Глубокий рейд

Глава 15–16

— Чего же ты позоришь меня перед товарищами? — бубнит Саблин, позабыв про свой квадроцикл и идя с женою по станице.

— Ой, Аким, да в чём тот позор-то? — недоумевает Настя, цепляясь ему на локоть. — В чём позор? Ну, зашла узнать, где муж. Поглядела, да и ушла бы, сидел бы себе…

— Сидел бы… Нешто я забулдыга какой? Нешто я просиживаю штаны в чайной день-деньской? Чего ты прибежала?

— Да просто не было тебя долго, вот я и решила зайти.

— Ох, и дура… — ругается Саблин. — Прибежала… Не даст даже пары часов с товарищами посидеть. На всю станицу опозорила. Вытащила из заведения, как будто пьяница я какой.

У него и хмель от раздражения выветрился наполовину. А так хорошо с братами сидели.

— Ну, ты в полк ушёл и ничего не сказал, а тебя всё нет и нет, вот я и пошла поглядеть, — говорит жена и ещё крепче цепляется к его руке.

Он руку не вырывает, что уж тут поделаешь, бестолковая, но жена. Никуда от неё не деться.

Пришли домой, а она ласковая, вокруг него вьётся, на стол собрала, как будто он голоден, а тут тесть с тёщей позвонили, поздравляли его со званием, пришлось пригласить их в гости, родня всё-таки, и Саблин просидел с ними допоздна. Всё говорили с тестем, выпивали понемногу.

В общем, когда Олег утром пришёл к ним в спальню и сказал отцу, что уже два часа, Аким сыну ответил, чтобы тот спать шёл, что сегодня в болото идти у него сил нет.

Встал он только к позднему завтраку. Олег пришёл и доложил, что рассказал ему Скрябин насчёт насоса. А мастер сказал, что отремонтировать агрегат, конечно, можно. Но только если нужда большая. Что если на новый насос денег нет, можно железа поднаварить, а потом фрезернуть немного, но и то надолго корпуса не хватит, он уже изъеден, и что если есть деньги, то лучше новый купить. И, закончив рассказ, парень наконец спросил о том, что волновало его самого:

— Бать, а может, после жары сядем на лодку да сходим в болото?.. Хоть на пару часиков…

Ну, в принципе, можно было. Аким, конечно, чувствовал себя не очень хорошо, но видел, что для сына это важно, и думая, что после четырёх часов поправится и придёт в себя, сказал:

— Ну, можно за ёршиками сходить.

Олег обрадовался, а Саблин принялся за деликатесный завтрак, что приготовила ему супруга. Он пожарила ему два яйца, а ещё вытащила из банки двух крупных улиток и расколола им панцири. Улитки аппетитно извивались на тарелке рядом со свежими побегами кактуса. Где она их успела взять с утра?

И едва отец сел к столу, на колени к нему взобралась Наталка. Она, конечно, заглянула к нему в тарелку.

— Будешь яйцо? — сразу спросил отец. Он знал, что яйца Настя продавала, они дорогие, потому детей ими не баловала. А все дети, от старшего и до самой малой, яйца любили… Особенно желток со свежим хлебом.

— Буду, — сразу согласилась девочка и стянула с лица маску. Схватила вилку отца.

— Куда ты! — Настя кинулась к ней, так как после дочери лучше не доедать. — Ела уже за утро два раза. Дай отцу позавтракать.

Мать хотела забрать дочь от Акима, но тот удержал Наталью и сказал:

— Да ничего, пусть ест, — и погладил дочь по голове. — Ешь, ешь…

Сам взял улитку пальцами, стряхнул с неё кусочки оставшегося панциря, макнул её в плошку с кислым соком и без всякого удовольствия отправил себе в рот.

Улитки, конечно, вещь знатная. Даже и аппетита нет, и голова тяжёлая, но улитки даже в таком состоянии организм принимает.

А Настя уже наливает ему чай. Она варит его недолго, не более десяти минут, он не успевает стать слишком чёрным, слишком терпким. Женщина знает, какой чай любит её муж. Такой чай получается дорогим, но зато он не горчит и не так потом будоражит, как хорошо вываренный.

Он сделал всего пару глотков, съел и вторую улитку, как словно по команде стал тренькать его коммуникатор. Настя, только что почти счастливая женщина, едва услышала этот проклятый звук, так переменилась тут же. Лицо стало серьёзным. Она взяла телефон и, взглянув на него, сказала мужу, словно это он виноват, что его вызывают:

— Тебе пишут тут.

— Из полка, что ли? — интересуется он с таким видом, как будто ему всё равно.

— Если бы… — говорит она и кладёт коммуникатор на стол рядом с ним. Забирает у него с колен дочку. — Дружок твой давний.

«Дружок твой давний!».

Про Юрку она по-другому говорит. И обычно тон в адрес Юрки помягче. А тут вся неприязнь её налицо.

Аким не спешит смотреть, что там за дружок шлёт ему сообщения, уже и так знает, он делает ещё один глоток чая, и лишь после этого берёт трубку и читает сообщение:

«От Савченко. Аким, здорово, брат. Слыхал, что вернулся ты из призыва, жив-здоров, и то было бы хорошо, так ты ещё получил новое звание. Со звездою тебя… Поздравляю. Сто процентов заслужил. Ну, то ли ещё будет. Слушай, Аким, заскочи ко мне, тут просьбочка у меня к тебе одна образовалась. Надеюсь, что выручишь. Не стал бы тебя по пустякам беспокоить, сам бы всё решил, но я в госпитале. Так что будь добр, приходи сюда. Жду тебя, братка».

Жена выбрасывает почти целые яйца со слегка выеденными желтками в ведро для живности. Сама злая. Смотрит на мужа и уже ждёт, чтобы начать разговор. И едва он откладывает коммуникатор, спрашивает:

— Ну и что он там тебе пишет?

— Да… — отмахивается Саблин, как от безделицы. — Поговорить хочет.

— Знаю я его разговоры, — начинает жена. — Опять…

Но Аким уже был к тому готов и не дал ей договорить, он ещё за вчерашнее на неё зол, и потому произносит строго:

— Помолчи, Настасья.

Говорит так, что она не посмела перечить, уж насколько упрямая и своенравная баба, всё равно замолчала. Да и Наталья с Олегом попритихли, они не часто слышали, чтобы отец так разговаривал.

Тут было дело такое… С Савченко, так как он промысловый, связываться Аким не хотел. Люди, что рискуют ходить на промысел, люди не обычные. Это люди отчаянные. А Олег Савченко больше ничем и не занимался. Только промыслом и, как говорят, самым опасным его видом. Он не искал медь или олово в развалинах древних городов, то для него была мелочь, он потрошил станции наблюдения пришлых. И очень многие люди, уходя с ним, не возвращались из промысла. Может быть, поэтому Савченко Акиму не был приятен, несмотря на то что всегда демонстрировал ему своё расположение. Подчёркивал его всячески. Дескать, очень я уважаю тебя, Аким. Но вся эта приязнь была какой-то… неестественной.

Опасный это был человек, по-настоящему опасный, но, несмотря на ореол нехороших слухов, вокруг него было много всего такого, что привлекало людей, особенно молодых.

Вечно у Савченко в доме торчали красивые распутные бабы, совсем не такие, как местные казачки. Приезжие, как правило. А ещё ездил он по станице на дорогой технике, о которой обычный казак лишь мечтать мог. Обедал в столовой офицерской гостиницы, где столы покрыты белыми скатертями и всегда есть свинина, улитки и яйца. Где подают пиво и вино к обеду. А дом… Савченко имел большой дом, крыша которого вся сплошь из солнечных панелей, в доме был бассейн, а сам домишко был побольше домов, в которых проживали родовитые казаки из первых семейств, что обосновались в этих местах. И главное, у него всегда было вдоволь денег. Олег часто давал в долг, никогда не просил процентов, а если кто-то не мог вернуть деньги вовремя, не выкручивал руки и не угрожал, а просил долг отработать. Вот только работенка у него была всегда одна. В общем, человек это был не из тех, к которому охота идти в гости, но если он просит… Лучше всё-таки пойти узнать, тем более что у этого состоятельного человека были кое-какие связи в полку. И, если быть честным, Саблин иной раз думал, что получал он свои звания, возможно, из-за того, что Савченко к нему хорошо относится. Во всяком случае, в одной из бесед Олег прапорщику намекал на то, ну или Акиму так показалось. А тут Савченко ещё из госпиталя пишет… Значит, случилось с ним что-то. Ну как не пойти к нему? В общем, он стал одеваться.

Прежде чем направиться в госпиталь, он дошёл до чайной, и хоть ему хотелось зайти внутрь, ещё раз увидеть Юнь, он подумал, что пока не нужно этого, а лишь забрал у входа свой квадроцикл и уже на нём поехал к госпиталю. Там, оставив свой транспорт под большим навесом, сам зашёл в здание и на стойке регистратуры у знакомой ему молодой, хорошенькой медсестры Агафьи, прапорщик узнал, что Савченко лежит на втором этаже, в офицерском отделении.

«Вот так вот… Офицерское отделение, — думал Саблин, поднимаясь на второй этаж. — Его и из „общества“ давно погнали, да, видно, деньги и связи всё могут!».

Когда он входил в плату, в проходе едва разошёлся с каким-то парнем вовсе не медицинского вида, а когда вошёл, едва ли не оторопел. Палата большая, окон нет, а свет горел только в одной точке. И Саблин сначала остановился, чтобы оглядеться…

Всё дело было в том, что Олег Савченко лежал в ванне для регенерации, весь опутанный шлангами и проводами… Первый раз Аким видел, чтобы в такой ванне люди лежали, находясь притом… в сознании.

Небольшая лампа горела прямо над его головой, а рядом с накрытой простынёй ванной стояла стойка с мощной высокочастотной рацией. Полная стойка. Она достала бы почти до плеча взрослого, и от неё отходил серьёзный кабель. Уходил в стену. Такие радиостанции стоят в штабах полков; даже в штабах сотен, и то рации поскромнее. И эта дорогая техника работала. Десяток разноцветных светодиодов моргали на панелях рации. «Приём-передача, приём-передача». Индикатор записи сообщений мигал не останавливаясь.

«Ты глянь, словно войсковой атаман тут лежит, а не промысловик!». Олег увидал вошедшего и пошевелился, хотел рукой, что ли, махнуть Акиму. Но у него не вышло. Савченко был абсолютно лыс, и кожа его была жёлтого цвета. И когда Саблин подошёл к нему и уселся на высокий табурет рядом, тогда Олег скорее просипел, чем сказал:

— Спасибо, что поспешил. А то врачи говорят, что регенерация плохо идёт, пока ты полностью не погружён в ванну и пока в крови много всякого лишнего. А я просил их меня не отключать, пока с делами не разберусь. Вот и ждал тебя.

Ему явно было нелегко говорить. Ванны регенерации, они прозрачны, но эта ванна была укрыта от глаз посторонних простынёй, так что Аким мог только догадываться, что случилось с его старым знакомцем, с которым он давным-давно имел кое-какие опасные дела, посему прапорщик поинтересовался с участием:

— Олег, а что случилось-то?

Глава 16

Савченко скривился:

— Долгая история. Потом как-нибудь… Я тебя пригласил поговорить о деле об одном. Тут… оно вроде несложное… но так получилось, видишь… Некого попросить его сделать… А самого меня, может, уже завтра отключат. А может, и сегодня ночью… Врач сказал, на месяц…

«Вроде несложное…?».

— Что за дело? — спрашивает Аким так, как будто у него есть интерес к этому делу. А сам он разглядывает жёлтое лицо Олега, на котором не осталось ни единого волоска.

«Вот они какие, дела у тебя, — несложные, такие несложные, что теперь вон из „воскрешалки“ беседы ведёшь».

Прапорщик, будь его воля, отказался бы сразу, даже не слушая того, что предложит промысловик. Тем не менее он уже почти придумал отговорку. Саблин собирается сказать ему, что думает принять предложение о переводе в шестую сотню, а там нужно командиров отделений назначать, сам взвод формировать — подбирать людей, оружие получать, оборудование, снаряжение, в общем, дело это большое и хлопотное.

«Так что не до твоих просьб мне будет, Олег, ты уж извиняй…».

А Савченко продолжает сипеть:

— Нужно смотаться в Мужи, — тут он делает паузу, — забрать у одного моего знакомого пару ящичков, — и пока Аким не начал ему рассказывать про шестую выборную сотню, и про первый взвод, и про прочее, промысловик добавляет: — Сто восемьдесят рублей, Аким.

«Сто восемьдесят рублей! Ничего себе! Видно, ящички те цены будут немалой».

— А что же ты никого из своих людей не пошлёшь? — интересуется прапорщик. — У тебя всякого народа иной раз полный дом. И люди такие…

— Вот именно что… такие… — сипит Саченко, он тут даже дёрнулся, словно от судороги…

В ванне тяжело колыхнулся биогель.

— Я тебя прошу… Прошу, потому что доверяю тебе. Только тебе, Аким. Пусть те ящички у тебя постоят, пока доктора мне потроха не восстановят. Найди им тихое местечко. Можешь даже где-нибудь в болоте притопить, только не забудь где.

— Сто восемьдесят рублей… — говорит Саблин и думает: «А своим ты такое доверять не хочешь… Значит…». — Видать, там что-то ценное, в этих твоих ящиках.

— Ценное… ценное… — медленно повторяет промысловик. — Ну, может и так, но только для тех… для тех, кто понимает, что там. А простым охотникам там всё без надобности.

«Сто восемьдесят рублей… Чтобы съездить за парой ящиков и подержать их у себя, пока он встанет на ноги… Слишком всё просто выходит. Не может такого быть».

— Думаешь, что это всё неспроста? — Савченко словно мысли его прочитал. И тут же подтвердил подозрения Акима: — Одному за ящиками лучше не ездить, возьми двух проверенных дружков. Езжайте с бронёй, при оружии…

«Только что были никому не нужные ящики, а теперь возьми ещё двоих с собой, езжайте при оружии, с бронёй, вот тебе и лёгкие сто восемьдесят рублей».

— Но это я так… — Савченко делает паузу, — перестраховываюсь. Тебе никто в болоте угрожать не сможет.

— Слушай, Олег, я даже не знаю, где эти Мужи, — у Акима уже пропало всё желание влезать в это дело. Сначала, конечно, его заинтересовали деньги… Сто восемьдесят рублей… Этого хватило бы оплатить всю Юркину учёбу, и ещё остались бы. А потом вдруг их на троих делить придётся, так как одному не управиться, с простым-то дельцем, да ещё и броню на это простое дельце лучше прихватить. Нет, определённо всё это дело сразу разонравилось прапорщику.

— Мужи? Это три часа пути на хорошем моторе от Горок.

— Горок? — это название даже обрадовало Саблина, это было чёрт-те-где на западе, почти у самого Камня, места дикие и очень опасные. И он сразу начинает считать: — Это мне почти два дня идти до Ягелевой потом ещё шесть сотен вёрст до Горок, и те места я знаю не очень хорошо, значит, тащиться придётся дня три, а потом ещё и до этих Мужей, как ты говоришь, полдня, — он делает паузу, как будто считает что-то, а потом говорит: — Олег, я не успею, я должен быть шестнадцатого в штабе… А потом…

Больше он ничего сказать не успевает, так как Савченко начинает говорить:

— Да знаю я всё, Аким, знаю. И про новую шестую роту, и про то, что тебе там взвод предложили… — прапорщик опешил: «Ты глянь на него, а! Всё он знает! Кто же ему рассказывает? Видно, не рядовой казак с ним сплетничает, видно, кто-то из офицеров или кто из первых штабных писарей!». А тут промысловик косится на стойку рации. — Вон там, у второго блока… за вторым блоком… от стены. Там кое-что для тебя… Возьми.

Саблин сначала чуть медлит, потом встаёт, подходит к стойке рации и засовывает руку между вторым блоком и стеною… и нащупывает там коробочку. Он вытаскивает её и разглядывает.

«ВИЛОНИН».

Он открывает её, а там небольшие таблетки, упакованные в пластик. Их несколько десятков. Саблин сразу думает о том, для кого они предназначаются, и первое, что приходит к нему на ум…

«Это для Наталки».

И его догадка оказалась верной, Савченко поясняет:

— У взрослых они рост грибка почти останавливают, а у детей значительно замедляют. Ты поговори с лечащим дочь врачом, он должен про них знать. Ну, или слышать…

Аким так и стоит возле рации с коробкой таблеток в руках, и он думает о том, что Савченко всерьёз подготовился к их встрече, таблеточки, если это те, о которых думает Аким, он явно не в аптеке местной прикупил. И тогда прапорщик говорит:

— Слушай, Олег… Ты давай-ка не темни со мной. Не люблю я этого. Что это за дело ты мне предлагаешь? Что это за ящики?

Савченко морщится, как от боли, и выдерживает длинную паузу, а потом продолжает сипеть:

— Понимаешь, Саблин… У меня нет, кроме тебя, ни одного человека, кому бы я мог доверять. Нет… Нет вокруг меня таких людей… Ты один такой… Ящики… Вещицы, что там лежат, конечно, ценные, если человек знает того, кто это купит… А если не знает… — он вдруг закрыл глаза и полежал так несколько секунд. — В общем, забери их, Аким, подержи у себя, пока я оклемаюсь, иначе сопрут их, иначе зря я рисковал, зря людей обнадёживал… У меня же партнёры есть, они ждут… А я видишь сейчас какой…

Тут дверь открылась, и в палату быстрым шагом вошла медсестра Агафья и сразу подошла к ванне:

— Что случилось?

— Золотце, дай-ка мне ещё обезболивающего, — тихо и с придыханием говорит промысловик.

Но медсестра не торопится исполнять его просьбу, она стоит в нерешительности рядом, но ничего не предпринимает, а потом говорит:

— Ещё часа не прошло…

— Да? Не прошло? А уже ломает, — произносит Савченко.

— Я спрошу у врача сейчас, — заканчивает разговор Агафья и быстрым шагом покидает палату. И едва она закрыла за собой дверь, Олег говорит прапорщику:

— Ты за свою службу не волнуйся, твоё место от тебя никуда не денется, будешь ты в новой роте взводным, — и пока Аким не нашёлся, что сказать, Савченко продолжает: — Аким, мне больше некого попросить, нет у меня в знакомых других честных людей. Остальные меня обворуют.

Вот эту вот мысль: «Аким, мне больше некого попросить, у меня в знакомых нет больше честных людей…» Савченко вбил прапорщику в голову, словно гвоздь. И, может быть, простой казак и болотный рыбак не был человеком большого ума, но тут и ему хватило сообразительности понять, что этот ловкач с жёлтым лицом, на котором нет ни единого волоска, все эти слова произносит, чтобы у него не было возможности отказаться. Ну как тут откажешься: раненый старый товарищ просит тебя об одолжении, надеется на тебя, как на единственного честного человека в своём окружении, да ещё и вещицу такую для тебя ценную где-то раздобыл… Аким всё это понимал и уже не надеялся отвертеться от этой непростой и, судя по всему, опасной затеи, но всё-таки попытался:

— А откуда ты знаешь, что меня будут в полку ждать, пока я буду по болотам мотаться?

— Говорю тебе, об этом не волнуйся, — уверенно, а на взгляд Акима, может быть, даже слишком, отвечает ему Савченко. — Будут тебя в новой роте ждать. Ты просто зайди в полк и скажи, что согласен взвод принять, и всё, считай, что он за тобой. А ты езжай спокойно за моим барахлишком.

Тут в палату вернулась медсестра и сразу сказала:

— Доктор сказал вам другое болеутоляющее ввести.

— «Нефопам»? — просипел Савченко. — Он плохо мне помогает.

— Да, «нефопам», придётся два часа потерпеть, — Агафья подошла к устройству, что возвышалось над ванной, и поколдовала над ним. — Сейчас станет полегче.

И ушла, а промысловик сказал ей вслед:

— Строгая, но зад красивый.

— Угу, — машинально согласился Саблин, хотя сейчас ему было не до женских задов, он ещё раз взглянул на коробочку с лекарством, что держал в руке. А потом спросил: — Если я соглашусь, как мне найти твои ящики?

— Поедешь в Преображенскую, — промысловик снова сделал паузу; кажется, ему после лекарства стало полегче. — Там есть девушка одна… Она даст тебе флэшку и всё объяснит. Девушку зовут Леночка Мурашкина, скажешь ей, что от меня, она хозяйка магазина «Норильск», хороший магазинчик, тряпками для баб она торгует. Там её найдёшь. Забери, Аким, мои ящики, пожалуйста.

«Преображенская… Лена Мурашкина… Магазин 'Норильск».

Саблин помолчал немного и после произнёс:

— Ладно, подумаю.

— Подумай, Аким, подумай, — произнёс Савченко, а когда Аким уже было хотел уходить, он добавил: — Только это, Аким… Ты пока не надумаешь… Ты на таблетках упаковку не разрывай. Идёт?

Прапорщик взглянул на таблетки, что держал в руке, и согласился нехотя:

— Идёт. Бывай, Олег.

Он уже встал и пошёл к двери, когда промысловик его окликнул:

— Аким!

— Ну? — Саблин остановился.

— Если тебе предложат на КМК[1] записаться, ты не отказывайся.

— Чего? — удивился такой просьбе Аким. — Зачем мне это, я уже звание получил.

— Не отказывайся, не отказывайся, — настаивал Савченко. — Походишь через раз, сдашь экзамены, галочку поставишь, что прошёл, потом, может, и пригодятся тебе те курсы.

— Ладно… А ты давай, выздоравливай, Олег, — сказал он и вышел.

Саблин остановился возле медсестры Агафьи и показал ей те таблетки, что дал ему Савченко:

— Знаешь, что это за лекарство?

Она кинула беглый взгляд, удивилась, подняла на него глаза и тут же ответила:

— Знаю, это экспериментальный антибиотик от грибка, такой наш доктор вашей дочери прописал и теперь наблюдает её.

— Понятно, — произнёс прапорщик и пошёл к двери.

— Он редкий… Откуда он у вас? — спросила вслед ему Агафья.

— Нашёл, — коротко ответил Саблин и толкнул дверь госпиталя.

[1] Курсы младших командиров.