Год рождения

16

Наблюдая эту сцену, я еще, конечно, не мог знать, что моего отца и генерала связывала многолетняя дружба, как не мог знать и многого другого, хотя история знакомства матери с отцом была мне известна во всех деталях по ее многократным рассказам. Но в этой истории не фигурировали ни друзья отца, ни прочие его сослуживцы и знакомые, потому что мать никогда мне не рассказывала, в чем заключалась работа отца, кто был его друзьями в те годы: то ли не знала сама, то ли не считала нужным посвящать меня в некоторые подробности, выходившие за рамки их личных взаимоотношений.

Возможно, обстоятельства, при которых мать познакомилась с генералом, так и остались бы для меня неизвестными, но спустя примерно четыре года у меня состоялась еще одна совершенно неофициальная встреча с генералом, можно сказать, на переломном этапе моей чекистской карьеры, во время которой он рассказал мне многое из того, что связывало его с моим отцом и что было совершенно неведомо моей матери, в том числе и об этом эпизоде в госпитале, где после тяжелого ранения, полученного в Испании, лежал мой отец.

Именно тогда генерал познакомился с матерью, хотя, конечно, в момент этого знакомства ни он, ни она и предполагать не могли, что она станет женой чекиста Ивана Вдовина.

Я постараюсь воспроизвести этот эпизод так, как он мне запомнился со слов генерала.

…Они шли по длинному госпитальному коридору: молодой врач Ирина Киселева в белом халате и белой шапочке, из-под которой выбивались густые пряди темных волос, и рядом с ней тридцатилетний статный мужчина в военной форме и в небрежно накинутом на плечи белом халате.

Военный виновато улыбался, слушая, как «врачиха» сердито ему выговаривает:

— Повторяю, это безобразие, товарищ лейтенант! Сначала ваше начальство приказывает нам сделать все возможное, чтобы спасти Вдовина, а на второй день после операции присылает к нему стенографистку! — Голос «врачихи» буквально дрожал от праведного возмущения. — И так продолжается несколько дней! А Вдовин, между прочим, еще в реанимации!

— Ирина Федоровна, поймите, — как мог, оправдывался военный, — его сведения для нас на вес золота! Дорога каждая минута! Я друг Вдовина и…

— А я его лечащий врач! — перебила его Ирина Федоровна. — И несу ответственность за его здоровье!

У двери реанимационной палаты она на секунду задержалась и строго сказала:

— Даю вам пять минут, и никаких разговоров, которые могут неблагоприятно отразиться на его состоянии!

Она взялась за ручку двери и, глядя на военного снизу вверх, тем же строгим тоном продолжила:

— Если вы не выполните мое указание, я доложу начальнику госпиталя и добьюсь, чтобы все визиты к Вдовину были прекращены до его полного выздоровления! Обещайте мне не говорить с ним о делах!

— О чем же нам тогда говорить? — недоуменно пожал плечами лейтенант госбезопасности.

— Обещайте, или я вас не пущу к больному! — настойчиво потребовала «врачиха».

— Ну хорошо, — сдался лейтенант, — обещаю его ни о чем не спрашивать и говорить с ним только о приятном.

— А конкретно? — недоверчиво спросила «врачиха», несколько удивленная тем, что лейтенант так быстро принял ее условия.

— О вас, например, — с улыбкой ответил лейтенант. — Можно?

— Обо мне можно. — Лицо Ирины Федоровны тоже озарила милая улыбка. — Ну ладно, идите, — великодушно разрешила она и открыла дверь.

Лейтенант госбезопасности вошел и увидел своего раненого друга.

Голова и правое плечо Вдовина были забинтованы, небритые щеки ввалились, на бледном лице выделялись только лихорадочно поблескивавшие от высокой температуры глаза.

— Салют, компаньеро Хуан! — бодро сказал лейтенант и поднял правый кулак в интернациональном приветствии.

— Привет, — тихим голосом ответил, Вдовин и попытался улыбнуться. Улыбка получилась какой-то вымученной и совсем не жизнерадостной. Почувствовав это, Вдовин отвернулся.

— И чего твоя «врачиха» паникует? — продолжал с наигранной веселостью в голосе лейтенант. — Выглядишь ты вполне геройски!

— Не ври! — повернул голову Вдовин и прикрыл глаза. — Выгляжу я хреновато… Но это все ерунда. — Он открыл глаза и убрал левую руку, освобождая место на кровати. — Садись, рассказывай, как там?

Лейтенант оглянулся на дверь и развел руками:

— О делах не могу, дал слово твоей «врачихе». Чего доброго, выгонит да еще нажалуется!

— Дай ей волю, так она никого ко мне не пустит, — вздохнул Вдовин, а затем сказал потеплевшим голосом: — Но вообще-то она ничего!

— Да? — с интересом посмотрел на него лейтенант. — Ну, раз ты уж это заметил, значит, дела пошли на поправку!

Он еще раз оглянулся на дверь, затем сел на краешек кровати, наклонился к самой подушке и тихо заговорил почти на ухо Вдовину:

— Ну ладно, пошутили — и хватит, а то времени мне отпущено всего пять минут… Твою информацию о положении в Испании докладывали товарищу Сталину. Он дал ей высокую оценку. Это во-первых… Во-вторых, тебя представили к ордену Красного Знамени, так что крути дырку на пижаме! После выздоровления с тебя причитается… Так, в-третьих, меня просили кое-что у тебя уточнить…

Лейтенант достал из кармана карандаш и маленький блокнотик.

В течение нескольких минут лейтенант полушепотом задавал различные вопросы и Вдовин так же полушепотом на них отвечал. Закончив свои расспросы, лейтенант спрятал карандаш и блокнотик в карман гимнастерки и выпрямился.

— А где сейчас Роман? — поинтересовался Вдовин.

— Его отправили в Саратов начальником областного управления, — ответил лейтенант.

— А Антон? Почему не показывается? — снова спросил Вдовин.

— Его направили работать куда-то на Дальний Восток.

— Зачем? — удивился Вдовин. — Он же германист… На него столько дел замкнуто!

— Новому начальству виднее, — пожал плечами лейтенант.

Вдовин устало прикрыл глаза, полежал молча, а потом сказал:

— Если мне предложат уехать из Москвы, буду проситься в свое управление. Там Карташев, да и другие меня, наверное, еще не забыли.

— Карташев в Москве, — покачал головой лейтенант. — Отозван в распоряжение кадров.

— Жаль, — вздохнул Вдовин, — а кто вместо него?

— Ты его не знаешь, — ответил лейтенант. — В органы он пришел недавно. До этого был на партийной работе. Поговаривали у нас, что он «человек наркома».

— А что это значит — «человек наркома»? — спросил Вдовин.

— А то и значит! — ушел от прямого ответа лейтенант. — Ежов не только центральный аппарат, но и многие областные управления «укрепляет» своими людьми.

— А сам-то он как?

— Кто? — не сразу понял лейтенант.

— Новый нарком, — пояснил Вдовин.

— Вникает, — уклончиво ответил лейтенант.

Вдовин внимательно посмотрел на друга. Лейтенант выдержал этот взгляд, и тогда Вдовин попросил:

— Объясни мне, что происходит?

Лейтенант поднялся и сделал несколько шагов по палате. Потом он снова присел на край кровати, взял Вдовина за руку и осторожно сжал ее.

— Послушай совет старого друга, — негромко сказал он. — Никому больше не задавай и ни с кем не обсуждай подобные вопросы!

Больше того, что он сказал, он сказать не мог.

Но Вдовин этого не понял или не смог понять. Та информация об обстановке в органах госбезопасности, которая доходила до него в Испании, те намеки и отрывочные сведения, которые содержались в высказываниях лейтенанта, были выше его понимания. Он еще слишком хорошо помнил ту атмосферу всеобщего и абсолютного доверия, взаимопомощи и взаимовыручки, готовности пожертвовать собой ради успеха общего дела, ради спасения своего товарища, которая была создана еще во времена Дзержинского.

И вот теперь на его глазах, на глазах других ветеранов, в день смерти железного Феликса поклявшихся хранить и приумножать традиции ВЧК, происходило нечто совершенно непонятное и по его глубокому убеждению противное самой природе органов, стоящих на защите завоеваний революции.

— Почему? — с настойчивостью, свойственной только очень больным людям, спросил Вдовин.

— Потому что это вредно для здоровья! — многозначительно ответил лейтенант. — И потому, что тебе нельзя волноваться. Вот выйдешь из госпиталя, сам во всем разберешься. А пока лежи и помалкивай.

Вдовин хотел еще что-то спросить, но в этот момент дверь палаты отворилась и на пороге появилась Ирина Федоровна. Вдовин посмотрел на нее и осекся.

— Все, товарищ лейтенант, — решительно сказала Ирина Федоровна, — прошу заканчивать разговор.

Лейтенант откровенно обрадовался ее появлению. Он дотронулся рукой до плеча своего друга и встал:

— Вот видишь, и доктор не велит говорить с тобой о делах. — Он одернул халат и улыбнулся. — Выздоравливай поскорее, а то все разъехались — работать некому…

Больше лейтенант в госпитале не появлялся.

— …Куда же вы тогда так внезапно пропали? Даже на свадьбе нашей не были! — укоризненно сказала мать.

Генерал развел руками и тяжело вздохнул:

— Так уж получилось: срочно пришлось выехать в командировку. Уезжал на месяц, а вернулся через одиннадцать лет! Вот так у нас случается…

На приставном столике возле письменного стола зазвонил один из многочисленных телефонов.

Генерал встал, подошел к столу, поднял трубку, послушал и произнес:

— Перезвоните через час, я занят!

Положив трубку, он вернулся на свое место и, улыбнувшись матери, спросил:

— А вас, значит, Иван увез-таки из Москвы?

— Увез, — с грустью в голосе ответила мать, но потом вдруг улыбнулась, видимо, вспомнив, как это все произошло, и добавила: — Разве против его натиска можно было устоять?!

— Это верно! — подтвердил генерал. — Помню, уж если он чего надумал, остановить его было невозможно!

— Да если честно, я не очень-то и сопротивлялась! — словно оправдывая действия отца, сказала мать. — Влюбилась-то я в него, можно сказать, с первого взгляда.

Я с большим интересом слушал их разговор, стараясь вникнуть во все его детали, многие из которых были понятны только им.

Конечно, со слов матери я знал, как она познакомилась с моим отцом и как стала его женой. Но, рассказывая мне об этом, она, как я догадывался, обходила некоторые подробности, носившие сугубо личный характер и поэтому касавшиеся только ее. И вот теперь у меня появилась возможность узнать несколько больше того, что я знал с детских лет.

Эта история, которую я помнил наизусть, всегда казалась мне какой-то необыкновенной, романтической сказкой, хотя на самом деле в ней, наверное, не было ничего необыкновенного и романтического.

И действительно, сколько раз в этой жизни пациенты влюблялись в своих исцелителей, а врачи в своих пациентов! Это происходило в различной обстановке, различные произносились при этом слова, но сама ситуация стара, как этот мир.

Ее продолжение тоже, наверное, не отличалось оригинальностью, хотя в ней и были некоторые специфические особенности: после выписки из госпиталя после ранения или тяжелой болезни сотрудникам госбезопасности всегда предоставляются путевки в санаторий, и мои будущие родители вместе поехали отдыхать в Сочи.

С этого и началась их недолгая совместная жизнь!..

— Такой уж он был человек, — сказал генерал и посмотрел на меня, словно отыскивая во мне те качества, которыми был наделен отец, что в него не только влюблялись, но и верили ему с первого взгляда!

Он посмотрел на сразу погрустневшую мать, потом на меня, тяжело вздохнул и задумчиво произнес:

— Да, вот ведь как жизнь распорядилась… И встретиться бы нам давно следовало, в другой обстановке и по другому поводу, да ничего не поделаешь!

Я почувствовал, что сейчас он перейдет к деловой части беседы, и постарался заранее взять себя в руки, чтобы ни слоном, ни жестом не выдать того возбуждения, которое возникло в тот момент, когда мне стало известно о вызове в Москву, и которое я сейчас с большим трудом пытался унять. Мне почему-то казалось, что любое проявление вполне естественных в этой ситуации чувств не к лицу офицеру-чекисту, обязанному в любых обстоятельствах сохранять выдержку и самообладание. Как часто в молодости хочется выглядеть сильнее и тверже духом, чем ты есть на самом деле! Впрочем, в зрелом возрасте тоже!

— Я полагаю, вы догадываетесь, по какому поводу мы вызвали вас в Москву? — спросил генерал.

Мать молчала, и я ответил за нас обоих:

— Догадываемся, товарищ генерал!

Как ни старался я держать себя в руках, голос мой предательски дрогнул.

Генерал уловил мое состояние и махнул рукой:

— Оставь это, сынок! Я для тебя сейчас не генерал, а друг твоего отца! Вот так!

Он хлопнул ладонью по столу, затем тяжело встал, подошел к сейфу, достал оттуда папку с документами и вернулся к столу.

Мы с матерью, словно завороженные, следили за каждым его движением.

Генерал положил папку перед собой, провел по ней рукой, словно снимая с нее дьявольское заклятие, и сказал:

— Первые сомнения в правдивости версии о гибели Ивана… — он посмотрел на меня и поправился, — Ивана Михайловича Вдовина появились еще в пятьдесят шестом году, когда в процессе пересмотра дел начали поднимать все архивы НКВД за тридцать седьмой год. Но тогда не удалось детально во всем разобраться, многое так и осталось неясным. Например, как Иван Михайлович оказался в Москве, почему его арестовали…

— Арестовали? — переспросила мать сдавленным голосом.

— Да, арестовали, — подтвердил генерал. — Ваша информация по делу Бондаренко, — он снова посмотрел в мою сторону, — позволила восполнить этот пробел, сопоставить некоторые факты и найти ответы на все вопросы…

Он достал из папки довольно объемистый документ, полистал его, потом положил перед собой и сказал:

— В соответствии с принятым порядком мне следует ознакомить вас с заключением по делу. Только вы уж извините — читать вам этот документ я не буду!

Он вновь, на этот раз очень внимательно, окинул нас взглядом, словно оценивая, сможем ли мы с матерью пройти через такое испытание, и закончил:

— Люди вы свои, закаленные, так что читайте сами!

С этими словами он протянул нам документ с грифом «совершенно секретно», а сам встал из-за стола и отошел к окну, за которым жила своей суетной предновогодней жизнью площадь Дзержинского.

Мать первая, очень осторожно, словно это были последние, хрупкие осколки ее давнего и такого короткого счастья, взяла в руки этот документ, придвинулась ко мне, как мне показалось, не столько для удобства чтения, сколько в поисках поддержки с моей стороны, и мы начали читать.

И, по мере того как мы читали этот документ, перед нашим мысленным взором прошло все, что случилось с Иваном Михайловичем Вдовиным в начале июня тридцать седьмого года…