Мысовский мог бы войти в историю как человек, предсказавший «атомный век», но полет его фантазии служил отрицанию такой возможности… Как часто мы делаем подобные ошибки! Впрочем, образ «стакана воды» как источника огромной энергии стал хрестоматийным, и сегодня он так же популярен, как в тридцатые годы.

Возражая профессору Мысовскому, Игорь Евгеньевич Тамм заметил: «Я бы сказал, что действительно наивна мысль о том, что использование ядерной энергии является вопросом пяти или десяти лет. Предстоит громадная, колоссальная работа, но я не вижу никаких оснований сомневаться в том, что рано или поздно проблема использования ядерной энергии будет решена. Возможно, конечно, что на пути к ее разрешению встретятся непреодолимые затруднения, однако я не думаю, чтобы совокупность наших теперешних знаний указывала на наличие таких затруднений…»

Именно Игорю Евгеньевичу Тамму и его сотрудникам, среди которых был и молодой Андрей Дмитриевич Сахаров, предстояло справиться с этими самыми «непреодолимыми затруднениями», чтобы сделать термоядерную бомбу. И случилось это как раз через десяток лет…

Осень 1938 года ознаменовалась победой тех, кто уделял особое внимание новому направлению в физике. 25 ноября было принято Постановление Президиума АН СССР «Об организации в Академии наук работ по исследованию атомного ядра». Председателем постоянной комиссии по атомному ядру стал академик С. И. Вавилов, в нее вошли А. Ф. Иоффе, И. М. Франк, А. И. Алиханов, И. В. Курчатов, В. И. Векслер и другие крупные ученые и специалисты.

6 августа 1945 года американский самолет сбросил атомную бомбу над Хиросимой. 9 августа смертоносный «гриб» взвился над Нагасаки. Судьба этих двух японских городов обозначила новые условия мирового существования.

На этом документе стоит дата «17 октября 1940 г.», а рядом от руки приписано: «Секретно». Гриф появился лишь спустя пять лет, точнее, после 15 декабря 1945 года, когда работа над А-бомбой в СССР начала разворачиваться бешеными темпами, а над миром уже взметнулась ядерная тень Хиросимы и Нагасаки. Засекретил материалы заместитель наркома боеприпасов В. А. Махнев, который распорядился прислать ему из Бюро изобретений Народного Комитета Обороны СССР все заявки на изобретения и отзывы, так" или иначе связанные с «атомной тематикой». Среди них была заявка на изобретение В. А. Маслова и В. С. Шпинеля «Об использовании урана в качестве взрывчатого и отравляющего вещества». 7 декабря 1946 года отдел изобретательства MB С выдал авторам «не подлежащее опубликованию авторское свидетельство, зарегистрированное в Бюро изобретений при Госплане Союза ССР за № 6353 с». Шесть лет чиновники от науки не могли понять, что атомная бомба изобретена!

Осенью 1940 года два сотрудника Физико-технического научно-исследовательского института Академии наук УССР кандидаты физико-математических наук Маслов и Шпинель направили заявку в Бюро изобретений НКО СССР. В ней они довольно подробно описали устройство А-бомбы. Впрочем, судите сами, вот отрывки из этой заявки:

«Как известно, согласно последним данным физики, в достаточно больших количествах урана (именно в том случае, когда размеры уранового блока значительно больше свободного пробега в нем нейтронов) может произойти взрыв колоссальной разрушительной силы. Это связано с чрезвычайно большой скоростью развития в уране цепной реакции распада его ядер и с громадным количеством выделяющейся при этом энергии (она в миллион раз больше энергии, выделяющейся при химических реакциях обычных взрывов)…

Нижеследующим показывается, что осуществить взрыв в уране возможно, и указывается, каким способом… Проблема создания взрыва в уране сводится к получению за короткий промежуток времени массы урана в количестве, значительно большем критического…

Требования к главным параметрам конструкции А-бомбы были изложены в Техническом задании (документ 1946 года).

В качестве примера осуществления такого принципа может служить следующая конструкция. Урановая бомба может представлять собой сферу, разделенную внутри на пирамидальные сектора вершинами для которых служит центр сферы и основаниями — ее поверхность. Эти сектора-камеры могут вмещать в себе количество урана, только немногим меньше критического. Стенки камер должны быть полыми и содержать воду либо какое-нибудь другое водосодержащее вещество (например, парафин и т. д.). Поверхность стенок должна быть покрыта взрывчатым веществом, содержащим кадмий, ртуть или бор, т. е. элементы, сильно поглощающие замедленные водяным слоем нейтроны (например, ацетиленит кадмия). Наличие этих веществ даже в небольшом количестве вместе с водяным слоем сделает совершенно невозможным проникновение нейтронов из одних камер в другие и возникновение вследствие этого цепной реакции в сфере. В желаемый момент при помощи какого-нибудь механизма в центре сферы может быть произведен взрыв промежуточных слоев…»

Напоминаю, идет только 1940 год, и об А-бомбе еще не задумываются выдающиеся физики — они только стремительно идут вперед, открывая одну заветную дверь за другой

А два изобретателя из Харькова пишут далее в своей заявке:

«В отношении уранового взрыва помимо его колоссальной разрушительной силы (построение урановой бомбы, достаточной для разрушения таких городов, как Лондон или Берлин, очевидно, не явится проблемой) необходимо отметить еще одну чрезвычайно важную особенность Продуктами взрыва урановой бомбы являются радиоактивные вещества. Последние обладают отравляющими свойствами в тысячи раз более сильной степени, чем самые сильные яды (а потому — и обычные отравляющие вещества). Поэтому, принимая во внимание, что они после взрыва некоторое время существуют в газообразном состоянии и разлетаются на колоссальную площадь, сохраняя свои свойства в течение сравнительно долгого времени (порядка часов, а некоторые из них даже дней и недель), трудно сказать, какая из особенностей (колоссальная разрушающая сила или же отравляющие свойства) урановых взрывов наиболее привлекательна в военном отношении».

Заявка Маслова и Шпинеля настолько точно описывает как сам ядерный взрыв, так и его последствия, что невольно вызывает удивление: неужели уже в 1940 году все было ясно?! Но так кажется только с позиций сегодняшнего дня, ведь нам уже известно, как и когда была создана и испытана А-бомба. В далеком 1940 году все представлялось иначе, и даже академик Хлопин — сторонник и знаток состояния дел в ядерной физике — в своем заключении тогда отметил: «Следует относительно первой заявки сказать, что она в настоящее время не имеет под собой реального основания. Кроме того, и по существу в ней очень много фантастического».

Теоретические проблемы решались в основном в КБ-11, руководимом Ю. Б. Харитоном. Отчеты о результатах работ он посылал лично Л. П. Берия (документ 1949 года).

Ю. Б. Харитон у музейного экспоната первой советской атомной бомбы РДС-1. Музей ядерного оружия, г. Саров.

Но Маслов не сдается. Он не соглашается с мнением именитых ученых и настаивает на своем. Теперь уже он обращается к Наркому обороны СССР Маршалу Советского Союза С. К. Тимошенко. В своем письме он утверждает:

«Чисто научная сторона вопроса сейчас находится в такой стадии, что позволяет перейти к форсированному проведению работ в направлении практического использования энергии урана. Для этой цели мне представляется крайне необходимым как можно быстрее создать в одном из институтов лабораторию специально для урановых работ. Это дало бы нам возможность проводить исследования в постоянном контакте с наиболее квалифицированными техниками, химиками, физиками и военными специалистами нашей страны. Особенно для нас необходимо сотрудничество с высококвалифицированными конструкторами и химиками».

В конце письма Виктор Алексеевич Маслов приводит номер своего партбилета — 2377049 и адрес в Харькове. Письмо попадает на стол наркома с припиской: «Не подтверждается экспериментальными данными». Тимошенко не стал разбираться в сути дела — все его помыслы были связаны с сегодняшним положением дел, а не с будущей войной. И судить его за это нельзя…

Однако всего через несколько лет и маршалу Тимошенко, и академику Хлопину, и физикам, и военным предстояло фантастику делать реальностью. Тогда вспомнили о заявке на изобретение атомной бомбы, но единственное, что оставалось сделать, — это от руки написать на ней: «Секретно».

Начало 1939 года. Президиум Академии наук СССР обсуждает проблему атомного ядра. Обеспокоенность наших ученых очевидна — об этом свидетельствует письмо в СНК СССР президента АН СССР Комарова и секретаря президиума АН СССР Веселовского. В нем, в частности, говорится:

«Физика атомного ядра является одним из важнейших отделов современной физики. При изучении ядра сделан ряд замечательных открытий, заставивших пересмотреть основные физические представления..

Техническая база советской физики крайне недостаточна и резко отстает от соответствующей базы в заграничных лабораториях. В Союзе имеется в настоящее время лишь один циклотрон малой мощности и устарелой конструкции. Между тем циклотрон — основная из применяемых сейчас установок для получения быстрых частиц. Так, например, число действующих циклотронов в США — семь и строящихся — девять. В Японии — один действующий и один строящийся, в Англии строятся два циклотрона, во Франции, Дании, Канаде и Швеции — по одному».

И далее вывод:

«… Президиум АН полагает, что:

1. Сосредоточение работ по изучению атомного ядра в Академии наук СССР и академиях союзных республик (УССР, БССР), а также в университетах является неотложной задачей.

2. Необходимо скорейшее осуществление строительства циклотрона, спроектированного Ленинградским физико-техническим институтом.

3. Центральная лаборатория по изучению атомного ядра должна быть создана в Академии наук в Москве…»

Ответ на письмо поступил довольно скоро. Он был лаконичен:

«…Совнарком разрешил Академии наук сосредоточить работу по исследованию атомного ядра в Академии наук СССР и выделить необходимые лимиты капиталовложений за счет плана капитальных работ Академии на 1939 год».

Этим же решением Ленинградский физико-технический институт из Наркомата среднего машиностроения был передан Академии наук, хотя позже над ним было «двойное» руководство — Академии и Министерства среднего машиностроения. Но до этого времени оставалось еще десять лет.

(Продолжение следует.)

Роман о гомеопатии

В. ЗИЛЬБЕР.

Почти 2,5 тысячи лет человечество лечилось по принципу «противоположного». Определение этого принципа можно встретить во многих медицинских трудах со времен древнегреческого врача, реформатора античной медицины Гиппократа (IV–V вв. до н. э.). Вот что говорит сам Гиппократ в своем сочинении «О древней медицине»: «…и следует тому, кто захочет правильно лечить, помогать теплом через холодное, холодному посредством теплого, сухому посредством влажного и влажному через сухое… В самом деле, если вредит одно из них, то подобает облегчить противоположным…»

Совсем иначе обстояло дело с другим медицинским принципом — принципом лечения «подобным», его пытался сформулировать лишь один из авторов знаменитого «Гиппократова сборника», куда входило около 60 сочинений древнегреческих врачей. Сочинение это называется «О местах в человеке». Коротко упомянув принцип «противоположного», безымянный автор пишет: «…Иной случай: болезнь произведена сходным, и сходным же, которое заставили принять, больной от болезни переходит к здоровью…»

Но никто не понял, не подхватил эту идею, и на многие века она осталась никем не замеченной. Человечеству понадобилось еще полторы тысячи лет, чтобы осознать принцип «подобного». И связано это с именами двух удивительных немецких врачей — Парацельса и Ганемана. Ибо, если Гиппократ стал «отцом медицины», то первыми революционерами в медицине стали Парацельс и Ганеман.

Парацельс — знаменитый врач средних веков прожил всего 48 лет, не оставив после себя ни наследника, ни достойного последователя, но успев, однако, основательно поколебать традиции, существовавшие неизменными почти пятнадцать веков.

Родился Парацельс в 1493 году. Единственный сын скоро овдовевшего отца — химика и врача на горных разработках Каринтии (тогда немецкой части Швейцарии), — он заканчивает медицинский университет в Италии, в Ферраре, в возрасте 22 лет. Неординарность натуры молодого Парацельса и его честолюбие проявляются уже в студенческие годы.

Закончив университет, он неожиданно исчезает в странствиях на целые 10 лет: обходит почти все страны Европы, принимает участие в качестве хирурга в ряде военных кампаний, учится своему ремеслу у всех, вплоть до знахарей и цирюльников. И затем так же неожиданно объявляется в Базеле, где, в силу своих незаурядных знаний, сразу же становится главным городским врачом и одновременно профессором физики, химии и хирургии базельского университета. И тотчас же обрушивается не только на всю городскую медицинскую знать, но и на всю официальную медицину, которая существовала сама по себе, а народ сам по себе. Все лечились клизмами да кровопусканиями.

Парацельс подверг критике не только многие утверждения самого Галена, древнеримского врача (II в. н. э.), авторитет которого в XVI веке затмил даже Гиппократа, но и принцип «подобия», безраздельно господствовавший в то время в медицине. «…Ни одна горячая болезнь не излечивается холодным, ни холодная — теплом. Но часто бывает, что подобное своему излечивает свое…», — заявил Парацельс.

Знаменитый философ, алхимик и врач XVI века Филипп Ауреол Теофраст Бомбаст из Гогенгейма, известный под именем Парацельса (1493–1541).

Правда, он редко употребляет слово «подобное», гораздо чаще пользуется такими словами, как «соответствие» и «симпатия». Одна из его рекомендаций, например, применять грецкий орех для питания и даже для лечения головного мозга, потому что ядро грецкого ореха напоминает головной мозг. Или: желтым соком чистотела лечить желчную болезнь.

В то время как вся терапия XVI века продолжала основываться на учении двухтысячелетней давности о четырех соках в организме человека (крови, слизи, желтой и черной желчи), Парацельс неожиданно увязывает воедино по принципу «симпатии» и «соответствия», казалось бы, несовместимое: металлы, растения и отдельные органы человеческого тела. Солнце, как главное небесное светило, поддерживающее жизнь на земле, считает он, находится в симпатической связи с человеческим сердцем, как главным двигателем человека, Луна — с мозгом, Венера — с почками, а Марс — с желчным пузырем. А поскольку, по древней традиции, Солнце есть золото, Луна — серебро, Венера — медь, Марс — железо, то золото и растения, находящиеся в симпатии с Солнцем (шалфей, розмарин, лаванда), должны излечивать сердечные заболевания; серебро и растения, «симпатические» Луне (черная чемерица, рута пахучая), — душевные заболевания; медь и растения, «симпатические» Венере (коровяк, сельдерей), — болезни почек и мочевого пузыря.

Сейчас все это кажется наивным. Но во времена Парацельса это было откровением. А так как его никто не понимал, то и все его исцеления казались не то чудом, не то шарлатанством. На самом же деле то были первые шаги к новой медицинской эпохе, у истоков которой он стоял. Парацельс первым в мировой практике отделяет химию от алхимии и предлагает в качестве химического сырья для лекарств — металлы. И самое удивительное, что преследуемый всю жизнь завистниками и врагами, чему в немалой степени способствовал и его собственный неуемный характер, он совершал чудеса в излечениях самых разнообразных человеческих недугов. И хотя Парацельс так и не успел ни объяснить, ни сформулировать принцип «подобного» в медицине, он, в отличие от безымянного автора сочинения «О местах в человеке», уже не просто чувствовал этот новый принцип, но и, видимо, применял его на практике. Однако до той гомеопатии, которую мы знаем, было еще долгих 2,5 века.

В конце концов, за бескомпромисность, доходившую порой до грубости, Парацельса начинают преследовать даже бывшие его покровители, и он вскоре вынужден бежать из Базеля. И всю оставшуюся жизнь кочует сопровождаемый толпой тех, кого лечил, восхищенных поклонников и учеников.

Умер Парацельс в 1543 году, проболев всего 3–4 дня. И, видимо, в какой-то степени, неожиданно даже для самого себя. Людская молва приписала быструю смерть его врагам, которые якобы подослали к нему убийц или отравили.

Парацельс в годы жизни в Базеле (1526). Рисунок Ганса Гольбейна-младшего.

Титульный лист полного собрания работ Парацельса, изданных в 1590 году в Кельне.

Датой рождения гомеопатии считается год 1776-й. И связано это с именем другого немецкого врача — Ганемана. Судьба его на удивление во многом прямо противоположна судьбе Парацельса.

В отличие от Парацельса, который был единственным сыном, в семье Ганемана было 10 братьев и сестер, и он старший. Его отец — живописец по фарфору не только не имел понятия о химии и медицине, но не в состоянии был оплачивать учебу сына даже в обыкновенной школе, не говоря уже об университете. Мальчик же оказался настолько талантливый — в 11 лет ему поручали преподавать сверстникам правила греческого языка, — что учителя в школе, а потом и профессора в университете опекали его, передавая из рук в руки.

В 25 лет Ганеман знает 8 языков, в том числе все ведущие европейские, латинский, греческий и арабский, медицину, химию, ботанику, зоологию, физику и даже горное дело.

В 33 года он уже 10 лет практикует, женат, счастлив и имеет пятерых детей (а всего их будет 11). К его энциклопедическим знаниям прибавляется знание аптекарского дела и фармацевтики. И, наконец: прекрасное знание химии, где он — автор ряда работ и блестящий переводчик лучших химиков и врачей того времени. Причем переводы известных сочинений Ганеман снабжает примечаниями, исправляет неточности и заблуждения, обнаруживая во многих случаях более современный взгляд на вещи.

Однако основным для Ганемана оставалась все-таки медицинская практика. Но чем больше он практиковал, тем больше убеждался в ограниченности и откровенном убожестве современного ему врачевания. Несмотря на то, что вся фауна Европы была уже полностью обследована, а химия заявила о себе в полный голос, свойства лекарственных растений по-прежнему никто не изучал. Лекарства испытывали на животных, и, как они будут действовать на человека, не знали. Незнание свойств лекарств, как и прежде, старались компенсировать смешением большого числа составляющих в одном рецепте. Каждый «порядочный рецепт» должен был включать в себя средства: основное, вспомогательное, исправляющее, направляющее, формудающее и так далее и тому подобное. Так, знаменитая еще со средних веков пропись Териакум (Theriakum) состояла из 66 средств. А то, что среди них сплошь и рядом оказывались вещества с абсолютно разной направленностью, никого не удивляло. Важно, что врачи выписывали, аптекари делали, и, чем больше было составляющих, тем дороже стоило лекарство. При этом рецепты менялись при хронических болезнях каждые 2–3 дня, а при острых — по несколько раз в день. Результаты же оставались плачевными. Чтобы найти выход из положения, пытались обращаться к заветам древних. С целью отвлечь дурные соки «и очистить организм от «болезненного вещества» наносили на кожу надрезы и, постоянно раздражая их, обращали эти надрезы в застарелые язвы (заволоки, фонтанели)». Предполагалось, что таким образом открывался выход через эти гниющие поверхности для «болезненного вещества». Основываясь на наблюдениях древних, что болезнь легче переносится, если сопровождается обильной рвотой, выделением пота, мочи и кровотечениями, старательно выискивали в больном организме всевозможные «сгущения», «завалы», «застои» и, действуя по принципу «противоположного», тут же уничтожали их, как если бы все это было не следствием болезни, а ее первопричиной. Торговля пиявками по всей Европе стала самым прибыльным делом. Прямое же кровопускание из вен начинало походить на откровенную резню.

И вот среди всей этой средневековой вакханалии раздался голос протеста Ганемана. Протестовали против неумеренного кровопускания и раньше. Возмущался даже Парацельс. Но так убедительно это прозвучало впервые.

В 1792 году неожиданно умер император Австрии Леопольд II. Правил он всего два года, но и за это короткое время «своим умом и миролюбием отвратил войны, казавшиеся неизбежными». Известие о его кончине поразило всех и дало повод самым невероятным слухам. Лечащие врачи во главе с известным тогда баварским лейб-медиком Лагузиусом опубликовали отчет о течении болезни и результатах вскрытия. Выяснилось, что исхудалому и ослабленному болезнью императору в течение только одних суток было сделано 4(!) обильнейших кровопускания. Познакомившись с отчетом, Ганеман тут же выступил с резкой публикацией, считая, что именно кровопускания погубили императора.

В конце концов, полностью разуверившись в возможностях медицины, Ганеман решает окончательно бросить практику, придя к выводу, что медицина не только беспомощна, но и «положительно вредна».

Портрет основателя гомеопатии Ганемана (1755–1843) из книги «Органон врачебного искусства», изданной в 1921 году в Германии.

И вот 35-летний глава многочисленного и счастливого семейства, «в расцвете сил и умственного развития, приобретя себе известность как врач, ученый и литератор», только по одному побуждению совести «низвергает себя и все свое семейство до нищеты и лишений». Средств, чтобы продолжать жить в Лейпциге, не хватает. Переводы, которыми продолжал заниматься Ганеман, оплачивались значительно хуже, и семья была вынуждена переехать в окрестности города. «Ганеман одевается в самую простую одежду, носит простые башмаки, помогает жене по хозяйству и собственными руками месит хлеб».

И тут происходит событие, которое иначе, чем озарением, не назовешь, — почти через две тысячи лет после одинокой вспышки озарения безымянного автора сочинения «О местах в человеке».

Переводя в 1790 году на немецкий «Лекарствоведение» известнейшего на всю Европу английского врача Куллена, в главе о хинной коре Ганеман, как это часто бывало и раньше в его переводах, не согласился с мнением именитого автора о ее целебных действиях. Сам Ганеман как врач неоднократно использовал хинную кору, а однажды даже с ее помощью вылечил себя от малярии.

Решив еще раз проверить действие хинина на себе, на этот раз совершенно здоровом, он с изумлением обнаружил, что испытывает все те припадки «сильнейшего ожесточения», через которые прошел раньше, когда болел. Сравнивая уже хорошо известные всем врачам мира симптомы малярии с теми, которые он вызывал у себя искусственно, Ганеман был поражен этим сходством. Его потрясла мысль о том, что хинная кора излечивает больного от малярии именно потому, что вызывает приступ малярии у здорового. Получалось, что лечило не то лекарство, которое оказывало «противоположное» действие, а то, которое оказывало действие, «подобное» болезни.

Проанализировав все, что было сделано «старой медицинской школой» почти за 3500 (!) лет (знание языков это позволяло), Ганеман пришел к выводу, что за всю свою историю медицина применяла всего три главных способа исцеления недугов. Первый — самый простой заключался в устранении очевидной причины болезни. Например, извлекался проглоченный случайно предмет, устранялись ненормальные условия жизни или залечивалась рана.

Для обозначения второго способа лечения Ганеман впервые в истории медицины вводит собирательный термин — «аллопатия».

Этим термином он обозначил все то бесчисленное множество методов лечения «старой медицинской школы», в основе которых лежал поиск примитивно понимаемых вещественных причин болезни, «поселившихся» каким-то образом в человеческом организме. Врач стремился либо удалить эти «причины» любыми способами (а мы уже познакомились с некоторыми из них), либо воздействовать на них лекарственными средствами, «противоположными» по своему действию, то есть иными, чем природа самой болезни. Отсюда и термин «аллопатия» (от греческого alios — иной, pathos — болезнь).

И, наконец, третий способ лечения — противоположный второму. Заключался он в использовании каждый раз такого лекарства, как писал Ганеман, «которое само способно вызвать страдание, подобное тому, которое должно быть излечено». Этот способ лечения Ганеман назвал гомеопатическим (от греческого homios — подобный, pathos — болезнь).

В «Органоне врачебного искусства» — главном труде своей жизни — в специальной главе, которую Ганеман назвал «Примеры бессознательных гомеопатических излечений», он приводит более 350 имен выдающихся врачей начиная с XV века, в трудах которых находит указания на удачное, но не объясненное ими использование лекарств, действовавших, по его мнению, по принципу «подобия». Мало того, Ганеман приводит ряд цитат и ссылок на позднейших врачей, которые хоть и «нерешительно», но «также чувствовали истинность гомеопатического метода лечения и писали об этом». Наконец, он приводит слова датского армейского врача Шталя, который еще в 1738 году «выразил свои убеждения по этому поводу особенно ясно: «Правила, обычно применяемые в медицине, лечить противоположно действующими средствами (contraria contrariis) совершенно ложны и противны тому, что должно быть. Я, напротив, убедился в том, — писал Шталь, — что болезни преодолеваются и излечиваются средствами, вызывающими подобное поражение (similia similibus): ожоги следует лечить у огня, отморожение конечностей — прикладыванием снега и ледяной водой, воспаления и ушибы — очищенным спиртом. Подобным образом я лечил повышенную кислотность желудочного сока очень малыми дозами серной кислоты с прекрасным результатом…» Приведя это высказывание, Ганеман заканчивает свой экскурс в историю медицины следующими словами: «Как близко подходили они к пониманию истины! Однако она ускользала вместе с преходящей мыслью…» Мы же добавим, что ускользала она потому, что, даже догадываясь о действенности принципа «подобного», никто так и не смог указать действенных путей его реализации, а именно: ясного и четкого способа получения гомеопатических лекарств.

Итак, 1776 год стал годом рождения гомеопатии. Именно тогда Ганеман опубликовал статью «Опыт нового принципа для нахождения целительных свойств лекарственных веществ», в которой впервые в истории человечества не только сформулировал принцип «подобного» в медицине, но и дал четкий и ясный ключ для овладения этим принципом — указал, как находить лекарственные средства по принципу «подобия».

Вот первый вывод Ганемана: «Каждое действительное лекарственное вещество возбуждает в человеческом теле известный род собственной болезни, которая тем своеобразнее, тем отличительнее и сильнее, чем действеннее это лекарство».

С другой стороны, бывает, что хроническая болезнь вдруг излечивается неожиданно навалившимся другим тяжелым заболеванием. Значит, делает вывод Ганеман, есть такие болезни, которые способны уничтожать одна другую, и надо только научиться распознавать, какая болезнь способна уничтожать другую и почему. Как только ключ к пониманию этого механизма станет известен, можно будет с помощью лекарств искусственно вызывать вторую нужную болезнь, и первая болезнь будет излечена.

И Ганеман, формулируя первый главный принцип гомеопатии — принцип «подобного», предлагает этот ключ. Исцеляющим всегда является такое лекарство, которое в здоровом организме (и это принципиально — именно в здоровом) способно вызвать подобную же болезнь. Лекарство для данного больного будет гомеопатическим (подобным), если оно способно (у него — здорового) вызвать состояние наиболее близкое (подобное) к его болезни.

Но почему так происходит? Почему искусственно вызванная лекарством подобная болезнь приводит к излечению организма? Ганеман напоминает, что большинство лекарств (особенно растительного происхождения) оказывает на человеческий организм более одного действия: одно прямое (первичное), которое постепенно переходит во второе (вторичное), или противодействие. «Последнее обыкновенно представляет собой состояние, прямо противоположное первому».

В качестве простейшего примера можно привести действие на человеческий организм холодного и горячего. (По мнению Ганемана, температурные воздействия можно в определенном смысле считать лекарственными.) Если одну из озябших рук погрузить в умеренно горячую воду, руке сразу станет тепло. Это первая реакция (первичная). На этой стадии организм в течение какого-то времени «как бы поневоле» воспринимает и пассивно «выносит впечатления» от действия на него внешней силы. Но затем следует вторая реакция (вторичная), или противодействие. Она всегда направлена «против» первичного воздействия, как бы против вмешательства в организм со стороны. Это всегда бессознательная, защитная реакция. И, действительно, скоро вы заметите, что руке, погруженной в горячую воду, становится как бы холоднее, чем другой, непогруженной; и уже совсем холодно ей станет, когда вы вытащите руку из воды.

Гравюра из книги Парацельса «Opus Chirurgicum» (1566). На переднем плане изображены хирурги, делающие операцию. Между ними — группа совещающихся врачей.

Если же, действуя по принципу «подобного», вы погрузите озябшую руку в ледяную воду, то организм будет реагировать совсем по-иному. В первый момент вы испытаете первую реакцию — небольшой шок, как бы «ожог» от холода. Но очень скоро рука, погруженная в ледяную воду, начнет словно наливаться теплотой — это будет защитная реакция противодействия. И, когда вы вытащите руку из воды, она будет уже теплой и розовой. Разумеется, этот способ не приемлем при наличии определенных патологических изменений в руке.

И другой пример Ганемана — с кофе и опием. Кофе (как и опий, и любой другой наркотик) придает силы, тонизирует только в своем первичном действии. Конечно, первичное действие кофе значительно дольше температурного (рука в воде). Но и его вторичное действие, которое вновь возвращает организм в его исходное состояние упадка сил, также значительно продолжительнее. Чем крепче искусственно подстегивающее средство, тем сильнее его вторичное действие — спад. Наркотики обладают особенно сильным вторичным действием, и потому тем отчетливее тяга к их повторному применению.

Приведенные примеры с температурным воздействием дают упрощенное, но достаточно наглядное представление о том, что лечение по принципу «подобного» мобилизует защитные силы организма (рука после холодной воды теплая), в то время как лечение по принципу «противоположного», скорее, наоборот, выключает их (руке после горячей воды холодно).

Но именно мобилизующий эффект гомеопатических лекарств является сутью лечения по принципу «подобного». Ибо, если любая вторичная — окончательная реакция организма — противоположна первичной, то напрашивается естественный вывод: нужно лекарство, которое будет бороться с болезнью не в первичном своем действии — временном (что чаще всего делает аллопатия), а во вторичном, окончательном его действии — противодействии. Именно потому врач-гомеопат, подбирая лекарство по принципу «подобного», которое в первичном своем действии (временном) способно вызвать у больного симптомы, подобные болезни, знает, что во вторичном — своем окончательном действии оно обязательно начнет мобилизовывать защитные силы организма на борьбу именно с этой болезнью. Как видим, ошибиться здесь невозможно. Аллопатия же, действуя прямо противоположно, стремится уничтожить болезнь с помощью первичного действия лекарств и тем самым провоцирует организм на «подогревание» болезни во вторичном, окончательном действии лекарства.

Все эти доводы, лежащие, казалось бы, на поверхности, всегда неохотно принимались во внимание сторонниками аллопатической доктрины. Особенно во времена Ганемана. И потому в «Органоне врачебного искусства» Ганеман дает более глубокое обоснование принципу «подобия».

Интересно сравнить ход рассуждений Ганемана и его далекого предшественника — Галена. Оперировали они одними и теми же понятиями: здоровье человека и симптомы нездоровья, но провозглашали принципы прямо противоположные. Итак, Гален: «Так как выздоровление есть только изменение ненормального состояния в нормальное состояние и так как эти два состояния противоположны друг другу, то из этого следует, что здоровье может быть восстановлено лишь тем, что противоположно болезни». Оставляя читателю увлекательную задачку определить формальную ошибку Галена, заметим, что Гален мог позволить себе такое короткое обоснование лечебного принципа, ибо за его спиной стоял великий Гиппократ. Задача Ганемана была несравненно более сложной. Намного сложнее оказался и ход его рассуждений. Обратите внимание, никаких предположений, никаких теоретических изысков. Только чистый практический опыт. Вот суть его рассуждений.

1. Опыт показывает, что разные люди (по возрасту, состоянию здоровья) по-разному реагируют на один и тот же «болезнетворный вредный агент»: одни заболевают, другие нет.

2. Опыт показывает, что всякое известное лекарство действует на каждого здорового человека «во всякое время и при всех обстоятельствах, вызывая свойственные себе припадки… (ясно заметные, если прием достаточно велик)». Это так называемая искусственная болезнь.

Отсюда первый вывод: так как воздействие «болезнетворных вредных агентов» на здоровье человека не абсолютно, но подчинено и обусловлено рядом причин (пункт 1-й), в то время как лекарственные агенты обладают абсолютным и безусловным действием (пункт 2-й), то последние по своей силе «намного превосходят первые».

3. В природе существуют болезни несходные и сходные (подобные) в своих проявлениях и вызываемых ими страданиях (симптомах). Одновременно сходные болезни поражают в точности те же самые части тела.

4. В природе из двух несходных болезней, если они встречаются, побеждает сильнейшая, после чего последняя продолжает свое разрушительное действие. Равные по силе несходные болезни сосуществуют.

Точно так же из двух подобных болезней побеждает сильнейшая, равные по силе сосуществуют.

Отсюда второй и главный вывод: если врач организует «встречу» двух подобных болезней, из которых вторая будет искусственно созданной (гомеопатическим лекарством), то последняя уничтожает первую, так как по своей силе она «намного превосходит первую» (см. первый вывод к пунктам 1 и 2).

5. Опыт показывает, что с прекращением приема лекарства (гомеопатического) искусственная болезнь прекращается.

Непростая цепочка доказательств хотя и построена на логике, но основана на опыте.

В параграфе 46 «Органона врачебного искусства» Ганеман приводит довольно много примеров естественных излечений «самою природою одних болезней посредством присоединения к ним других, сходных с ними». Так, оспа излечивает множество болезней, сходных с ней: многие хронические болезни глаз, так как сама «производит жестокое воспаление глаз»; глухоту и одышку, так как часто сама вызывает и то и другое; дизентерию, так как сама способна производить «тщетные позывы на низ». Другой пример — корь, которая характером лихорадки и кашлем сильно напоминает коклюш. И «когда при эпидемии обе эти болезни свирепствовали одновременно, многие дети, заболевшие корью, оставались свободными от коклюша». Корь же способна излечивать и многочисленные хронические лишаи, а также всевозможные кожные высыпания. И тем быстрее и надежнее, чем более они схожи с высыпаниями самой кори.

Тот факт, что каждая болезнь не только проявляется по-своему, но и действует выборочно, то есть захватывает и поражает только ей свойственные участки и органы, был замечен еще древними. Поэтому реакции больных (Ганеман называет эти реакции одним образным словом — «припадки») при одной и той же болезни весьма схожи. На этом, собственно, и построены все попытки классифицировать болезни.

Ганеман не только открыл, что каждое гомеопатическое лекарство действует на организм так же, как и болезнь, строго выборочно, он доказал, что если гомеопатическое лекарство выбрано правильно, то оно действует именно на те органы и участки, которые поражены. То есть реагировать на лекарство начнет прежде всего больное место.

Для иллюстрации можно привести следующий пример. Если легонько стукнуть себя по здоровому месту, реакция будет одна; если же в этом месте окажется, скажем, нарывающий фурункул, то реакция будет иная — болезненная. Точно так же реагирует и организм на гомеопатическое средство. На каждый условный импульс — воздействие лекарственного препарата, поступающего в пораженный орган или участок, больное место реагирует значительно острее. Именно этим, то есть более острой реакцией, объясняется так называемое «первичное обострение» симптомов (но не болезни), которое часто (но не всегда) наблюдается в начале гомеопатического лечения.

Как пишет один из столпов гомеопатии Дж. Кент, «самые сильные ухудшения мы наблюдаем в тех случаях, когда уже имеются патологические изменения в органах и тканях». Если улучшение состояния больного от приема гомеопатического лекарства произошло вообще без предварительного ухудшения, это значит, что «нет ни органической патологии, ни тенденции к ней. Хроническое заболевание неглубокое, касается более функции нервов, нежели состояния тканей».

(Продолжение следует.)

Новый учебник биологии

В конце 1999 года Московский институт развития образовательных систем (МИРОС) при содействии Национального фонда подготовки кадров (НФПК) издал новый учебник «Общая биология» для 10-го класса (авторы — М. Б. Беркинблит, С. М. Глаголев, В. А. Фуралев). Эта книга продолжает серию учебников биологии под редакцией М. Б. Беркинблита, издаваемых МИРОС начиная с 1993 года, и охватывает первую половину курса общей биологии (10-11-й классы). Представляемая читателям «Общая биология» стала победителем конкурса учебников нового поколения и была допущена Министерством образования РФ к применению в средней школе.

В рамках предлагаемого курса общей биологии в 10-м классе школьники знакомятся с биохимией, цитологией, генетикой и эмбриологией, а в 11-м — с эволюционной теорией и экологией.

Первый раздел учебника для 10-го класса дает современные сведения о клетке, в нем рассматриваются строение и функции основных клеточных органелл. Во втором разделе рассказывается о достижениях молекулярной биологии. Два первых раздела изложены глубже, чем в существующих школьных учебниках, с привлечением современных научных данных. Третий раздел пособия посвящен классической генетике. Наряду с традиционными аспектами в нем детально рассматриваются особенности механизмов наследования у разных организмов, роль современных генетических методов в медицине и селекции. Четвертый раздел учебника — эмбриология. Сегодня это одна из наиболее интенсивно развивающихся биологических дисциплин, к сожалению, очень слабо освещенная в школьных учебниках. В новом учебнике изложение генетики опирается на цитологические и молекулярно-биологические сведения, а эмбриологии — на данные по цитологии и генетике.

Книга рассказывает не только о достижениях современной биологии, но и о том, как эти научные результаты были получены. В ней подробно описывается ряд ключевых экспериментов, приводятся сведения о многих ученых-биологах. Важный элемент учебника — задачи. Наряду с обычными контрольными вопросами в него включены творческие задачи, решение которых заставляет школьников использовать разнообразную информацию, делать критический анализ, выдвигать гипотезы, строить модели биологических явлений и процессов.

Новый учебник будет полезен не только учителям биологии и школьникам, которые выбрали специальность, связанную с этой наукой, например медицину, но и тем, кто хочет углубить знания по биологии и интересуется современным состоянием биологической науки.

Учебник «Общая биология» для 10-го класса выпущен в двух книгах (1-й том — 224 стр., 2-й том — 336 стр.), в твердой обложке. Информацию о приобретении книги (а также другой учебной и методической литературы, изданной МИРОС) можно получить в отделе реализации МИРОС по тел. (095) 915-72-55. Адрес: 109004, Москва, Нижняя Радищевская ул., д. 10.