Год рождения

4

Выйдя из подъезда, я сразу направился к кабине телефона-автомата: мне нужно было срочно позвонить, и нетерпение подгоняло меня.

Звонить из квартиры Анны Тимофеевны я не мог, и не столько потому, что после такой беседы звонить по личному вопросу было не совсем удобно, сколько потому, что этот вопрос имел самое непосредственное отношение к самой беседе.

Теперь, когда никто не смотрел на меня и никому не было дела до моего душевного состояния, я позволил себе немного расслабиться и дать волю своим чувствам. Мое волнение было столь сильным, что я только с третьей попытки сумел правильно набрать номер: дважды мой палец срывался с наборного диска, и мне приходилось начинать набор снова.

После первого же гудка на другом конце провода подняли трубку, и женский голос ответил:

— Медсанчасть слушает.

— Ирину Федоровну, пожалуйста! — стараясь хоть немного сдержать свое нетерпение, попросил я, надеясь, что мать еще на работе.

— А кто ее просит? — полюбопытствовал женский голос, и я коротко ответил:

— Сын!

Ожидание было, мучительным. Наконец в трубке раздался голос матери:

— Я слушаю.

— Мама, это я! — возбужденно сказал я в трубку. — Ты будешь на месте?

— Да, а в чем дело? — поинтересовалась мать.

— Я минут через пятнадцать буду у тебя, пожалуйста, никуда не отлучайся, — сказал я. — Мне надо срочно с тобой поговорить!

— А что случилось? — встревожилась мать.

— Это не телефонный разговор, — ответил я и, увидев, как из-за угла показалось свободное такси, бросил: — Все, бегу!

Но побежал я зря, потому что такси, как всегда, когда очень спешишь, промчалось мимо, не реагируя на мои красноречивые жесты.

Пока подошел троллейбус, я успел проклясть все на свете и не раз помянуть нехорошими словами руководство предприятий общественного транспорта, пожалев, что не взял служебную машину.

Так, чертыхаясь при каждой заминке на остановке или у светофора, я все же минут через двадцать выскочил из троллейбуса возле медсанчасти областного управления КГБ, над проходной которой висело красное полотнище со словами «Достойно встретим XXII съезд КПСС!».

Показав несколько удивленному столь поздним визитом вахтеру свое удостоверение, я поднялся на второй этаж и постучал в дверь кабинета с табличкой «начальник поликлиники».

Женский голос за дверью разрешил мне войти, я открыл дверь и увидел мать. Она стояла у окна и курила. Окинув меня внимательным взглядом, мать покачала головой и сказала:

— Ты неважно выглядишь… Давай-ка измерим давление.

Я, наверное, и в самом деле выглядел не очень, но мне сейчас было не до моего самочувствия.

— Подожди, мама, — сказал я. — Я в полном порядке.

Не слушая меня, мать погасила сигарету в стоящей на подоконнике пепельнице, прикрыла форточку и направилась к столу, где у нее всегда наготове был тонометр.

— Садись! — тоном, не терпящим возражений, приказала она.

Я сел на стул, но от измерения давления категорически отказался.

— Ты чего такой возбужденный? — спросила мать.

— Помнишь, — вместо ответа сказал я, — ты рассказывала мне, как отец уезжал в Москву?

Мать удивленно подняла брови:

— Помню, конечно… А что?

— Когда это было? Какого числа? — не отвечая на ее вопрос, спросил я.

— Четвертого июня.

— Это точно? Ты ничего не путаешь? — на всякий случай уточнил я.

— Как я могу путать?! — изумилась мать. — Но объясни мне наконец, в чем дело!

— Сейчас я тебе все объясню, — пообещал я, вскочил со стула и возбужденно заходил по кабинету. — Отец перед отъездом просил тебя позвонить одной женщине?

— Откуда тебе об этом известно? — тоже безотчетно начиная волноваться, спросила мать.

— Значит, просил! — удовлетворенный тем, что моя догадка подтвердилась, сказал я и сразу как-то успокоился. Подойдя к матери, я уже более спокойным тоном спросил:

— Он сказал тебе, кто она?

— Почему ты меня об этом спрашиваешь, Михаил? — строго посмотрела на меня мать.

Теперь, когда я знал главное, можно было сесть и обсудить все спокойно.

— Мама, мне поручили рассмотреть одно заявление, — стал я посвящать ее в суть дела. — Его написала женщина, муж которой исчез в тридцать седьмом году при неизвестных пока обстоятельствах. Я должен во всем разобраться!

По глазам матери я понял, что она готова отвечать на мои вопросы. И тогда я повторил вопрос, на который она мне не ответила:

— Ты помнишь, как зовут эту женщину? Кто она?

Я спрашивал так, как будто не знал, кто та женщина, которая написала заявление с просьбой сообщить ей о судьбе мужа. Но сделал я это совершенно обдуманно: мне было очень важно, чтобы мать сама назвала эту женщину, в этом случае ее информация будет абсолютно достоверной!

Но мать разочаровала меня:

— Ни тогда, ни сейчас я этого не знаю, — с сожалением сказала она. — Отец написал мне ее телефон, назвал имя и отчество. Но я давно забыла.

Я подумал, что отец мог специально не сказать матери, с кем ей придется разговаривать. Бондаренко был хорошо известным в городе человеком, и, возможно, отец проявлял заботу о его репутации на тот случай, если все происшедшее с ним можно было как-то исправить.

А еще мне пришла в голову мысль, что, не сообщая матери ничего сверх того, что было ей необходимо, чтобы выполнить его поручение, отец не хотел делать ее сопричастной к тому делу, которым был обязан или вынужден заниматься сам. Но это, конечно, только в том случае, если эта сопричастность могла иметь для матери какие-то нежелательные последствия.

Чтобы во всем этом разобраться, я должен был задать ей еще несколько вопросов.

— Когда ты ей звонила? — спросил я.

— Отец уехал четвертого, я звонила на следующий день, значит, пятого.

Все, что она сказала, поразительно сходилось с тем, что поведала мне Анна Тимофеевна. Такие невероятные совпадения происходят раз в сто лет!

— Как ты думаешь, — задал я следующий вопрос, — почему именно тебя он попросил об этом?

— Этого я тоже не знаю, — пожала плечами мать. — Я в тот день дежурила в стационаре. Мне передали, что он просит меня срочно выйти в приемный покой…

Дверь ее кабинета приоткрылась, и в нее заглянула молоденькая девушка в белом халате и такой же шапочке. Увидев, что у начальника поликлиники посетитель, она не стала входить и закрыла дверь.

— Когда я вышла к нему, — продолжила она прерванный появлением медсестры рассказ, — я сразу поняла, что он ужасно возбужден. Я его никогда таким раньше не видела. Он держал себя в руках, конечно, но я-то его знала!

И так она это сказала, как будто прожила с отцом не три месяца, а целую вечность!

Мать тряхнула головой, словно отгоняя все, что могло помешать ей рассказать главное, и продолжила:

— Он сказал мне, что через час уезжает в Москву по важному делу, чтобы я не волновалась, что через два-три дня он вернется… Я же тебе не раз это рассказывала!

Это было так. Действительно, рассказ матери об отъезде отца в Москву я слышал много раз. Особенно часто она рассказывала об этом в детстве, когда мне хотелось как можно больше знать об отце. Но в этом рассказе, конечно, никогда не упоминалось о последнем поручении отца, и все, что мать сейчас об этом рассказывала, я слышал в первый раз.

Мать оглянулась на звук открывшейся двери: на пороге снова стояла девушка в белом халате, в руках у нее была папка с документами.

— Что тебе. Света? — спросила мать.

— Заключения военно-врачебной комиссии, — объяснила Света и стрельнула глазами в мою сторону.

— Оставь, я потом подпишу, — недовольно сказала мать и строго посмотрела на медсестру.

Света, не слишком озабоченная недовольством начальника поликлиники, положила папку на стол, бросила на меня еще один быстрый взгляд и не спеша, чтобы я имел возможность разглядеть ее с ног до головы, вышла из кабинета.

— Вот негодница! — незлобиво воскликнула мать, когда за Светой закрылась дверь. — Любой предлог найдет, лишь бы повертеть хвостом у тебя перед глазами!

Но меня сейчас ничто не могло отвлечь от дела, которым я занимался.

— Что еще он тебе говорил? — нетерпеливо спросил я. — Вспомни, пожалуйста, это очень важно!

Мать открыла папку, взяла ручку, но потом отложила ее в сторону и закрыла папку. Подумав немного, она медленно заговорила:

— Потом он сказал, что обещал позвонить одной женщине, но может не успеть, и просил меня подстраховать его… Да, еще он просил меня говорить с ней как можно мягче, успокоить ее, потому что она ждет ребенка…

Это была решающая деталь! Можно перепутать даты — ведь, что ни говори, а прошло больше двадцати четырех лет, — но ни придумать, ни случайно угадать, что в момент телефонного разговора собеседница была беременна, просто нельзя!

Теперь я тоже мог более свободно задавать свои вопросы, не опасаясь, что случайно наведу мать на нужный ответ и тем самым узнаю не то, что она знает, а то, что мне хотелось бы узнать.

— И он просил тебя сказать ей, что ее муж жив и здоров, да? — спросил я.

— Да, — коротко ответила мать, перестав удивляться моей осведомленности.

— Так… А потом? — поинтересовался я.

— А что потом? — грустно переспросила мать. — Потом он обнял меня, погладил по животу — я уже ждала тебя, — и собрался уходить… Но затем вернулся и сказал: «Если со мной что-нибудь случится, знай, что я всегда…»

Она замолкла и отвернулась. Я представлял, чего стоят ей эти воспоминания.

Но мне безумно нужно было знать все, что было связано с этим последним разговором матери с отцом, и поэтому я спросил:

— Что «всегда»?

— Ничего, — тихо ответила мать. — Он так и сказал: «Знай, что я всегда…» и сделал вот так… — И мать подняла правый кулак, как это делали интернационалисты.

Потом она в свою очередь спросила:

— Так ты объяснишь мне, что все это значит?

Я обнял ее за плечи, хотя, зная ее характер, не располагавший к подобным нежностям, делал это очень редко.

— Конечно, мама, — заверил я ее. — Только позднее. А сейчас мне надо идти в управление, меня ждут…