Гибель империи. Северный фронт. Из дневника штабного офицера для поручений

XVI

Побродив по городу еще немного и осмотрев поверхностно характер жизни горожан, супруги Казбегоровы заглянули в одну-другую лавчонку, в полупустой, полуразрушенный магазин, когда-то претендовавший на первоклассную степень, и кое-что купили из остатков прежней роскоши, продающихся еще без карточек, но по баснословно высоким ценам; а затем направились в губернское правление за Авдушем, чтобы домой идти всем вместе.

Уже вечерело, когда они все трое уселись у себя на квартире за обед, приготовленный на скорую руку. Каждый из них в то время переживал своеобразную по содержанию драму, почему и разговоры их почти что не клеились. Давиду Ильичу первому уже казалось страшным оставаться долго без работы, без службы и расходовать на жизнь последние гроши, уцелевшие в небольшом количестве на руках жены. Пролетариатом же, нищим ему не свойственно было быть; он решил: что-нибудь да делать, чтобы хоть на мелкие расходы зарабатывать немного и тем покрывать недостатки и нищету, нанесенные ему и его жене витебской «чекой» и курской «красноведкой».

— Положение мое критическое, нужно искать выход, — заключил полковник, сидя около стола и схватив руками голову, в то время как Людмила Рихардовна и брат ее, Авдуш, усталые от дневных невзгод и ходьбы по городу, после обеда улеглись отдохнуть и скоро оба крепко заснули. Не теряя дальше ни одной минуты, он тихо поднялся, оделся и вышел на улицу. В первую очередь решил познакомиться с владельцем ближайшей хлебопекарни, чтобы хотя бы своевременно и без очереди получать хлеб по карточкам. На первый случай это ему легко удалось: владельцем хлебопекарни оказался беженец из Риги, который при разговоре с ним как-то случайно произнес два-три латышских слова. Тот так же ответил ему по-латышски: и судьба их сразу же открылась, строго по секрету, между ними: он капитан одного из Латышских стрелковых полков, входивших в состав 2-го Сибирского армейского корпуса; был начальником по хозяйственной части в полку, но скрылся от красного преследования еще в конце ноября 1917 года, как и многая латышская интеллигенция, бок о бок с русской интелигенцией энергично сопротивлявшаяся большевикам. Они сразу поняли друг друга; а капитан Н. от радости, бесцельно начал даже перекладывать булки хлеба с места на место; он вспомнил личность полковника, которого неоднократно видел в штабе корпуса на фронте и улыбнулся так, как будто бы встретил в жизни своей самое милое, самое близкое сердцу его. Хлеб для еды капитан обещал полковнику отпускать во всякое время без очереди, что он, конечно, и делал в течение всего времени пребывания их в Курске.

Капитан Н., вынужденно взявшийся за выгодное ремесло хлебопека, сильно растрогался судьбой Генерального штаба полковника Казбегорова, а когда узнал от него же и о пережитом в витебской «чеке» и в курской «красноведке», без оговорки пообещал достать Давиду Ильичу в подарок, в обмен за хлеб от припека, два комплекта статской одежды. Полковник в свою очередь растрогался любезностью капитана, сердечно поблагодарил его за обещанную поддержку и идею и, пожав ему крепко руку, торопливо вышел на улицу, направляясь к ветеринарному врачу Шарко, по имевшемуся у него адресу, полученному во второй день приезда в Курск.

«Работу любит… Да! А при таком положении что же делать?» — думал Давид Ильич, идя к Шарко. — Ведь я же нищий, как последний бродяга в великой и богатой стране, честно переступающий через все материальное ее богатство, попадающееся ему на пути, сам же во всем терплю нужду», — и ему вдруг стало грустно.

Он все время честно жил и у себя на Кавказе, в имении, и за границей, будучи студентом, и в больших городах России; хотя всегда думал, что любит народ, его свободу и при необходимости будет защищать его права на это, но настоящее положение, низведшее до крайней нищеты, теперь возбуждало в нем ненависть и презрение к людям неизвестного происхождения, откуда-то появившимся с «больными идеями» и заразившим этим всю великую страну.

Неожиданно, как-то машинально, поддаваясь всецело ведущей его «судьбе», инстинктивно он остановился в темноте, присмотрелся к номеру дома и позвонил; ему навстречу вышел сам Шарко.

— А-а-а! И вы уже на работу? — с восторгом встретил его Шарко. — Заходите, заходите, я один дома: моя «паня» ушла к матери своей и вот до сих пор еще не вернулась. У ее отца, здесь же в Курске, есть большая аптека, ну, и возможно, что там собираются на совещание и некоторые местные «С.С.С.Р-овские правители», — пояснил хозяин, масляно улыбаясь и приглашая Давида Ильича присесть.

— Я к вам на самое короткое время, так как из дому вышел без предупреждения…

— Ну, так говорите прямо, вы хотите работать?

— Да!

— Так начинайте тогда с завтрашнего дня; что же мы будем откладывать… Работа аккордная, сколько выработаете, то и ваше! У меня в артели состоит уже около 10 человек бывших офицеров и генералов разных рангов. Работа, слава Богу, есть… Приходите к 8 часам на станцию «Город», я запишу вас в первую очередь, теперь же. Шарко достал со стола какой-то большой бланк, с надписью чернилами «первая очередь», а внизу большими печатными буквами «табель», и приписал под № 3 «Давид Казбегоров».

— Благодарю вас, доктор! Надо торопиться теперь домой. До свидания! — и Давид Ильич поднялся и направился к выходу.

— Хорошо, хорошо! До свидания! — ответил Шарко, пожал руку и закрыл дверь.

У себя на квартире Давид Ильич застал Авдуша еще в кровати, а Людмила Рихардовна приготовляла вечерний чай, который, по ее расчету, должен будет заменить и ужин.

— Милый мой! — с восторгом встретила его жена. — Где ты был в такое ночное время? — и она бросилась ему на шею, а затем помогла раздеться.

Давид Ильич рассказал жене о своих успехах при переговорах с хлебопеком и о предстоящей работе на станции «Курск-город», и Людмила Рихардовна успокоилась, усадив его за стол около себя.

Тем временем, к ним присоединился и Авдуш, весьма довольный, что и в очереди за хлебом ему все же не придется киснуть с полуночи до обеденной поры; а свои денежные расчеты он пообещал сестре урегулировать, как только получит первое жалованье. На этом и закончили они свой первый день гражданской жизни на положении пленников в «новом царстве», готовясь к дальнейшим экспериментам властей его. Сами же герои наши, С.С.С.Р-овские пленники, аккуратно в 7:30 утра ежедневно шли на службу и на работу по нагрузке и выгрузке вагонов на станции «Курск-город» и также аккуратно в 4:30 часов вечера возвращались домой, обедали; Давид Ильич один шел в сарай колоть дрова, а Людмила Рихардовна тем временем — в хлебопекарню за хлебом по карточкам, вне очереди. Ради развлеченья иногда Людмила Рихардовна считала долгом навещать мужа и на месте работы, так около полудня, и приносить ему туда завтрак, а затем сидеть там два-три часа, а то и помогать в чем-либо его коллегам; после опять уходила домой, чтобы достойно встретить там своих работников горячим обедом и доброй лаской. И так проходил почти весь март месяц. Аккуратно получая по субботам от Давида Ильича тяжело заработанные деньги, Людмила Рихардовна на эти средства и содержала всю свою семью из трех взрослых человек, «плененных советских граждан».

Неожиданно 22 марта Авдуша переводят на службу в уездный город Корочу, в десяти верстах от Курска, и месячного жалованья получить ему в Курске не удается. Расчеты его с сестрой также остаются неурегулированными. Эта мелочная жизнь, в новой «грошовой» атмосфере, с ее последствиями и стала постепенно создавать тяжело переносимую нервную обузу, не свойственную интеллигентным и высокообразованным людям в нормальных условиях жизни; а в «С.С.С.Р-овской стране» тогда это было вполне естественно. Ошибочны были расчеты Людмилы Рихардовны и относительно получения с брата половины суммы денег, затраченных ею на квартиру и на другие потребности и усовершенствования ее на новом месте жительства. И в довершение всего, в тот же день из жалованья мужа произведен был еще и маленький, ничтожный вычет, за невинную выпивку, по секрету, с вновь прибывшими в город «новыми рабочими», «пленниками» из российской интеллигенции, духовенства и офицеров, бежавших с Северного фронта и областей России, преследуемых в красном московском и петроградском центрах С.С.С.Р-овскими властями. Эти «новые рабы» большими партиями направлялись на юг, к «свободным казакам» в Кубанскую народно-демократическую республику, но задержаны на станции Курск-1 «чекистами» из местного рабочего комитета и распределены на работы, в том числе и в артель Шарко. В составе новой партии рабочих Шарко оказался наш герой и сослуживец Давида Ильича по штабу 2-го Сибирского армейского корпуса, комендант штаба подполковник Шрам, а теперь, конечно, под вымышленной фамилией «рабочий Мишка Шут».

Кто же всему этому был виноват? Невольно напрашивается ответ: гонение и преследование людьми, потерявшими образ человеческий и так легко поработившими великую страну и многомиллионные ее народы. Но с психологической стороны это далеко еще не все, и мы на этом остановимся ниже, отдав должную дань вообще высокогуманному человечеству, человечеству культурному, с развитым чувством гражданственности, и по достоинству — заслуженное возмездие небольшой кучке людей из III Интернационала, прикрывшихся флагом рабства и варварства, с узким эгоизмом, пропитанным в то время одними лишь личными интересами — убивай, грабь, захватывай, вымогай, принуждай…

И подводя всему этому итоги, из наблюдений и лично пережитого в чужом «С.С.С.Р-овском» царстве, с мелочными расчетами в нервной атмосфере, супруги Казбегоровы и юнкер Цепа сидели все трое за столом и обедали, что Бог послал, перебрасываясь праздными мнениями о причинах перевода Авдуша на ту же должность, и почему-то именно в уездный город. У каждого из них было свое соображение; каждый из них рассматривал этот случай со своей точки зрения: Людмила Рихардовна, конечно, как математичка, ее муж, Давид Ильич, как психолог и военный стратег, а брат, юнкер Цепа как военный техник. И несмотря на разноречивые их мнения, все же очевидно было: Авдуш сам добивался возможного ухода в провинцию, чтобы быть независимым от сестры и дать себе полную свободу жизни, еще молодой и горячей натуре «военного техника» и будущего стратега, в условиях простой, чистой крестьянской жизни в провинции, и главным образом среди добрых, неискушенных красной политикой граждан.

— Вы оба обсчитываете меня — мои расчеты не сходятся, — заключив семейные денежные счеты, Людмила Рихардовна вопросительно взглянула на брата.

Но Авдуш уклонился от прямого ответа сестре; он как-то неестественно быстро поднялся из-за стола и поспешил выйти молча на кухню, куда в то время вошел какой-то незнакомый человек, курьер с почтой.

— Давиду Ильичу пакет! — радостно вскрикнул Авдуш и с шумом влетел обратно в столовую, к супругам.

Людмила Рихардовна сквозь слезы улыбнулась и поспешила перенять пакет в свои руки, а затем, весело взглянув на мужа, вскрыла конверт — положение Авдуша спасено случайностью.

— О, радость! Дэзи назначен заведующим статистикой в ученом комитете. Спасибо профессору Круксу! Старая дружба им не забыта, хотя и изменил свои империалистические идеи, отдавшись весь, по слабости характера, идеям, вредным для народов, — и она передала бумажку мужу.

С этих пор в семье Казбегоровых наступило сравнительное успокоение. Они, впервые за месяц пребывания в Курске, после обеда решили сыграть втроем в «пульку» в веселом времяпрепровождении, которая затянулась до полуночи. А на следующий день после завтрака Давид Ильич и Авдуш в тревожном настроении начали собираться, каждый на свою «С.С.С.Р-овскую» службу.

Конечно, скрепя сердце, по необходимости, они оба делали то, к чему вынуждала их обстановка и условия пленения; но при этом не по прямой своей специальности, а по общеполезной, культурно-просветительской и экономической, стоя вне партии. Полковник Казбегоров на этот раз оделся в новенький статский костюм-тройку, подаренный ему «хлебопеком из Риги», взял портфель и шляпу в руки и только тогда, прощаясь с Авдушем, преподал и ему, по секрету, некоторые «директивы» и «инструкции» военно-политического характера, а также то, как нужно действовать среди крестьян, чтобы хоть немного удерживать их: от «красноты» и от привитой среди них пагубной крайне левой «сионской» пропаганды. Юнкер Авдуш Цепа принял поручения с благодарностью за доверие и был рад случаю доказать на деле несуразность идей учения его «красных» противников.

Оставшись же наедине с сестрой, он не забыл разрешить и некоторые вопросы, связанные с помощью родителям, оставшимся в гибнувшем от голода и террора Витебске. И в заключение, усаживаясь на крестьянскую телегу для выезда в дорогу, Авдуш все же не удержался: открыл сестре свою «истинную душу» брата, во всех ее житейских подробностях, до мелочи, а при денежных расчетах серьезно добавил:

— Сестрица! Мы теперь находимся в плену, как и многая, многая российская интеллигенция и скрывающиеся офицеры; будем политичны и умерим свое желание математически контролировать во всем друг друга: этим мы никакой реальности не достигнем. Прости меня за откровенность… До свидания! Не теряй надежды и верь в Провидение, и мы их изживем, так как реальность и сознательно-здоровое воспитание народов родной страны должны быть только на национальной почве; к этому-то и направим все свое внимание…

Пожав друг другу руки, они мирно, горячо расстались. Буря семейного раскола прошла.

Только после разговоров мужа с братом и намеков последнего Людмила Рихардовна ясно теперь поняла, с какой опасностью для жизни сопряжена «невинная» служба у «С.С.С.Р-ов»-«интернационалистов» и насколько глубоко продумано тактическое поведение при этом мужа ее, Генерального штаба полковника Казбегорова и брата, юнкера Авдуша Цепы. Неожиданно загоралась и у нее идея идти на помощь «своим близким единомышленникам», хотя бы в посильной ей области. И первым ее анализом было ненормальное положение малых народов в «великой, с обширной территорией» России; коренные народы, которые большой массой примкнули к явившимся чужим людям, под флагом «С.С.С.Р.», и все благодаря неправильному воспитанию, неправильному пониманию слова «народность».

— Слово «народность» многими из них понято и связано в смысл простонародья и его власти; но над кем? На этот вопрос, пожалуй, никто из них не сможет правильно ответить, так как оно носит лишь громкую, но бессодержательную фразу. Вообще же со словом «народность» нужно связывать понятие о народе лишь в смысле нации, у которой есть и своя многовековая история, культура, быт… — заключила Людмила Рихардовна.

Почерпывая от мужа и некоторые познания из военно-политической стратегии, она, для аккуратности своего дела, своевременно меняла в городской милиции свои и мужа документы о личности, а в подтверждение их всегда прилагала и удостоверение ученого комитета. И, таким образом, и ее, и мужа положение гражданского состояния, для проформы, укреплялось ежемесячно, а вместе с тем и для «С.С.С.Р-овского» военного комиссариата Давид Ильич оставался неуязвим, продолжая нести спокойно свою невинную службу ученого статистика, удерживая от этого шага и многих скрывающихся офицеров и молодых людей из интеллигенции.

Местная «красная» власть тогда-то и начала метать гром и молнию при помощи своих «военных спецов» из русских офицеров Генерального штаба и из офицеров «с двухмесячным курсом выпуска времен Керенского», продавшихся «С.С.С.Р-ам», быть может, только из-за куска хлеба; но Красная их армия все же была в то время еще сравнительно пуста, ничтожна. Был действительно удобный момент для решительной, реальной работы. Но «сознательная» российская интеллигенция и офицерство продолжали упорно «пассивно сопротивляться», прячась за спиной других, по национальному составу, народов и надеясь на кого-то, который вот-вот придет и освободит их. И эта-то «историческая ошибка», ошибочно, быть может, принятая и по психологическим свойствам, присущим широким кругам общественности еще со времени обеих революций 1917 года, и при этих условиях не могла еще переубедить «сознательных русских граждан» в необходимости немедленной, решительной, активной работы, необходимости самим взяться за «кузнечное ремесло» и «ковать себе счастье» жизни у себя же дома, на родине, среди своего же многомиллионного великого народа, оставленного на милость судьбы и на растерзание небольшой кучкой людей, из среды его же молодого поколения, обезумевшего от угара «С.С.С.Р-овской» пропаганды. Как следствие всему, в итоге все благие начинания немногих, но идейных людей, и на севере, и на юге в Кубанском крае, и на востоке в Сибири, гибли для многомиллионных масс России, тогда как малые народы, крепкие и по духу и по своим национальным идеям, на законнейшем основании ковали для себя независимую от «красного ига» будущность.

Оправдались ли надежды — с востока, с севера и с юга? Немногим, конечно, удалось избегнуть той горькой участи судьбы, которая первой выпала на долю некоторых русских интеллигентных граждан и офицеров-южан, неудачно бежавших из армии Северного фронта и застрявших во многих местах Центральной России, в городе Курске в плену у «С.С.С.Р-ов»…

Провидению угодно было послать нашим героям еще много, много испытаний, и благодаря только лишь тому, что в массе друг друга не понимали.

Рига, 1932