Голубая цапля

ГЛАВА 16 Пэшу делает покупку

транная вещь, — говорила Пепси матери на другое утро, — вчера, когда «леди Джэн» пропала, мадам Жозен хоть бы крошечку встревожилась! Мне кажется, она нисколько не заботится о ребенке. Лишь бы девочка не торчала у нее на глазах — вот все, что ей надо. А посмотри, как она волнуется всякий раз, когда исчезает ее балбес-сын!

— И неудивительно, — заметила Маделон — Бедная женщина! Много ей хлопот с этим сокровищем. Послушать ее, так она им гордится, ну а мне-то кое-что известно. Я часто слышу о нем на улице Бурбонов: франтит напропалую, а ведь палец о палец не ударит! А где же он деньги берет? По-моему, раз человек беден и не работает, значит — ворует. Другие, может быть, иначе думают, а я всегда скажу: ворует. Ну посуди: разве может мадам Жозен на свои жалкие заработки содержать себя и этого лентяя? Мне от души ее жаль, хоть и злюка она. Посмотри ты, на кого она стала похожа! Лицо измученное, глаза ввалились, — видно, что ее грызет что-то. А что касается девочки, то о ней есть кому позаботиться: мы с тобой ее не бросим. Это такой милый, такой добрый ребенок! Я жалею только об одном, что не могу сделать для нее больше. Я душу готова отдать за вас обеих.

Маделон и Пепси были не единственными существами, полюбившими девочку почти материнской любовью. С первого же дня, как «леди Джэн» со своей светлой улыбкой заглянула в грустное, изнуренное лицо Дианы д’Отрев, новая жизнь открылась для этой одинокой женщины, новая надежда озарила ее унылые дни. Присутствие ребенка внесло свет и молодость в это печальное существование. Лучшим временем за многие тяжелые годы были для нее те часы, которые она проводила со своей маленькой ученицей. Сидеть рядом с девочкой у фортепиано и смотреть, как ее тонкие пальчики бегают по клавишам, или петь вместе с ней старинные баллады было для Дианы большим удовольствием. Девочка никогда не огорчала ее, всегда была кротка, понятлива и так мила, что даже мать Дианы, при всей своей старческой сварливости, ничего не могла ей возразить.

Жозен всячески старалась втереться в семью д’Отрев, и, чтобы удержать ее на приличном расстоянии, мать и дочь вынуждены были дать ей по возможности деликатный, но решительный отпор. В вежливой форме они дали ей понять, что, если они принимают племянницу, это еще не значит, что они будут рады и тетке.

Жозен молча проглотила обиду, но в душе поклялась, что так этого не оставит. «Я покажу им, как пренебрегать мною! Нищие, а туда же — важничают! Погодите, «мамзель» Диана: «Мышка» порассказала мне о вас кое-что… Дайте срок — все об этом узнают! Воображает, что я позволю оскорблять себя безнаказанно!»

Пока Жозен раздувала таким образом свою обиду и строила планы мести, мадам д’Отрев и Диана обсуждали между собой, как бы вырвать ребенка из когтей старой ведьмы.

— Страшно подумать, что девочка во власти этой женщины, что та имеет на нее права, — говорила Диана — Тут какая-то тайна, и мы должны ее раскрыть. Будь у нас лишние деньги, я бы непременно поручила это дело адвокату… Конечно, если она действительно ближайшая родственница ребенка, она имеет на него законные права, которых никто не смеет оспаривать, но я думаю, что девочку можно было бы купить у нее. Мне кажется, Жозен такого сорта женщина, которая за деньги на все готова.

— Все это одни фантазии, мой друг. Денег у нас нет и никогда не будет. Но будь мы даже богаты, то и тогда был бы страшный риск брать чужого ребенка. Я сама думаю, что тут есть тайна, и ради малютки была бы рада, если бы она разъяснилась. Но это не наша забота, у нас и своих довольно.

— Ах, мама, что вы говорите! Неужели, если человек беден, он должен быть эгоистом? — проговорила Диана с легким упреком.

— Что делать, мой друг! Так всегда бывает. Бедному впору думать только о себе. Правда, ты составляешь в этом случае исключение: ты больше думаешь о других, чем о себе. У тебя это выражается в каждой мелочи. Ну хоть бы с этой птицей: по-настоящему мадам Журдан была обязана заплатить тебе за нее, а не навязывать ее тебе на шею.

— Но, мама, чем же она виновата? Она не могла ее продать. С моей стороны, было бы несправедливо вводить ее в убытки. Не ее вина, что птица не пошла в ход. Она ведь не просила меня делать опыты над новой моделью. Что же делать, если мне не удалось!

— Тебе удалось, Диана, в том-то и дело. Работа превосходная, птица, как живая.

— Мадам Журдан говорит, что ее покупателям не нравится клюв. Шею тоже находят слишком длинной, — робко заметила Диана.

— Это доказывает только, как мало они смыслят. Это — порода журавля, и шея вовсе не длинна, — отозвалась мать сердито — Вот уж правда, на всех не угодишь!

— Я решила не браться больше за новые модели. Буду мастерить своих уток да канареек, и довольно с меня.

— Я говорила это тебе с самого начала. Я всегда находила, что ты слишком честолюбива, Диана, — не унималась старуха.

— Ваша правда, мама: я была слишком честолюбива, — поспешила согласиться та.

Прошло около года с того дня, как мадам Жозен перебралась на улицу «Добрых детей». В одно августовское утро, когда тетя Мо- дя сидела в своей молочной, погруженная в тайну изготовления сливочного сыра и масла, к ней вошел Пэшу и, положив маленький бумажный сверток, сказал, чтобы она его открыла.

— Сию минуту, — отвечала тетя Модя, приветливо улыбаясь мужу. — Дай мне только налить форму и вымыть руки.

Пэшу молча кивнул головой и принялся расхаживать по комнате, заглядывая в кринки с молоком и тихонько насвистывая. Потом ему надоело ждать, он развернул сверток и подал жене прелестные дамские часики с изящной золотой цепочкой. Тетя Модя так и ахнула от удивления.

— Где ты достал такую прелесть? — воскликнула она и, обтерев руки, взяла часы и принялась их рассматривать.

Часы были синие, эмалевые. Одна сторона их была украшена гирляндой с бриллиантовой веткой посредине, а на другой были вырезаны инициалы «J. С.» в виде изящной монограммы.

— «J. С.»! Да ведь этими самыми буквами помечено белье маленькой «леди Джэн»? — воскликнула тетя Модя — Где ты добыл эти часы? Чьи они?

— Мои, — отвечал муж, посмеиваясь. Он стоял перед женой, заложив большие пальцы в проймы жилета и продолжая насвистывать. На недоверчивый взгляд тети Моди он хладнокровно повторил: —Говорят тебе, мои: я их купил.

— Странно! Такие изящные часики и без футляра, в какой-то старой газете… — недоумевала тетя Модя.

— Где мог ты их купить?

— Я купил их в полицейском суде.

— В полицейском суде! — повторила тетя Модя, окончательно сбитая с толку — У кого же?

— У Раста Жозена.

Несколько секунд тетя Модя пристально смотрела на мужа и наконец торжественно произнесла:

— Я говорила тебе!

— Что ты мне говорила? — переспросил тот с задорной улыбкой.

— Как что? Что все эти вещи — конечно, в том числе и эти часы — словом, все вещи, помеченные буквами «J. С.», — краденые. Все они принадлежат этой девочке, и она вовсе не родня Жозенам.

— Потише, жена, потише.

— Почему Раст очутился в полицейском суде?

— Он был арестован по подозрению, но вина его не доказана.

— По подозрению в краже этих часов?

— Нет, по другому делу. Но то, что при нем были найдены часы, послужило уликой против него. Странно, что именно я купил эти часы. Право, точно судьба! Я случайно проходил мимо суда, заглянул во двор и увидел Раста в числе арестантов. Меня это заинтересовало, и я зашел узнать, в чем дело. Оказывается, что его арестовали по подозрению в принадлежности к шайке воров, обокравшей несколько ювелирных магазинов. Прямых улик против него не оказалось, но часы показались судье подозрительными. Он спросил Раста, откуда тот их взял, и негодяй сказал, что это часы его покойной кузины, которая, умирая, оставила их его матери, а та подарила ему. «А как звали вашу кузину?»— спросил судья. Вот тут-то и вышла заковычка. Раст сказал, что ее звали Клара Жозен, а судья посмотрел на часы и говорит: «Мне кажется, что тут буква «I» стоит первою; не угодно ли взглянуть?»— и передал часы клерку и другим. Те подтвердили, что действительно порядок букв «J.C.», а не «C.J.». А этот бездельник стоит и улыбается, точно не о нем речь! Одет франтом, рожа нахальная — вылитый отец! Как теперь помню я Андрея Жозе- на: большой руки негодяй был покойник…

— Что же, так и не добились, где он взял часы? — спросила тетя Модя.

— Нет, но все-таки судья приговорил Раста к тридцатидневному заключению в приходской тюрьме как подозрительную личность.

— Возмутительно мягкий приговор! — произнесла с негодованием тетя Модя.

— Да ведь говорят тебе, прямых улик не было, — продолжал Пэшу — Спасибо и за то, что хоть месяц отсидит. Ну так слушай же, как это вышло, что я купил часы. Стоит он и болтает с другими арестантами. Слышу — торгуются, один дает ему пятьдесят долларов. «За кого ты меня принимаешь? — говорит Раст — Положим, деньги мне нужны, но я не так глуп, чтобы отдать дорогую вещь за такую цену», и спрятал часы в карман. Тогда другой предлагает шестьдесят долларов. Раст не берет. Вот тут-то я и подошел. «Позвольте, — говорю, — взглянуть на ваши часы; если они мне понравятся, я, может быть, и куплю», а сам стараюсь говорить как можно спокойнее, потому боюсь, как бы он не заметил, что мне очень хочется приобрести вещь. Он подал мне часы, и, хотя притворился равнодушным, я отлично видел, что ему не терпится сбыть их. Я посмотрел и говорю: «Часы недурны; пожалуй, я дам за них семьдесят пять долларов», — «Ишь ты, сенная труха!» («Это он за мою блузу обозвал меня сенной трухой», — заметил Пэшу и улыбнулся виноватой улыбкой.)

— И сколько раз я тебе говорила, Пэшу, не надевай блузу, когда едешь в город! — не утерпела тетя Модя — Ведь есть у тебя пиджак… Посмотри, Гюйо и другие — все ходят в пиджаках…

— Не все ли равно, блуза ли, пиджак ли? А за прозвищами я не гонюсь. Я честный работник и не стыжусь своей блузы. И, пропустив его слова мимо ушей, предложил ему девяносто долларов. Деньги со мной были. Я достал бумажник и стал отсчитывать билеты. Должно быть, это на него подействовало, потому что он тут же согласился отдать часы за эту цену. Конечно, я никогда бы не позволил себе купить заведомо краденную вещь, но сделал это ради девочки. Я подумал, что когда-нибудь эти часы помогут раскрыть окружающую ее тайну, да и деньги, которые можно за них выручить, всегда ей пригодятся.

— Твоя правда, Пэшу. Конечно, девяносто долларов для нас большие деньги, особенно теперь, когда приходится заботиться о Мари, но если нам удастся что-нибудь сделать для этого милого ребенка, я не стану жалеть о них.

С минуту тетя Модя просидела молча, внимательно рассматривая часы, потом задумчиво сказала:

— Если бы они могли говорить!

— Погоди; может быть, мы и заставим их говорить, — отозвался Пэшу.

— Да, многое могли бы они порассказать, — продолжала тетя Модя и прибавила: — Во всяком случае, я рада, что мы вырвали их из лап этого мошенника.

Пэшу взял у нее из рук часы и, открыв верхнюю крышку, показал ей что-то на внутренней стороне.

— Если я не ошибаюсь, то вот это должно навести нас на след, — сказал он — А пока спрячь часы в мою шкатулку и никому не говори, что я их купил. Я не хочу, чтоб даже Маделон знала об этом. И еще вот что, жена: хорошо было бы, если бы ты проследила за этой Жозен — не заметишь ли чего…

— Ах, Пэшу, ты ее не знаешь: она так хитра, что ни за что не выдаст себя. Я давно за ней слежу, да толку мало.

— Вот что, жена, — сказал, помолчав, Пэшу, — у меня есть один план, но только я прошу тебя быть терпеливой и дать мне время привести его в исполнение.

И тетя Модя обещала терпеливо ждать.