Журнал "Здоровье" №4 (100) 1963

Человек человеку… (рассказ)

Р. Суздальский

Дробный перестук колес глухими пульсирующими ударами отдавался в висках, как будто не собственное сердце, а эти колеса разгоняли по телу тяжелые волны крови.

Виктор находился в купе один. Вернее, он оставался наедине со своим страхом. Гнетущее чувство подстерегало каждую его мысль о сыне. Мысли эти назойливо завладевали вниманием Виктора, не давая сосредоточиться на чем-нибудь одном. Он устал метаться от мысли к мысли, от бесплодных попыток додумать до конца хотя бы одну из них.

Он помнил каждое слово в телеграмме, которая сегодня ночью пришла от жены: «Немедленно выезжай, тяжело заболел Миша».

Он слишком хорошо знал характер жены, чтобы не понять истинной причины вызова. В последуем письме она лишь вскользь говорила о болезни Мишки… Милая, чуткая Настенька… Ему нелегко было в таежной командировке. Она это знала и долго бодрилась.

Телеграмма, конечно, была вызвана особыми обстоятельствами. Виктор понимал это и не находил себе места, чувствуя, что в телеграмме не все сказано. В то же время он цеплялся за слова «тяжело заболел» и еще больше беспокоился из-за неопределенности, зная, что даже эти слова могут иметь страшный смысл…

В таежное село, где уже третий месяц находилась база геологической экспедиции, депеши доставлялись не такими аккуратно заклеенными, как в городе, и, несмотря на поздний час, многие узнали о том, что у доктора заболел сын. Дела позволяли Виктору отлучиться на несколько дней, и, предупредив товарищей, он уже спустя час шагал на станцию.

Чтобы успеть на проходящий поезд, он пошел напрямик, по скользкой, размытой дождями каменистой тропе. Он прошел по ней не меньше пяти километров и только-только успел к поезду.

Поезд идет быстро. Всего несколько остановок за много часов. За окном черная, перепаханная земля. Золотыми искорками кажутся на ней далекие стога сена. Такие искорки вспыхивали в глазах сына, когда Виктор рассказывал ему сказки, на ходу сочиняя их. Мишутка забавно пересказывал их потом маме, и родители счастливо переглядывались и улыбались так, чтобы не заметил сын.

Он вспоминал шалости и капризы сына и преувеличенную строгость, с которой Настенька выговаривала Мишутке за них, и то, как он перед сном приходил прощаться, отправляясь в свою кровать, и почему-то чаще начинало колотиться сердце. Он боялся представить себе Мишутку другим, заболевшим…

Неожиданно поезд резко затормозил, словно с размаху налетел на препятствие. Прошло минут пять. В дверях появился проводник.

— Товарищи! В селе тяжело заболел человек. Он нуждается в срочной помощи. Если среди пассажиров есть врач, его просят выйти. На перроне ждет медицинская сестра.

Виктор широкой ладонью с силой провел по лбу, по волосам, словно хотел отбросить что-то, еще не оформившееся в определенную мысль, о чем он не имел права даже подумать. Потом встал, перекинул через руку плащ и вышел из вагона.

По дороге в больницу молоденькая сестра успела ему рассказать, что больному восемнадцать лет, что он чудный парень и лучший гармонист в селе, что у него какая-то «катастрофа» в брюшной полости. Виктор узнал, что «докторша» у них работает только первый год после института, увлекается терапией, что она вызвала хирурга из области. Но больному становится хуже, и они боятся потерять его. Решили остановить курьерский поезд, потому что «человек — самый ценный капитал, ведь правда же?», а стрелочник дедушка Митрофан этого, видимо, не понимает, потому что его еле уговорили поднять красный флажок…

На пороге больницы Виктора встретила «докторша». Взгляд ее торопливо пробежал по фигуре Виктора, немного задержался на перекинутом через руку плаще и пыльных сапогах, в которые были заправлены брюки.

— Скажите, вы хирург?

В голосе ее чувствовалась надежда и тревога. Ведь этот совершенно незнакомый человек должен был разделить с ней заботу и ответственность за жизнь больного. Большие, часто мигающие глаза выдавали все сомнения и страхи.

— Я работаю хирургом уже много лет, — сказал Виктор, просто и ободряюще улыбнулся девушке. — Пойдемте, коллега, к больному.

Больной лежал в небольшой комнате приемного покоя. Бледное лицо его было покрыто мелкими бусинками пота, будто кто-то сбрызнул его водой. Черты заострились. Взгляд с беспокойством остановился на Викторе. Даже легкое прикосновение к напряженному, твердому, как доска, животу вызывало боль.

Страдания этого незнакомого Виктору паренька с новой силой вызвали отступившую куда-то на время тревогу о сыне.

По стеклу полуоткрытого окна, как бичом, ударило веткой. Порыв ветра ссутулил тонкий ствол березки, росшей у самого окна. Виктор резко обернулся на стук. Взглянул на закусившего губу больного и почувствовал, как краска стыда заливает лицо. На его совести эта лишняя минута страдания парня, эта лишняя струйка холодного пота.

Как он мог? Этому нет оправдания. Отцовская тревога? А разве у этого парня нет отца? Или его жизнь не дорога кому-то так же, как тебе здоровье твоего Мишки? Почему кому-то? Разве она не дорога и тебе, бывший фронтовой хирург? Разве не стал бы ты его оперировать под огнем, рискуя своей собственной жизнью? Отказался бы проделать много километров в пургу, если бы знал, что этот человек ждет от тебя помощи? Разве для спасения Мишки врачи не делают сейчас все?

— Будем оперировать, коллега. Готовьте наркоз.

— И, предотвращая вопрос, быстро и неожиданно жестко выговаривая слова, как будто отдавая себе приказ, сказал:

— Конечно, я останусь, пока не приедет хирург из области. Приготовьте больного к операции.

…Тишину операционной нарушают только односложные обращения к сестре: «Скальпель… Зажим… Салфетки…» Временами Виктор бросает внимательный взгляд на лицо больного. Ободряюще кивает сестре, которая наблюдает за наркозом. А руки снова привычно меняют инструмент, в надежный узел затягивают каждую нитку. Этот, пожалуй, последний. Можно снять маску…

Из больницы он вышел, когда приехал врач из областного центра. Короткий шумный дождь стучал по листьям деревьев. Покатые деревянные крыши домов дымились, как бока больших загнанных животных. Над далекими сопками плыли белесые облака. Кругом бушевала жизнь.

Много операций сделал Виктор на своем веку. Так почему же счастливое чувство полезности так взволновало его именно сегодня? Много лет оно было рядом с ним и стало привычным, как будни. А сегодня пришло как праздник.

Может быть потому, что у кровати его сына сейчас тоже стоят врачи?

Он подумал о том, что жизнь его сына дорога не только ему, а многим совсем незнакомым людям. Поставить Мишутку на ноги и для них является необходимым залогом собственного счастья. Он чувствовал, как страх и тревога за сына разжимают свои цепкие пальцы. Он верил…

Через несколько часов Виктор поднимался по ступенькам вагона.

Новосибирск

Рисунки О. Гроссе