Голубая цапля

ГЛАВА 2 Мадам Жозен

адам Жозен отличалась угловатыми манерами и мускулистой фигурой. У нее были большие бархатистые черные глаза, нос клювом, и губы до того узкие, что они казались двумя красными полосками. Несмотря, однако, на отталкивающие черты нижней половины лица, верхняя часть его была иногда привлекательной благодаря кротким большим глазам, которые Жозен любила подымать кверху, точно с мольбой.

У Жозен были две слабости: безграничная и слепая любовь к негодяю-сыну Эдрасту и пламенное желание, чтобы все считали ее светской дамой. Она из сил выбивалась, чтобы составить себе репутацию уважаемой женщины. В прошлом ее жизнь была чрезвычайно тяжелой и ей пришлось много испытать, особенно со времени замужества.

У мужа ее оказался бешеный характер. Однажды, в минуту запальчивости, муж столкнул ее с лестницы — она сломала себе ногу и на всю жизнь осталась калекой. А тут на ее голову обрушилось другое страшное горе — мужа ее уличили в тяжких преступлениях и приговорили к пожизненному тюремному заключению. Муж вскоре умер, и она осталась в нищете с маленьким сыном. Мадам Жозен стала «прачкой тонкого белья» и наняла квартиру в предместье Нового Орлеана — Грэтне.

Она занимала одноэтажный домик, где было всего две комнаты и каморка, служившая кухней. Вход был прямо с улицы; стоило только подняться на две ступеньки, чтобы войти в дверь, окрашенную зеленой краской.

В описываемый нами вечер мадам Жозен сидела у себя на крыльце и беседовала с соседками. Дом, где она жила, выходил одним углом на ту улицу, которая вела к спуску на паром. Мадам Жозен находила большое удовольствие в том, чтобы сидеть на ступеньках своего крыльца и наблюдать за проходящими.

Душно было в этот июльский вечер. Мадам Жозен чувствовала какую-то непонятную усталость и была в прескверном расположении духа.

Соседки скоро разошлись. Она осталась совершенно одна и принялась зевать.

В эту минуту раздался свисток подъезжавшего поезда.

— Немного сегодня приехало, — сказала Жозен, вглядываясь в небольшую группу пассажиров, с мешками и узлами спешивших к перевозу.

Прошло несколько минут, движение мимо дома прекратилось. Постепенно стало темнеть.

— Кто же это? — раздумывала Жозен, всматриваясь в приближающихся к ее дому мать в трауре с маленькой девочкой. — Это также приезжие; только отчего же они не торопятся? Паром без них уйдет… Наверное, опоздают!

В нескольких шагах от дома показались знакомые нам мать и блондинка-дочь, которые только что сошли с поезда. Девочка тащила в одной руке корзину, а другой крепко держалась за платье матери. Было очевидно, что они обе как будто растерялись, попав в чужое, незнакомое место. Мать хотела было повернуть в сторону, но девочка удержала ее.

— Остановимся здесь, мама! Отдохни! — проговорила она умоляющим голосом.

Дама в трауре подняла вуаль и тут только заметила мадам Жо-зен, вперившую в нее свои кроткие выразительные глаза.

— Позвольте мне отдохнуть здесь немного, я совсем больна и чувствую, что мне делается дурно… — проговорила слабым голосом молодая женщина. — Нельзя ли мне попросить стакан воды?

— Сейчас, сейчас! — засуетилась Жозен, забыв о своей хромой ноге. — Зайдите, прошу вас, в комнату и сядьте в мое кресло-качалку. На перевоз вы уже опоздали.

Измученная молодая женщина охотно вошла в комнату. Там было тихо и прохладно. Широкая кровать с безукоризненно чистою постелью так и манила к себе.

Молодая женщина упала в кресло, положила голову на подушки кровати и выпустила из рук дорожный мешок. Девочка поставила корзину с птицей на ближайший стул и нежно припала к матери, с испугом осматривая чужую для нее комнату. Жозен, ковыляя, вернулась со стаканом воды и бутылочкой нашатырного спирта, которым она чистила свои кружева. Проворно сняла она с головы больной шляпу и тяжелую траурную вуаль, освежила мокрым полотенцем горячий лоб и руки больной и дала ей понюхать спирта. Малютка крепко ухватилась за платье матери и спрашивала вполголоса:

— Мама, милая мама! Лучше твоей головке?

— Лучше, лучше, крошка! — ответила мать минуты через две и затем, обернувшись к Жозен, кротко и ласково произнесла: — Как я вам благодарна! Я теперь совсем освежилась!

— А вы издалека приехали? — спросила Жозен, стараясь придать своему голосу как можно больше мягкости.

— Из Сент-Антонио. Но я выехала уже больная.

Молодая женщина закрыла глаза и прислонилась к спинке кресла.

Жозен с первого взгляда догадалась, что ей будет чем поживиться от этих пришельцев.

— Да-да, путь не близкий, особенно для человека больного, — заметила она. — Не ждет ли вас кто-нибудь по ту сторону перевоза? — начала она допытываться. — Быть может, приедут сюда справиться, куда вы делись.

— Нет, нет, нас никто не ждет. Я еду в Нью-Йорк. У нас здесь есть знакомые на Джексоновой улице, я думала к ним завернуть и отдохнуть дня два. Напрасно я вышла на этой станции; нужно было бы доехать до нижнего перевоза. Ноги положительно отказываются мне служить!

— Не волнуйтесь, — успокаивала ее Жозен. — Вы теперь полежите, а когда паром вернется, я вас разбужу и сама провожу до перевоза: тут всего несколько шагов; так и быть, проковыляю, усажу вас в лодку, а на той стороне вы найдете экипажи.

— Благодарю, какая вы добрая! — проговорила больная, опуская веки и запрокидывая опять голову назад.

Жозен посмотрела на нее с минуту как-то особенно серьезно, затем, тотчас же переменив выражение лица, с нежной улыбкой обратилась к девочке:

— Подойдите сюда, душенька, я сниму с вас шляпу и освежу немного голову. Вам, верно, также жарко?

— Не надо, благодарю вас, я останусь подле мамы, — отвечала малютка.

— Пожалуй, пожалуй! Только скажите, милая, как ваше имя?

— Меня зовут «леди Джэн», — пресерьезно ответила малютка.

— «Леди Джэн»! Самое подходящее имя! Присядьте по крайней мере! Ведь вы, верно, устали?

— Я голодна, мне хочется поужинать! — откровенно заявила девочка.

Жозен сделала гримасу, вспомнив, что у нее буфет пустой. Чтобы развлечь ребенка, она продолжала болтать, не умолкая. Вдруг раздался свисток приближающейся паровой лодки. Больная торопливо стала надевать шляпу, а девочка схватила в одну руку дорожный мешок, в другую корзину и весело закричала:

— Скорей, скорей, мама, пойдем!

— Но что с вами? — воскликнула Жозен. — Какая вы бледная! Как осунулись! Нет, вам не дойти даже с моей помощью. Как жаль, что Раста дома нет! Он у меня такой сильный, на руках бы снес вас в лодку…

— А может, я дойду и сама, попробую, — пробормотала больная, поднялась, закачалась и, как сноп, свалилась на руки Жозен.

В первую минуту хозяйка дома растерялась, затем проворно приподняла молодую женщину, уложила ее в постель, расстегнула платье и осторожно начала ее раздевать. Несмотря на свою хромоту, Жозен была очень сильной. Не прошло и четверти часа, как больная лежала уже на свежей, чистой простыне, покрытая легким одеялом. Малютка Джэн, припав к холодным рукам матери, горько плакала.

— Не плачьте, моя крошечка, не плачьте! — уговаривала ее Жозен. — Помогите мне обтереть маме спиртом лоб. Ей сейчас легче станет. Ей теперь необходимо покойно лежать, она скоро заснет.

Девочка отерла слезы, сняла свою шляпу и серьезно, как большая, отперла дорожный мешок.

— Вот возьмите нюхательные соли и одеколон, — сказала она, вынимая все это из мешка, — намочите маме носовой платок. Она это любит.

Жозен, зорко следя за каждым движением ребенка, мельком заметила, что в мешке много серебряных вещей и туго набитый бумажник. Пользуясь тем временем, пока девочка прикладывала надушенный платок к губам матери, плуговая женщина вытащила из мешка бумажник и несколько серебряных туалетных принадлежностей, сунула их на полку шкафа, заперла его, а ключ спрятала за пазуху.

— Надо скрыть от Раста эти вещи! — думала она. — Он у меня такой ветреный, нерассудительный; пожалуй, завладеет чужим добром, а потом разделывайся…

Долго возилась Жозен с больной приезжей, всячески стараясь привести ее в чувство. Малютка Джэн усердно помогала ей, стараясь двигаться и ходить как можно осторожнее.

Наконец мать ее вздрогнула, застонала и полуоткрыла глаза. По тусклому взгляду можно было догадаться, что сознание к ней не вернулось.

— Мама, милая, милая моя мама, лучше тебе? — умоляющим голосом спрашивала малютка, обнимая мать и целуя ее.

— Вы видите, душенька, мамаша открыла глаза, значит, ей легче, только она спать хочет, — ласково уговаривала девочку Жозен. — Вы лучше ее не беспокойте, это ей вредно. Сидите смирно и дайте ей хорошенько выспаться, а сами пока покушайте. Вот я вам принесла парного молока и вареного риса, поужинайте. Потом я вас раздену, подам ночной капотик, который вы вынули из мешка, и уложу на кровать рядом с мамой. Вы проспите до утра и будете обе отлично себя чувствовать.

«Леди Джэн» беспрекословно подчинилась всем распоряжениям хозяйки, но только ни за что не соглашалась отойти от матери, которая опять впала в беспамятство и лежала не шевелясь.

— Можно мне ужинать, сидя на кровати, поближе к маме? — спросила девочка. — Мне очень хочется есть.

— Конечно, милочка, садитесь, как вам удобнее, а я придвину к кровати маленький столик и поставлю перед вами молоко и рис.

Жозен проворно устроила все так, как хотела малютка, и с самой приветливой улыбкой стала следить, как та с аппетитом принялась за еду. Затем, убрав тарелки и столик, Жозен умыла девочку, надела на нее ночной капотик, расчесала и заплела на ночь ее густые длинные волосы и уже взяла было ее на руки, чтобы уложить рядом с матерью, но «леди Джэн» воскликнула:

— Ах! Что я сделала! Я совсем забыла о Тони.

— Что там такое? — с удивлением спросила креолка, всгревоженная шорохом, который послышался в корзине. — Кто это шевелится?

— Птичка, голубая цапля, — отвечала девочка с улыбкой, — мне ее в вагоне подарил такой хороший джентльмен…

— Что же, он ваш знакомый?

— Нет, мы с ним в первый раз встретились, — «леди Джэн» тихо засмеялась. — Сказать вам правду, я фамилии его даже не знаю. Неловко было спросить, ведь это невежливо.

— Конечно, конечно! — заметила Жозен. — Но что же вы будете делать с длинноногой цаплей?

— Да ведь это голубая цапля! Это, говорят, редкость! — ответила девочка, развязывая покрышку корзины и вынимая оттуда птицу.

На хорошенького ребенка, стоявшего босиком в длинном ночном капотике, с голубой цаплей на руках, невольно можно было залюбоваться, как на картинку.

- Я боюсь ее оставить на свободе ночью; она, пожалуй, убежит, — говорила «леди Джэн», — а ей, верно, пить и есть хочется. Что мне делать?

— А мы вот что сделаем! — придумала Жозен, стараясь тем или другим способом угодить ребенку. — У меня в кухне висит старая клетка нашего попугая, я вам принесу ее.

— Очень вам благодарна, — довольно сухо проговорила девочка. — Когда мама проснется, она вас также поблагодарит.

Жозен быстро все это устроила: притащила клетку, поставила туда блюдечко с рисом и кружку с водой. «Леди Джэн» посадила в клетку птицу, заперла дверцу и, не смея поцеловать мать, чтобы не разбудить ее, осторожно улеглась на краю постели. Утомленная перенесенными впечатлениями, малютка через минуту сладко заснула.

Мадам Жозен более получаса не сходила с своего кресла-качалки, раздумывая, что ожидает ее больную гостью в случае, если болезнь затянется. «Если я оставлю ее у себя и буду за нею ухаживать, — рассуждала она, — то хорошо оплатят мой труд. По-моему, гораздо спокойнее исполнять должность сиделки, чем чистить кружева капризным барыням. Если же бедняжка опасно занемогла, то лучше ее не отправлять в больницу, особенно, если у нее в городе нет ни родных, ни знакомых. Мне кажется, что у нее начинается горячка и что она долго не опомнится. Если она умрет и я не буду знать, кто она, мне ничто не помешает покрыть все расходы ее же собственными деньгами. Вон их сколько в бумажнике! Надо только действовать осторожно. Нельзя обойтись без доктора — тут как раз попадешь под ответственность. Я вот что сделаю: если завтра ей не станет лучше, пошлю за доктором Дебро».

Рассуждая таким образом, Жозен вышла опять на крыльцо, чтобы дождаться там сына. Нехорошие мысли шевелились в голове этой женщины, злое дело замышляла она: обобрать приезжих и на их средства улучшить свое положение. Бумажник, набитый деньгами, серебряные вещи в дорожном мешке пробудили в ней алчность. У нее в жизни была одна цель — деньги. Труд ей был ненавистен; еще ненавистнее было унижаться перед теми, кого она считала ниже себя. Какое счастье было бы сделаться вдруг независимой, ни в чем не нуждаться, иметь в кармане порядочную сумму денег! Раст — молодец: ему стоит только дать немного денег для оборота, и он мгновенно придумает выгодное дело!

В это время из комнаты раздался вдруг болезненный стон. Больная беспокойно зашевелилась на кровати, затем все стихло. У Жозен пробежали мурашки по телу, когда она услыхала эти звуки: ей показалось, что кто-то подслушивает ее мысли. Но через минуту она успокоилась и опять стала рассуждать про себя: «Да полно, нужно ли Раста делать поверенным ее тайных планов? Рассказать ли ему, что она спрятала к себе в шкаф бумажник с деньгами и несколько серебряных вещей?»

Доставая из дорожного мешка ночной капотик девочки, Жозен нашла в боковой сумке железнодорожные билеты в Нью-Йорк, две квитанции на получение багажа и горсть мелочи. Это все можно показать Расту, а о бумажнике лучше помолчать.

В это время на мостовой раздались знакомые шаги ее сына. Эдраст возвращался домой, напевая веселую песню. Мать вскочила с крыльца и заковыляла навстречу сыну, боясь, чтобы он не разбудил спящих. Молодой Жозен был человек высокого роста, плечистый, рыжеволосый, черноглазый, с красноватым лицом и всегда щегольски одетый. Судя по наружности, это был парень умный, ловкий и очень наблюдательный.

Заметив сразу, что мать как-то неестественно торопится, что лицо у нее бледное, встревоженное, он тут же смекнул, что дело неладно: не привык Эдраст, чтобы мать выходила к нему навстречу.

— Матушка! — крикнул он. — Что с тобой?

— Тише, тише, Раст, не кричи! Без тебя у нас в доме случились престранные вещи. Присядь-ка здесь на ступеньку, я тебе расскажу.

И мать вкратце рассказала ему о неожиданном появлении приезжих и о внезапной болезни молодой женщины.

— Они, значит, у нас там спят? — проговорил Эдраст, указывая толстым пальцем на дверь, ведущую в комнаты. — Славное дело, нечего сказать! Навязала себе на плечи больную, да еще с ребенком!

— Что же мне было делать? — возразила мадам Жозен. — Не вытолкать же на улицу умирающую женщину, да еще ночью!

— Да какова же она из себя-то? Может, нищая-побирушка? Есть ли с нею багаж? Видела ли ты у нее деньги? — с любопытством расспрашивал сын.

— О, Раст, Раст! Не обыскивала же я ее корзины! Она и девочка прилично одеты, на матери дорогие часы с цепочкой, а когда я осмотрела мешок, то обнаружила там много серебряных вещей.

— Какое счастье! — радостно воскликнул Эдраст. — Так она, значит, богачка и завтра, когда будет уезжать, отвалит тебе пятерку долларов?

— Не думаю, чтобы она была в состоянии завтра выехать; она долго пролежит у нас. Если ей не станет лучше завтра утром, так поезжай на ту сторону и привези доктора Дебро.

— Это зачем? Ты не можешь держать больную у себя в доме, ты должна отправить ее в больницу. Ведь ты даже имени ее не знаешь, не знаешь, откуда она приехала и куда едет. Ну а если она умрет на твоих руках, что ты тогда скажешь?

— Если я буду ее лечить и она умрет, вина будет не моя, — сказала мадам Жозен. — Тогда я буду иметь право за свои хлопоты и труды воспользоваться ее имуществом.

— Да хватит ли имущества-то, чтобы расплатиться с тобою? — спросил сын и при этом тихо засвистал. — Эх, маменька, тонкая ты у меня штука! Вижу тебя насквозь!

— Не понимаю, что ты под этим подразумеваешь? — воскликнула с искренним негодованием мадам Жозен. — Очень понятно: если я ухаживаю за больной, уступаю ей мою кровать, то я вправе ожидать, что мне за это заплатят. Отправить же ее в больницу — у меня не хватает духу. Имени ее я не знаю, фамилии тех знакомых, у которых она хотела остановиться, мне неизвестны, — что же мне остается делать?

— Делай то, что ты задумала, маменька… Да, жаль, очень жаль молодую женщину! — заключил он, посмеиваясь.

Мать ничего не ответила на слова сына и несколько минут сидела в раздумье.

— А не принес ли ты немного денег? — спросила она вдруг, обращаясь к Эдрасту. — Ужинать мне нечего, а я собираюсь всю ночь просидеть у постели больной. Не сбегаешь ли ты в лавку купить мне хлеба и сыра?

— Ты спрашиваешь, есть ли у меня деньги? Погляди! — Повеса вытащил из кармана пригоршню серебра. — Вот что я принес!

Через час Жозен с сыном сидели уже в кухне, ужиная и дружески болтая, а больная и девочка крепко спали в это время в отведенной им комнате.