Глубокий рейд

Глава 13–14

«А какое сегодня число-то? Третье?».

Он вышел из приёмной полковника, фуражка на затылке, как в молодости носил, сам задумчивый. Предложение полковника его серьёзно заинтересовало. Выборная сотня, первый взвод — такое не всякому предложат. Видно, ценят его. Правда, Саблин, признаться, сам не понимал, за что его выбрали. Не чувствовал прапорщик, что он лучше других взводных. А их в каждой сотне по четыре человека. Двадцать человек взводных. Причём в полку были командиры взводов намного старше его. Умудрённые опытом казаки. Но предложили взвод именно ему.

Он спустился по лестнице на первый этаж канцелярии полка. А там всё та же толчея, шум, накурено. Прапорщик уже пробился к двери, и там, почти на выходе, его вдруг поймали за рукав, и он услышал:

— Ядрёный ёрш! Саблин! Это что у тебя? Да ты никак теперь со звездой? — он по голосу, по манере говорить, по словечкам заковыристым сразу узнал своего соседа по улице и одноклассника Коляна Кулькова, который и держал его за рукав.

— А погоны какие! — он уже крепко жал руку Акиму и звал ещё одного человека: — Вася, иди сюда… Вась, ну… Гляди, кого я поймал! — продолжал Николай, не выпуская прапорщика из крепких рук.

Саблин знал, кого он зовёт. То был Вася Ряжкин, также его старинный приятель, с которым он по первости ходил за рыбой, пока не купил свою собственную лодку. Аким рос вместе с ними, первые разы именно с ними ходил в болото и ездил с ними в степь за саранчой. Правда, так сложилось, что воевали они в разных сотнях. Призывы у них были в разное время, виделись они потому нечасто. И Вася тут же появился рядом и сразу обхватил Саблина за плечи и сказал радостно:

— Здорово, Аким.

— Здорово, Василий, — Саблин был тоже рад его видеть.

— Вася, видал, у него погоны какие? — говорил Кульков, немилосердно вертя Акима, чтобы и все остальные казаки, что были рядом, видели его.

— Саблин, ну что… — продолжал Кульков, — ты лычки замылил, не проставился, звезду-то хоть обмоешь с нами?

— Так не было вас тогда, — оправдывался Саблин. — А так, конечно, выпить нужно, давно не сидели. Приглашаю вас, господа казаки, в чайную, как освободитесь.

— Так пошли, — сразу оживился Николай.

— А вы, что, тут все дела поделали? — спросил Аким.

— А… — Кульков махнул рукой. — Никуда эти дела не денутся. Поехали.

— Да, поехали, а то сейчас весь народ, как на учёт встанет, в чайную попрётся, ни одного стола свободного не будет, — согласился Вася.

— Только человечка одного захватим, — предложил Аким.

— Червоненко, что ли? — сразу догадался Николай.

— Ну да… — говорит Саблин. — Его.

— Погнали.

Заехали за Юркой, он торчал у своих сушилок на берегу и обрадовался, когда увидал своих старых приятелей. Бросил дела на своего помощника и поехал выпивать с казаками. И вовремя, еле успели занять хороший стол в чайной, как туда стали набиваться другие посетители. Юра Червоненко стянул КХЗ, в котором он был, повесил его на вешалку у стены, сел к столу, огляделся в предвкушении приятного застолья, увидал, что сидящий рядом с ним Саблин заулыбался, и спросил:

— Ты чего, прапорщик?

— Юра… А чего у тебя с лицом-то? — посмеиваясь спрашивает Аким своего старинного приятеля.

— А чего? — не понимает Червоненко. А сам трёт щёки пятернёй. — Чего с ним? Ты про что?

— Так Аким имеет в виду, что у тебя твоя тыква больше в шлем не влезет, — смеётся вместе с Саблиным Кульков. — Ты когда последний раз в броню-то залезал?

Да, Юра заметно располнел за последнее время. Он пропустил призыв. Не пошёл на войну. После последнего тяжёлого ранения, полученного при, казалось бы, пустячном деле, после которого он едва выжил, он стал призывами манкировать, хотя до выслуги ему было ещё не близко. Впрочем… он мог себе это позволить. Червоненко не боялся, что его исключат из казачьего круга, из «общества». Ему от отца, заслуженного казака Степана Червоненко, достались хорошие участки на берегу болота. Пологие, ровные выходы к воде. Там Юра развернулся: поставил поначалу одну сушилку, где выпаривал на поддонах болотную воду, собирал сухих амёб, прессовал из них брикеты, а на те брикеты был спрос. Города на севере скупали болотных амёб. Раньше их брали как топливо и как добавку в корм для скота, а потом научились вырабатывать из них азот. И оказалось, что эти мерзкие одноклеточные, отравившие всю пресную воду, очень нужны для повышения урожайности. Тут Юра уже не терялся и поставил ещё две сушилки на берегу, и дела у него пошли хорошо. На трёх сушилках на него работало шесть человек, не считая ещё помощника, который выполнял роль управляющего. Не стеснялся Червоненко и сыновей своих ставить на сушилку. И даже в полуденную жару заставлял их работать. Дескать, ничего, пусть знают, как она, копейка, зарабатывается. Ведь за их учёбу денег отдавал он немало. На самом деле человек он был хоть и болтливый, острый на язык, но вовсе не злобный. Червоненко никогда не обижался на шутки в свой адрес и теперь, когда товарищи над ним смеялись, посмеивался вместе с ними и пояснял им:

— Да ладно вам, ну, раздобрел малость. Это всё от нервов.

— От нервов? — удивлялся Ряжкин.

— А ты думал! — говорил Юрка. — Голова с утра до ночи гудит, заказы есть, договоры есть, а выполнять их… иди ещё попробуй. Рук рабочих не хватает, а китайцев свои же казаки в станице не жалуют, говорят, что и так их много, на меня злятся, я, мол, ещё больше завожу. А сами китайцев тоже нанимают, хоть тыкву собирать, хоть кукурузу пропалывать. А наши, да и пришлые, работать на сушилках не желают. Вот и нервничаю… А от этого и ем…

— Так ты людям побольше предлагай, — говорит Кульков. — Может, и пойдут к тебе.

— Да не из чего предлагать, копейку-другую заработаю, и то радость, — жалуется Червоненко.

— То-то тебя так на копейках распёрло, — заметил Аким, и казаки вместе с Юркой засмеялись. А тут к ним наконец и официантка подошла и на ломаном русском спросила:

— Господа казаки решили, что заказывать будут?

Саблин действительно был рад видеть друзей, с которыми не встречался долгие месяцы, и сказал официантке:

— Давай неси сюда лепёшки с курицей, паштет неси, печёные кактусы, свинину… В общем, неси всё, что там у вас есть, — а потом решил: гулять так гулять, не каждый же день присваивают звания, и добавил: — А сначала пива принеси, холодного. Есть у вас?

— Пиво? — переспросила официантка. И тут же добавила: — Пиво есть, — и покивала головой. — Холодное, холодное.

— Вот и неси! И «синенькой» по рюмашке — закончил Аким.

— Ты никак угощаешь, прапорщик? — уточнил на всякий случай Николай Кульков.

— Так за звезду всяко проставиться нужно, — пояснил Саблин. — Так что… угощаю.

— Вот это я понимаю! — воскликнул Кульков. — Вот это дело!

— Ну, оно и понятно, — пояснял ему Ряжкин. — Чего ему стесняться? У офицеров и зарплата, она повыше будет. Можно и угостить друзей.

— Да, кстати, — заинтересовался Коля. — А какое же у тебя теперь содержание? Какие боевые?

Новоиспечённый прапорщик не хотел об этом говорить, но отвечать было нужно, и он сказал немного обтекаемо:

— Да звёздочка сама не шибко много денег прибавляет. Получать буду чуть больше, чем урядник.

Но товарищам всё разъяснил Юрка, он всегда был в курсе всего:

— Звание, это… само по себе оно… оно и вправду в этом деле не главное, главное должность! Я знаю, что урядник на должности командира взвода получает больше, чем вахмистр при штабе.

Это было правдой, и в последнем призыве, на должности комвзвода, он получал содержание в два раза выше, чем самый опытный рядовой казак, хоть пулемётчик, хоть снайпер. В общем, приличные деньги. Особенно хорошо ему начислялось содержание за дни, проведённые на позициях. Но говорить об этом Акиму всё-таки не хотелось, и, к его радости, официантка как раз принесла первый поднос с едой, синей дорогой водкой и пивом в больших и запотевших стаканах, и он, помогая ей составить тарелки, рюмки и стаканы на стол, сказал:

— Ну ладно вам, берите уже, — и сам первый поднял рюмку.

Тут болтать стало не о чем, пришло время выпивать, и Коля Кульков взял свою рюмку и сказал тот самый тост, который в таких случаях все и говорят:

— Ну, Аким, чтобы следующая звезда была не посмертной!

Выпили. Стали закусывать, брали кому что приглянулось. И Вася говорит:

— Да, водочка эта хороша. Пьётся — и не чувствуешь, как по горлу течёт. Раз — и уже тепло.

— Да, — соглашается с ним Колян, — я такую только на обеде у войскового атамана пробовал.

Из всех присутствующих только Кульков имел «Крест доблести». И вручали такие кресты только атаманы Войска Казачьего, а после все получившие крест приглашались на обед к атаману. И теперь Кульков вспоминал тот обед и к месту, и не к месту, за что товарищи над ним тоже посмеивались не раз.

— Ну, завёл свою песнь о вещем Олеге, — сразу стал поддразнивать его Червоненко.

— Юр, не мешай, не мешай человеку, нехай расскажет, что на том обеде ел, а то я всего раз тридцать ту историю слыхал, — посмеивался над товарищем Вася. — Уж и забывать стал, что там, да как, да на каких тарелках приносили…

— Да ну вас, — махнул на них рукой Николай с едва заметным огорчением. И взял пиво. — Уж и вспомнить не дадут… Дураки…

Кульков Николай, как и Саблин, был штурмовиком, и, по рассказам других, казак это был незаурядный. Как сказал о Кольке один из его седых уже однополчан: Кульков, он в бою человек упорства редкого. Колян со школы был злой, задиристый, дважды Аким с ним схватывался и дважды неплохо так получал от одноклассника. И в том, что «Крест доблести» Кульков получил заслуженно, Саблин не сомневался. В «представлении к награде» говорилось, что после потери важного опорного пункта командованием была организована контратака, но до траншеи с противником, из-за плотного огня, Кульков добрался один, и в течение сорока минут, пока не подошло подкрепление, он в одиночку дрался с четырьмя врагами. Минимум с четырьмя, так как двоих он убил, а двоих ранил и взял в плен. Среди раненых, как потом выяснили, оказался и офицер. А ещё, по словам Кулькова, два солдата врага убежали из обороняемого пункта. В общем, он вернул важный пункт обороны в одиночку, за что и был представлен к такой уважаемой награде. И теперь, видя, что Вася и Юра посмеиваются над Кульковым, а тот немного от этого смущается, словно они ставят под сомнение его заслуги, Аким и говорит:

— А я бы хотел хоть раз попасть на обед к войсковому атаману.

И тогда Кульков отпил пива как следует и, поставив стакан на стол, откинулся на спинку стула и сообщил товарищам с вернувшимся к нему самодовольством:

— Ну, пиво на том обеде было получше этого.

— Ладно, давайте выпьем ещё! — предложил Юрка, как раз к тому времени официантка принесла им последние из заказанных блюд и последние рюмки с водкой. Он взял одну из них:

— Чтобы не в последний раз собирались.

— И то…

— И то… — поддерживали его товарищи.

Они выпили, и Саблин стал накладывать себе печёного кактуса и паштета, взял кусок самой румяной лепёшки, а Юрка уже снова схватил следующую рюмку:

— У меня есть ещё тост!

— Юр, ну охолонь мальца, — попросил его Вася. — Дай хоть закусить.

— Да, погоди, Юра, — поддержал его Саблин, — а то надёргаетесь за полчаса да опять заведёте эти вечные разговоры про войну, про деньги или про баб.

— Или про баб… — подтвердил Червоненко, нехотя ставя рюмку. — Так вроде для того и собрались.

— Аким любит про другое поговорить, — объясняет Ряжкин.

— Про что? — интересуется Юрка.

— Про рыбалку… — говорит Вася.

— О, — Червоненко машет рукой. — Это да, про болото он шибко любит. Рыба эта… Болото… Рыбалка… Лодки… Вся эта унылость нашему прапорщику очень любезна. А вот я про болото вообще говорить не люблю.

— Не любит он! Видали вы его? — замечает Вася, со знанием дела укладывая паштет на лепёшку. — Такую деньгу с болота заколачивает, но само болото он, видите ли, не жалует.

Казаки опять смеялись. И сам Юрка с ними.

Глава 14

Они снова выпили, а свободных столов в чайной к этому времени уже не осталось. Знакомые казаки подходили поздравлять его, и кое-кто, придвинув стул, оставался за их столом. И вскоре за одним не очень большим столом их уже сидело семеро. Но зато было весело, и подвыпившие казаки то и дело обращали на себя внимание других столов взрывами хохота или громкими восклицаниями. Зубоскал Кульков был по-настоящему остроумен, да и Вася Ряжкин ему не уступал. Или это Саблину казалось из-за водки. В общем, за их столом было весело. И заказанная водка к тому времени кончилась, и он снова звал официантку. Гулять так гулять, не каждый день он звания обмывает.

Признаться, была ещё одна причина, по которой он сразу согласился с Кульковым и Ряжкиным пойти посидеть в чайной. И как только Саблин туда пришёл, он время от времени поглядывал на барную стойку. Но сегодня за стойкой, где должна была находиться хозяйка заведения, торчал какой-то незнакомый парень. Он и распоряжался официантками, и выпивку разливал, и деньги принимал. Вёл себя уверенно, словно занимает это место не первый день. Акиму было интересно, кто это, но спросить у товарищей… Нет, он не хотел делать этого. Зачем? А в чайной тем временем старенькие кондиционеры выдавали всё, на что были способны, но они едва справлялись с духотой и сизым табачным дымом. Официантки сновали без устали, а разговоры и взрывы смеха в заведении становились всё громче.

Так было всегда в первые дни возращения казаков с призыва: они вставали на учёт, встречали однополчан и родственников и шли немного выпить, поговорить и хоть ненадолго забыть про домашние дела и надоевшую всем бесконечную войну.

— А что это за погоны у нас тут такие красивые появились? — слышит Аким голос над собой. Голос высокий, но красивый. Говор не станичный, северный. Саблин не видит того, кто это сказал, но узнал. И даже если бы не узнал, то по расплывшейся дебильноватой ухмылке Юрки Червоненко он сразу бы понял, кто стоит рядом с ним.

— О! — воскликнул радостно Коля Кульков. — Юнь! Здравствуйте.

Саблин поднимает глаза. И видит её. Она стоит рядом с ним и улыбается мужчинам.

Юнь. У неё всё та же замысловатая причёска, густые волосы собраны в большой пучок на макушке. На ней белая рубашка, казачки такие не носят, через неё бельё разглядеть можно, если близко стоять. Узкие брюки. Казачки и такие не носят. А ещё у неё крашеные ногти. Никто из местных женщин такие себе позволить не может. Попробуй с такими домашнее хозяйство вести. Хату убирать, кур общипывать, сало солить или, к примеру, кукурузу лущить.

— Здравствуйте, господа казаки, — голос у неё и вправду чарующий. — Никак, новые погоны обмываете?

— Ага, — говорит Червоненко и добавляет: — Вот, Аким наш опять отличился. Посидишь с нами? — при этом он попытался обхватить красавицу за талию, но та легко отводит его руку.

Саблин смотрит на дружка неодобрительно, но Юрка не видит его взгляда, он не отрывает глаз от хозяйки заведения. А Юнь продолжает:

— Ну что ж, поздравляю вас, господин прапорщик.

После Юнь подзывает одну из официанток, что-то говорит ей, и та быстро уходит. А красавица, глядя на Акима, произносит:

— А вы, прапорщик, значит, снова отличились?

— Да, ничего… — начинает что-то мямлить Саблин. Он немного стесняется оттого, что при нескольких товарищах, которые сидят с ним за столом, она обращается именно к нему. А казаки всё это слушают внимательно. — Ничем я особо и не отличался… Это так всё… Получилось просто…

— Он ещё и хвастать не может, — умиляется Юнь, а официантка уже приносит поднос с рюмками, в которых синеет дорогая кактусовая водка. — Это вам, господа казаки, от заведения.

— О… — загудели подвыпившие мужчины. — Вот спасибо, хозяюшка. Вот угодила, угодила…

— Ну так посиди с нами хоть чуть-чуть, — бубнит Юрка и снова пытается приобнять красавицу.

Но она улыбается и уходит. А казаки таращатся ей вслед, и один из недавно примостившихся за стол говорит оценивающе:

— Как по мне, так зад у неё тощий малость.

— Сам ты тощий! — восклицает Червоненко, он говорит это так, с таким жаром, словно сказанное было о нём самом или о близкой ему женщине. — Отличный у неё зад! Вон, Аким не даст соврать!

Посла этих слов все, кто был за их столом, включая и самого Юрку, уставились на Саблина, как будто ждали каких-то пояснений: ну, Аким, рассказывай, что ты знаешь про зад хозяйки чайной? А тот, потемнев лицом, смотрит на казаков и наконец произносит:

— Юрка… Чего ты мелешь-то?

— А что? — Червоненко то ли удивляется, то ли делает вид, что удивлён, и продолжает: — Так ты разве с нею шашни не водил? Ну, водил же… Ты чего, Аким, не помнишь?

Кондиционеры работают в чайной изо всех сил, но тут вдруг прапорщику стало душно, он расстегнул ещё одну пуговицу на кителе, поправил жёсткий ворот и говорит своему товарищу весело, думая, что так он весь этот разговор переведёт в шутку:

— Вот дурак! Чего ты несёшь-то?

— Так что, Аким, — интересуется Вася. — Были у тебя шашни с Юнь?

— Да что вы его слушаете, — уже не на шутку волнуется Саблин. — Буробит дурак, язык-то пьяный.

Но тут Осип Сивко, что присел к ним за стол, умудрённый жизнью казак, расправляя усы, говорит серьёзно:

— Может, Юрка буробит спьяну, оно, конечно, за ним такое водится… Но вот сколько лет я сюда ни хожу, но чтобы Юнь кому целый поднос синей водки от заведения жаловала, такого я не припоминаю.

Все казаки, скрывая усмешечки, смотрят на Акима: ну, что скажешь?

А сказать-то ему и нечего. Он не из тех людей, которые за словом в карман не лезут и всегда знают, что ответить. Вот если места рыбные определить в болоте — это да; дорогу среди рогоза найти — это он может лучше многих других; сектора ведения огня верно прикинуть, узлы обороны расчертить он тоже в состоянии; минные поля спланировать, ИОТы вывести… всё, всё это простой русский человек Аким Саблин может, обо всём этом понятие он имеет, но вот весело огрызнуться, придумать какую-нибудь отговорку или просто перевести тему… Нет. И посему прапорщик лишь берёт принесённую рюмку водки, хмурится и отвечает с непониманием:

— Нешто вам поговорить более не о чем?

Казаки посмеиваются. Тем более что этот балбес Червоненко тоже берёт рюмку и ещё так, чтобы не видел Саблин, подмигивает всем многозначно: ну, вы видели?

Казаки снова выпивают. И тема, к радости Саблина, меняется сама собой. Теперь заговорили о новых шлемах, о «семнадцатой модели», которая уже стала поступать в полк, говорили о том, что у них сначала были проблемные мониторы, но потом инженеры что-то там «допилили», и теперь новые шлемы работают вроде корректно. А по крепости они заметно превосходят «шестнадцатую», и якобы они более удобные. И пока казаки обсуждали новую часть брони, прапорщик встал и пошёл в сторону уборной, а она как раз находилась возле лестницы, что вела наверх, в комнаты для приезжих.

Проходя мимо стойки-прилавка, он внимательно поглядел на парня, который отсчитывал для официантки сдачу у кассы. Этого парня он никогда в станице не видал. Да и одет он был не так, как одеваются станичные ребята. А ещё он казался серьёзным. Из уборной Аким вышел, но не вернулся в гудящий от людей зал, к своим товарищам, а поднялся по лестнице на второй этаж. Тут воздух посвежее. Он останавливается, оглядывается: не идёт ли кто. Его поведение не совсем обычно. Саблин словно опасается чего-то. Постоял в коридоре некоторое время, потом всё-таки решился и прошёл до двери, на которой висела табличка с надписью «Служебная». Он ещё раз поглядел в сторону лестницы, а потом пару раз костяшками пальцев ударил в хлипкий пластик двери.

— Ну, входите… — слышит Аким и открывает дверь.

Юнь сидит за столом, только развернулась к нему боком и одну из ног поставила на близко стоящий к ней стул, она лузгает тыквенные семечки — на столе уже лузги изрядно — и смотрит какое-то видео на планшете; взглянув на Акима, бросив на него всего один взгляд, женщина снова уставилась в монитор, но произнесла с некоторой небрежностью:

— А, прапорщик!

Поза её несколько неприлична, любому вошедшему прекрасно видно, как её узкие брюки обтягивают низ живота и промежность, и в присутствии мужчины женщине желательно убрать ногу со стула, но она этого не делает.

— Здравия желаю, — говорит он, закрыв дверь.

— Так виделись же… Только что… — легкомысленно отвечает она, не отрываясь от монитора.

Аким постоял немного у двери и потом подходит к её столу, опирается на него. А она протягивает ему руку, в ладони жареные семена тыквы:

— Саблин, семечек хочешь?

— Да нет… — отвечает он и спрашивает: — Ну, как ты поживаешь?

— Как поживаю? — переспрашивает Юнь. И тут же выдает тираду, произнося слова очень быстро: — Ну, ты бы мог в письме хоть раз за полгода поинтересоваться, как я поживаю. Хоть пару слов прислать. Хоть «привет» написать!

Саблин молчит, он и вправду за полгода, что был на призыве, ни разу ей не написал. Но на то есть причины…

— Ах, ну да… — продолжает женщина с ехидством. — Там почтарь полковой из станичников. Могут слухи пойти, жена узнает. Да, Акимка? Всё боишься, что жена узнает?

«Сама всё понимает, но отчего-то бесится!».

— А сейчас пришёл, — продолжает она, — уже, значится, не страшно тебе, что жена узнает?

Он не знает, что ей ответить, и пытается взять её за руку, но она вырывает у него руку так, что все семечки из ладони разлетаются по комнате, и зло спрашивает:

— Чего хватаешься?

— Соскучился, — отвечает он и усмехается.

— Соскучился, — передразнивает его Юнь. И снова берёт семечки из пакета. Она совсем не такая по характеру, как Настя. Она вспыльчивая, и даже злая. Всегда уверенная в себе и знающая, что хочет.

— Правда, соскучился, — повторяет Аким, — думал о тебе часто.

— Врёшь! — с противной бабьей злостью говорит Юнь. Говорит так, чтобы поддеть, и у неё получается, так как Саблину вообще очень редко кто-либо говорил подобное. — Думал бы, так хоть одно письмо написал бы.

— Нет, не вру, — просто и без эмоций, сдерживая себя, произносит Саблин. — Даже думал, что подарок нужно тебе какой-нибудь купить, но не знал, какой тебе нравится.

И она тут так неожиданно переменилась, словно в голову ей пришла мысль; красавица забыла про семечки, говорит ему с вызовом:

— На север хочу, к морю. Была там в детстве, — и смотрит на него с прищуром: что? Можешь меня свозить?

Саблин молчит, он даже не может представить, сколько денег нужно на такую поездку. А она продолжает:

— Хочу в бассейнах купаться, яблок хочу, вина белого, рыбы настоящей, которую есть можно… — и так и смотрит на него с тем же прищуром, с вызовом: ну? Что? Сможешь меня отвезти?

Аким не может так сразу ей ответить, сначала он вспоминает, сколько у него денег, и думает, во сколько такая поездка может ему обойтись. А ещё думает, куда она хочет и как туда её доставить. Если в Дудинку, это надо на восток, а потом по Енисею на север. Минимум дней восемь в один конец. А то и все девять. А если в Тазовский, то по Большому руслу, через болота, за шесть дней можно дойти.

«Да нет, она, конечно, захочет в Дудинку… Там и море ближе, и жара послабже, и богатый Норильск с его магазинами рядом. Ну ладно, а что Насте сказать? Придётся придумать что-нибудь… Интересно, а какие там, на севере, цены?».

А Юнь смотрит на прапорщика, смотрит, и так и не дождавшись от него ответа, высыпает семечки на стол, встаёт со стула и кладёт ему руки на плечи.

— Саблин, я прямо чувствую, как у тебя голова нагревается, — она заглядывает ему в глаза и проводит ладонью по щеке, — да ладно тебе уже, не думай ты про этот север. Это я так… Просто злилась, что за полгода ни одного письма мне не написал. Не нужно мне севера… Отвези меня хоть в Преображенскую, хоть в настоящий ресторан сходим, в магазины…

А после этого, не дав ему даже ответить, привстаёт на цыпочки и целует его. Он сразу притягивает её и берётся за дело, пытается расстегнуть ей пуговицу на брюках, но Юнь отводит его руку:

— Завтра, Аким, а лучше послезавтра. Потерпи немножко… — и снова целует его в губы коротким поцелуем и подталкивает к двери. — Всё, иди, иди… Только будоражишь меня зря, да и дружки твои будут ещё что-нибудь думать.

Он спускается и садится за стол, а там и не заметили его отсутствия, за столом идёт оживлённый разговор про новую лавку скупщиков топлива и про новые цены. Но цены на рыбное масло его сейчас не интересуют, и он, выпив рюмку водки без товарищей, перебивает одного из них и спрашивает:

— А что, браты? Кто-нибудь из вас на северах бывал?

Все смотрят на него поначалу немного непонимающе, и Юрка Червоненко и говорит ему:

— Ну, я бывал в Тазовском. Оборудование для сушилок там покупал.

— И я бывал, — добавляет казак Ерофеев, — я у свояка на станции подрабатываю, моторы мы перематываем, вы же знаете, так он меня в Тазовский за проволокой раз пять уже посылал.

— Нет, я не про то, я про тот север, где море, — поясняет Саблин. — Где в воде купаться можно, где гостинцы, где бассейны есть.

— О-о, — сразу на это отозвался Кульков, — вот оно, офицерство казачье, едва первую звезду получил, а уже на море намылился. На курортах отдыхать.

— Нет, брат, там я не бывал, — сознаётся Ерофеев.

— Я видел фотографии гостиниц тех, и комнаты тамошние, — восхищается Вася Ряжкин. — Дворцы…

Да и Червоненко, самый из них богатый, головой качает:

— Ну, нам такое не по чину. И не по карману, — и тут же добавляет: — О, Аким, кажись, пришли за тобой.

Саблин сразу глядит на дверь чайной и узнаёт свою жену, что стоит на пороге заведения.