Гибель империи. Северный фронт. Из дневника штабного офицера для поручений

XIV

Вечер дня конца февраля. В комнате становилось уже темно, но Людмила Рихардовна все еще сидела у окна и ожидала мужа. Она передумала все возможные причины, которые могли бы задержать его так долго у врача. По ее мнению, конечно, их не было, а невозвращение его до позднего вечера она начала связывать с предположением: авось он оставил ее, сбежал куда-либо, скрылся от «красного террора»… Но логически обдумав ту или другую предпосылку, она сочла и это невозможным:

— Он теперь беден, нищий! Почет и честь его, интеллигента, пропали… А кто же я, теперь, такая? Простая мещанка, жена безработного… — вдруг мелькнуло в голове ее.

Но она быстро отогнала грязные, навязчивые мысли, поднялась, перекрестилась и начала ходить по комнате.

Вспомнила она и свои страдания и муки, которые переносила два года тому назад, пока достала себе такого друга-мужа, бескорыстного джентльмена и по уму великого человека, и ей стало ясно — жить без него счастливо она не сможет. «Пусть будет статским, — продолжала мечтать Людмила Рихардовна, — пусть не будет у него блестящего мундира, орденов, чинов и титулов, но его джентльмена «я», душа и сердце остаются все в той же телесной оболочке. А значит, и Дэзи мой останется все тем же… Богатство и ценности наши — все это вещи наживные… Он сам в себе заключает все богатство: здоров, красив, развит, умен, окончил университет и академию… Что ему еще нужно?» — она радостно улыбнулась и посмотрела вновь в окно, как бы ему навстречу; но, не видя мужа, она с горя чуть не вскрикнула и быстро направилась к кровати, а затем, схватив себя обеими руками за голову, молча повалилась на кровать и закрыла лицо подушкой. Две длинные светлые косы ее красиво разметались по новому темно-коричневому шелковому одеялу. В этот момент она была так мила, так гибка и красива, что несмотря даже на ее сильное отчаяние и слезы, все же выглядела очень живой и прелестной молоденькой дамой.

Но вот в дверь комнаты ее постучали, и она так же живо поднялась, стараясь скрыть свое горе. В комнату вошел брат ее, Авдуш.

— Что с тобой, сестрица? — волнуясь и подходя к сестре, спросил он. — А где-же наш дорогой Давид Ильич?..

Людмила Рихардовна поспешила вытереть себе глаза и все подробно рассказала брату: как он ушел к врачу и как она целый день страдала, ожидая его домой, но безрезультатно.

— Обожди, сестрица! Успокойся! — приласкав сестру, заговорил Авдуш. — Я хотя бы вкратце расскажу тебе итоги своих дневных хлопот: квартира есть в две большие комнаты и отдельно при ней кухня; окна комнат — в роскошный сад выходят; завтра можем занимать; это будет Вокзальная улица № 15. Относительно же службы — я получаю через месяц место техника в губернском правлении, а теперь зачислен кандидатом и начинаю работать с завтрашнего дня. — Что же касается Давида Ильича, то ему, как ученому человеку, подходящее место в ученом комитете. Я и там уже переговорил: следует только подать прошение теперь же и немного обождать. Теперь последнее и самое главное: с какой стороны начнем его разыскивать? Я не сомневаюсь, он схвачен и сидит в «красной паутине»…

Неожиданно раздался резкий звонок в приемную. Авдуш замолчал, быстро поднялся и пошел отворить дверь. Звонил в передней какой-то молодей человек, прилично одетый в статское; спросил Людмилу Казбегорову и просил передать ей о месте нахождения ее мужа Давида Казбегорова. Дальше, ничего больше не говоря, этот молодой человек как-то скоро повернулся и молча ушел обратно в город, направляясь по Садовой улице.

«Сыщик! Красный паук!» — подумал Авдуш и скорым шагом направился в комнату с улыбкой. Он еще с передней начал свое радостное повествование:

— Сестрица! Идем к Давиду Ильичу! Он находится в тюремном лазарете. Я так и думал, что ему и здесь не дадут покоя. Сегодня знакомые рассказывали миру про здешние порядки, «товарищи» и в Курске умеют хорошо «доить»…

— А далеко ли это? — неожиданно Людмила Рихардовна прервала рассказ брата.

— Нет! Вот там, за тем базаром, всего лишь полкилометра…

— Я согласна! И как можно скорей уедемте! — и она неестественно улыбнулась, подавив в себе все накипевшее за день горе; быстро же поднявшись с кровати, она умиленно перекрестилась, оделась и, предусмотрительно захватив с собой некоторые свои ценные вещи, весело обратилась к брату:

— Ну, как ты, Авдуш? Я уже готова!

— Идем, идем! — и они вышли.

По дороге в тюремный лазарет брат и сестра весело разговорились; по их мнению, выходило так, что в Курске все же лучше, чем в других городах великой России: здесь чуть-чуть есть и народно-демократический порядок, образ правления. Много российской интеллигенции собралось, и «красные правители» не так легко уж могут обманывать ее. Правда, заметно, что «местная С.С.С.Р-овская» власть из чужих людей слишком ревниво и аккуратно исполняет распоряжения «красного Совета» с центра, и от этого-то зла все же невольно страдают многие и многие невинные граждане…

В лазарет тюрьмы их пропустили свободно; дежурный фельдшер как будто бы с особенным рвением старался доказать свою любезность и отблагодарить за хорошие «чаевые», сунутые ему в руку Людмилой Рихардовной; и он тихо подвел посетителей к кровати Давида Ильича. Больной в то время спал лицом к стене, разбитый и измученный от дневных невзгод, он, бедняга, и не слыхал шагов подошедших. Людмила Рихардовна, конечно, поспешила наклониться к мужу, и жаркий ток ее дыхания сразу же пробежал по его телу. Он вздрогнул, повернулся на другой бок и открыл глаза.

— Какая радость! Пришел не домой, а прямо в тюрьму, — улыбаясь и шутя, и тем скрывая свои душевные страдания, тихо проговорила она по-французски и поцеловала его в щеку.

Вытянув руку из-под одеяла, Давид Ильич молча взял жену за руку и усадил к себе на кровать. Посмотрел на нее хорошенько, взглянул и на Авдуша и только после некоторого замешательства ответил ей также по-французски:

— Только теперь я убедился, что ко мне пришла настоящая моя жена, а сначала думал, что имею дело с твоим духом… Ты так сильно изменилась в лице, что с тобой? Тоска? Не надо! Зачем мучить себя?

Она улыбнулась ему, подтверждая тем справедливость его мнения. Но Давид Ильич поспешил вновь заговорить по-английски, рассказывая о своем аресте и о разговорах со «статским незнакомцем», который якобы их обоих знает еще с 1916 года по Витебску и который, по-видимому, в его судьбе играет большую роль в губернской комиссии. В заключение добавил по-французски:

— Lui administratione secretemente recherche.

— Bien! Celuici counu typigue eclaireur, — ответила Людмила Рихардовна и обратилась к фельдшеру с просьбой разрешить ей переговорить по телефону с канцелярией комиссии губернского правления.

Тот, конечно, ничего не имел против переговоров по телефону с высоким, по его понятию, губернским учреждением и пригласил Людмилу Рихардовну следовать за ним в кабинет врача в другом конце палаты.

Авдуш тем временем рассказал Давиду Ильичу о результатах своих дневных хлопот и выказал пожелание занять и ему какое-нибудь подходящее место службы, дабы не давать повода «товарищам» к подозрению посягать на их свободу и выдаивать последнее в подарки. По его заключению, этот шаг будет самым подходящим — оградить себя неприкосновенностью.

А по моему же мнению, — возразил Давид Ильич, — единственное средство избежать этих идиотских придирок, это всему благомыслящему населению России бежать куда-нибудь в глушь, в лес, в степь и спрятаться, жить там нелегально, превратиться в первобытных дикарей, отшельников, ничего не потреблять культурного. Что тогда скажут господа «красные рабочие-товарищи»? Ведь они же перестанут быть рабочими? И над кем же они тогда господствовать будут, если и массы народа последуют такому же примеру? До чего низко опустились эти люди, стоя у власти: грабят, разоряют, убивают, издеваются, выжимают подарки, чаевые, и этим-то только временно и живут.

— Что ж, — в подтверждение своих предыдущих доводов заговорил Авдуш, — это результат долговременного воспитания народа в этом духе и показной пример, исторически складывавшийся под ложным видом… — И они настолько теперь бдительны, что и местные, в провинции, «товарищи» строги за всяким вновь появившимся незнакомцем, и, конечно, донесут, схватят, а то, быть может, скорее и убьют где-нибудь в глуши: бежать, мол, собирался, — все их оправданье. Нет, есть такие места службы, где можно работать самостоятельно, на пользу науки и ее развития, руководствуясь лишь теорией и опытом; а этого-то у вас больше чем в избытке; это «ученый комитет», где я уже и переговорил за вас, нужно только вам прошение подать. — Он улыбнулся. — Что же, будем пленниками пока. Вечно же не будет господствовать «красное» иго…

— Ну, хорошо, хорошо! — вновь возразил Давид Ильич. — Посмотрим, что они сделают теперь со мною…

Но в это время с потолка над их головами по паутине спускался вниз большой красный паук; они обратили внимание на его работу, улыбнулись и сразу изменили тему своего разговора.

Их разговор прервала только Людмила Рихардовна, вернувшаяся от телефона в хорошем настроении духа. Она еще на ходу с улыбкой и доброй лаской поспешила сообщить по-французски мужу хорошие вести:

— Нужного человека нашла! Сию минуту будет здесь: бывший мой подчиненный, в 1915 и 1916 годах в моем отделе Управления дороги заведовал столом претензий, пан Мучинский.

— Сестрица! Прояви и здесь свою неограниченную власть начальника, нажми на него хорошенько и сегодня же вырви Давида Ильича из «паутины красного лазарета», — нервничая и кривясь от злости, тихо сказал Авдуш. — Если нужно, обещай ему, панскому щенку, повышение по службе или какой-нибудь подарок из ценностей твоих, — зло добавил он в шутку и покраснел от волнения.

Давид Ильич рассмеялся, но, почувствовав сильную боль ноги, громко застонал. Оказалось, виною была повязка: слишком туго было затянуто больное место; и он, открыв одеяло, с помощью жены начал сам ослаблять немного бинт. Но в это время в дверях палаты показался статский интеллигент, «красноведчик», и он, подняв голову, тихо прошептал по-французски:

— Вот идет и тот человек, который арестовал и посадил меня в эту несчастную тюрьму…

— Это и есть пан Мучинский, — также тихо ответила Людмила Рихардовна, поднялась и пошла ему навстречу. За ней медленно последовал и брат Авдуш, серьезно посмотрев в сторону Давида Ильича.

Разговор сразу завязался оживленный, но тихо, без особенного спора, и только некоторые слова и энергичные доводы Людмилы Рихардовны в оправдание мужа ясно доносились до больного: «Какие пустяки!», «Ведь для вас я также много делала хорошего на службе», «Он ученый и будет работать в ученом комитете, за это я ручаюсь вам!», «Благодарю!» и прочее… После он видел, как его жена передала пану Мучинскому какой-то маленький пакетик. Мучинсний развернул его, хорошенько осмотрел, почему-то улыбнулся, как улыбаются маленькие дети, получившие хороший подарок от взрослых за то, чтобы они впредь не шалили и в опасные игры не играли; а затем присел к маленькому столику у кровати «неизвестного» больного и что-то подписал. Одну бумажку передал Людмиле Рихардовне, и та молча, кивком головы поблагодарила его, а другую отдал фельдшеру-надзирателю для передачи в канцелярию тюрьмы и громко добавил:

— Теперь же освободить его! — и, пожав руку Авдушу, поцеловав руку Людмиле Рихардовне и кивнув головой в сторону полковника, он поспешно вышел.

Людмила Рихардовна тем временем быстро направилась к кровати больного мужа и, присев на край ее, начала рассказывать Давиду Ильичу подробности переговоров и достигнутых условий освобождения его:

— Ты свободен, и сию минуту идем домой все вместе… Проклятый «пан-товарищ» дал и гарантию, что в Курске тревожить тебя не будут больше, если ты в течение двух месяцев все же приступишь к занятиям у «них» научными работами хотя бы в «ученом комитете».

— Быть посему! — тихо протянул Давид Ильич. — Вся моя научная работа будет только для тебя; согласен! Пленник у «С.С.С.Р-ов» — бесправное существо, и отказываться от какой бы то ни было работы законов для него не существует… В этом случае смертная казнь вполне обеспечена их декретами… — и болезненная улыбка скользнула по лицу его.

Он страдал душой и сердцем: нужно было сразу ему переродиться, применять свою натуру к условиям поднадзорного, бесправного…

Дав же согласие жене, Давид Ильич имел в виду, между прочим, и использовать свой «плен» для других, больше полезных целей при общем, активном, освободительном движении народов. По его здравому заключению, только «вера и надежда» и могут спасти — при твердом убеждении и искреннем стремлении к тому. А служба у «С.С.С.Р-ов» даст ему возможность подготовиться и создать «особо специальный» план работы…

Но не успел полковник Казбегоров и объясниться как следует с женою, к ним сзади неожиданно, тихо подошел преданный слуга чекистов, фельдшер-надзиратель, и грубым голосом прошипел за спиной:

— Вы свободны и можете уходить домой! Пропуск у вашего брата-

Людмила Рихардовна вздрогнула и быстро поднялась на ноги, бросив при этом испуганный взгляд на надзирателя, который, по-видимому, довольный своей неуместной выходкой, поспешно отвернулся и ушел к себе в канцелярию. Сзади же, недалеко, действительно стоял и брат ее, Авдуш, с пропуском в руках; и как только надзиратель удалился, он начал быстро помогать Давиду Ильичу одеваться, сообщив при этом:

— Он шпион, подслушивал ваш разговор.

Через пять минут они все трое молча вышли на улицу, с презрением и ненавистью оставляя «цитадель красного паука».

На дворе было темно и крапал мелкий дождик. Кругом тихо, пусто, извозчиков нигде не видно. И они, поддерживая больного Давида Ильича под руки и прячась под единственный зонтик Людмилы Рихардовны, медленно пошли домой пешком. Был десятый час ночи.

Традиция доброй русской гостеприимности в Курске в то время была еще в силе. Милая старушка, хозяйка квартиры, встретила их любезно у дверей, провела в свою столовую и угостила горячим ужином; между прочим поохала немного и о случившемся несчастье с Давидом Ильичем и в заключение отпустила своих гостей с миром спать в предоставленную им комнату.