Голубиная книга - священное сказание русского народа

Глава 8 ИНДРА-БОГ И ИНДРА-ЗВЕРЬ

В «Голубиной книге» есть еще один образ, который сразу же бросается в глаза всем исследователям, хоть немного знакомым с индийской мифологией. Речь идет об Индре, которого при перечислении основополагающих предметов («мати»-рату) материального мира духовный стих объявляет главой всех зверей. Хотя в различных вариантах его имя может более или менее значительно варьироваться (Ипдрик, Вындрик, Белояндрих, Кондрык, Авандрий, Андруг, Единорог, Единор), тем не менее исходным для большинства его обозначений является корень «индра», а обозначение царя зверей в качестве единорога является результатом проникновения на Русь более поздних представлений об этом мифическом существе. Подавляющее большинство вариантов русского стиха рисуют Индру в качестве подземного зверя, тесно связанного с водами:

Тот же самый образ воспроизводится и с именем Единорога:

Иногда данный сюжет дополняется картиной поклонения зверей:

В некоторых случаях Индра не связан ни с горами, ни с подземельем, но выступает как спаситель людей от засухи, благодаря которому в реках и озерах появляется вода:

Наконец, в некоторых вариантах он предстает перед нами как могущественное существо, способное сотрясать землю:

Хотя эта черта могла быть перенесена на Индру с мифического кита, о котором также идет речь в «Голубиной книге», существует вариант, совмещающий основные характеристики зверя:

Еще одной чертой, впрочем, встречаемой достаточно редко, является то, что Индра «Богу молится за святую гору»^{647}.

В Индии имя Индры носил бог-громовержец, центральный персонаж «Ригведы», чей подвиг — убийство гигантского змея Вритры и освобождение удерживаемых им рек — был воспет в священном сборнике гимнов на разные лады сотни раз. Один гимн особо подчеркивает, что ни один из богов, кроме Индры, не отважился выйти на единоборство с чудовищем, и прославляет деяния того, кто решился на это:

Другой гимн более подробно описывает ход битвы, определившей все будущее мира:

Из приведенных примеров становятся очевидными как сходства, так и различия в русском и индийском мифах. Общим у обоих персонажей является лишь имя и основная совершаемая ими функция — освобождение скрытых мировых вод. Однако все остальные существенные детали повествования являются абсолютно различными: если в «Голубиной книге» Индра — зверь, то в «Ригвсде» он самый антропоморфный из всех богов; если в индийской мифологии он освобождает воды лишь после ожесточенной борьбы с чудовищным змием Вритрой, то ни в одном варианте русского духовного стиха не встречается ни одного намека на подобную борьбу. В результате столь существенных расхождений подавляющее большинство исследователей считали совпадение имени зверя из «Голубиной книги» с именем Индры, главы ведийского пантеона, случайным и не придавали ему особого значения. Только Н. Р. Гусева, опираясь на то, что русское население Сибири давало имя Индры-зверя ископаемым мамонтам, попыталась сблизить оба сюжета: «Видимо, древнейшие представления о боге, или культурном герое, Индре, снабжавшем людей водою рек и источников, смешались в народной памяти, как нам представляется, со слухами о находимых в земле мамонтах, которых обнаруживали чаще всего в обвалах крутых берегов рек. Результатом явилось наслоение полусказочных сведений о подземно-речном звере на забытые мифологические сказания об Индре, чье имя, видимо, и было присвоено этому зверю»^{648}. Хотя подобный ход эволюции мифа был возможен, он не объясняет ни исчезновения из сюжета противника Индры, ни закрепления представлений о подземно-речном звере в европейской части страны, где мамонтов, как правило, не находили.

В настоящий момент значительный прогресс, достигнутый мировой наукой в изучении ведийской мифологии, а также сам факт полного издания «Ригведы» на русском языке открывают исследователям возможность проанализировать это странное совпадение на новом уровне наших знаний. Прежде всего, в последнем из приведенных гимнов РВ обращает на себя внимание такая подробность: когда Вритра нанес Индре удар, тот превратился «в конский волос» (1.32.12). Эта деталь появляется в индийском гимне не случайно, поскольку наряду с громадной физической силой бог-громовержец обладал еще и силой колдовской. Один гимн говорит об Индре: «Колдовскими силами ты сдул прочь колдунов…» (1.51.5), а другой (1.80.7) приводит весьма редкий вариант мифа, когда бог вместо ваджры-палицы одолевает Вритру с помощью сверхъестественных сил:

Колдовские способности Индры предполагают его возможность изменять облик по своему желанию, и гимны неоднократно отмечают эту его особенность:

Какие же конкретно образы принимал Индра в РВ? Самый распространенный животный образ, применяемый ведийскими риши к этому богу как в прямом, так и в переносном смысле, — это бык: «ярый бык» (1.10.10); «мужественный бык» (1.54.2); «он точит вад-жру, как бык (рога), — для остроты» (1.55.1); «отважный, как бык» (1.63.4); «бык, находящий коров» (1.82.4); «тот, кто бык, обладающий бычьими силами» (1.100.1); «вот этот гимн, о Индра, для тебя, быка» (1.100.17); «кто страшен, словно остророгий бык» (VII. 19.1);

Следующий зооморфный образ Индры — это баран. Он восходит к мифу о том, что именно в этом облике громовержец пришел к риши Мсдхатитхи и выпил его сому:

Другой миф повествует о том, что, для того чтобы незамеченным пробраться в крепость враждебного демона, все возраставшего в своем объеме, Индра принял образ муравья:

Убив Вритру и выпустив на свободу воды, испытывающие отвращение к своему поработителю, Индра в виде лебедя стал восприниматься как спутник этих божественных рек:

В послеведийских мифах Индра принимает образы сокола, змеи, обезьяны, но в свете данного исследования для нас наибольшее значение имеет последний образ Индры, зафиксированный «Ригведой» в гимне, авторство которого приписывается Джас, самому сыну бога громовержца: «Страшный, как зверь, бродящий (неизвестно) где, живущий в горах…» (X. 180.2). Так бог, имеющий самый антропоморфный облик по сравнению со всеми богами ведийского пантеона, внезапно оказывается страшным зверем, живущим в горах, что предельно сближает эту его ипостась с Индрой-зверем из «Голубиной книги». С учетом русских параллелей этот зооморфный образ громовержца следует признать древнейшим. Хотя в РВ он больше не упоминается, другой ее гимн намекает на его причастность в равной мере как небесному, так и подземному миру:

Однако тождество имени, основной функции (освобождения вод) и, как выяснилось, даже внешнего облика и места обитания не снимает вопроса об отсутствии змеевидного противника у Индры-зверя в русском духовном стихе. Тем не менее, хотя Вритра и является противником индийского Индры во множестве гимнов, блестящее исследование Ф. Б. Я. Кейпсра позволяет понять причину подобного несоответствия. Проанализировав различные варианты мифов о возникновении мира в индийской традиции, ученый пришел к выводу, что изначально никакого дракона в качестве противника Индры вообще не существовало. Первоначальный миф, искаженный и затемненный последующими многочисленными напластованиями, выглядел, согласно его реконструкции, следующим образом: «В начале был только маленький холмик, дрейфовавший по поверхности вод. Из него земля стала расширяться во все стороны. Пронзив эту «гору», заключавшую в себе зачатки всей жизни, Индра одновременно прочно приковал ее основу ко дну вод. Так как гора находилась в центре космоса, в центральной точке земли, вся земля тем самым стала крепкой и устойчивой. Таким образом, космическая гора не только была местом, откуда произошла земля, но также стала функционировать в качестве «колышка», обеспечивающего земле твердую опору»^{649}. Откуда же в таком случае в этом мифе взялся змей Вритра? Ф. Б. Я. Кейпер даст ответ и на этот вопрос: «Холм, который все еще плавает на изначальных водах, должен быть расколот до основания и вскрыт. Однако в нем заключена значительная сила сопротивления, и героическая борьба Индры, хотя она иногда описывается как направленная против холма, чаще направлена против этой силы, обозначаемой словом vrtra. Vrtra означает препятствие, сопротивление. В мифе сила сопротивления олицетворяется драконом, и Индра должен, подобно святому Георгию и другим мифологическим персонажам, убить дракона. Не следует забывать, однако, что этот дракон, также названный Вритрой, представляет собой лишь один особый аспект изначального холма — сопротивление, которое должен преодолеть Индра, чтобы расколоть холм»^{650}.

Таким образом, змей Вритра представляет собой всего лишь персонификацию силы сопротивления самого холма — обстоятельство, основательно забытое уже ко времени создания «Ригведы», которая последовательно отделяет Вритру от холма. Стоит в связи с этим напомнить, что традиция обозначения силы в образе змеи была в Индии чрезвычайно устойчивой: йога, например, учит о мистической силе Кундалини, которая у обычных людей спит, свернувшись у основания позвоночника, а пробудившись, восходит, «подобно змее», к макушке головы. В главе 1 уже говорилось, что космогонический подвиг Индры, совершенный на макрокосмическом уровне, имеет точное соответствие и проекцию на микрокосмическом, человеческом уровне: «Когда Индра сокрушает силу противодействия (vrtraturya-, vrtrahatya-), то он не только выводит на свет жизненные блага, раскалывая изначальный холм, но также — притом одновременно — пробивает силу внутреннего сопротивления в человеке и дает ему вдохновение»^{651}. Именно подобным образом, приобщаясь к изначальным водам в сердце человека и постигая скрытые в их глубинах божественные знания, индивид из обычного человека становится вдохновенным певцом-риши.

Наблюдение Ф. Б. Я. Кейпера, показывающее первоначальное отсутствие у Индры одушевленного противника, устраняет последнее существенное противоречие на пути полного отождествления Индры-бога РВ и Индры-зверя «Голубиной книги». В свете всего сказанного наиболее близкой изначальному индоевропейскому варианту мифа следует признать белорусскую версию духовного стиха:

Тенденция превращать преодоление сопротивления инертной материи в борьбу с живым и опасным противником-драконом обусловлена общемировыми тенденциями развития сюжета и проявляется (с многовековым, если даже не с многотысячелетним, по сравнению с РВ, опозданием) также и на русском материале. «Беседа Иерусалимская», дающая прозаический и подчас искаженный пересказ многих мотивов «Голубиной книги», фиксирует следующее закономерное развитие исходного образа: «А зверь зверям мать единорохъ, коли на земли была засуха и в те поры дождя на землю не было, тогда в реках и озерах воды не было тол-ко во едином езере вода была, и лежал великой змии, и не давал людем воды пить, и никакому потекучему зверю, ни птице поле-тучей; а коли побежит единорог воды пить, и змии люты заслышит и побежит от зверя того за три дни, и в ту пору запасаются водою люди»^{653}. Самой битвы между двумя противниками здесь еще нет, но сила сопротивления горы уже персонифицирована в образе змея, стерегущего мировые воды и находящегося в неприязненных отношениях с единорогом. Очевидно, что следующим логическим шагом в развитии сюжета должна была бы стать прямая схватка двух животных, а заключительным — превращение противника змия в антропоморфное божество. Таким образом, мы видим, что Н. Р. Гусева, совершенно правильно указавшая на генетическую связь русского и индийского образов, ошиблась только в направлении эволюции начального сюжета: не на Руси на представления о боге или герое наложился животный образ, а в Индии бог-зверь обрел человеческие черты.

Что касается единорога, выступающего в некоторых вариантах духовного стиха и в «Беседе Иерусалимской» эквивалентом Индры-зверя, то его образ появляется на Руси сравнительно поздно, проникая в нашу страну то ли из Западной Европы, то ли из византийско-южнославянского региона. В силу этого тем более удивительно, что он на некоторое время становится одним из символов русской государственности. Например, единорог присутствует на золотых монетах Ивана III, Ивана Грозного, Федора Иоанновича, на золотых и серебряных монетах Лже-Дмитрия, монетах Алексея Михайловича. Заменяя двуглавого орла, этот зверь появляется на государственной печати Ивана Грозного 1571 г., печати Красноярского острога 1644 г., эмблеме Московского печатного двора, печати Большого дворца при Михаиле Федоровиче и печати Алексея Михайловича. На знамени легендарного Ермака, с которым он отправился покорять Сибирь, был также изображен единорог и лев. Данное обстоятельство может быть объяснено либо присутствием этого образа в европейской геральдике, где он, правда, в данный отрезок времени не входил в состав гербов знатных или правящих родов, либо его тождеством с Индрой-зверем. На последнее указывает и двойственность восприятия этого образа в культуре православной Руси. С одной стороны, единорог становится символом Иисуса Христа, помогающего падшему человеку: «Единорогъ и блгоуготовань гь наричется. рогъ цркыи тлькоуiется гь нашь ic хсь»^{654}. С другой стороны, единорог — это бес, одолевающий человека: «Исьблюди себе от iединорогь. сирѣчь от бѣса»^{655}. Подобная двойственность и расщепление первоначально единого образа на божественную и сатанинскую части свойственны именно христианскому восприятию древних языческих сущностей.

Установив принципиальное тождество русского и индийского персонажей, мы без труда обнаруживаем в РВ соответствия и другим второстепенным чертам Индры-зверя. Последний в духовном стихе совершает свой космогонический подвиг для людей; но для их же блага старается и ведийский громовержец:

Индра-зверь колеблет землю; по такое же действие производит и индийский бог. Само его появление на свет весьма похоже на рассмотренное выше рождение Волха Всеславьевича:

В другом месте РВ особо подчеркивает это проявление божественной мощи:

Белояндрих, одно из названий Индры в «Голубиной книге», равно как и указание на то, что он ходит по подземелью «аки солнце по поднебесью», свидетельствует о его связи со светом — черта, отлично известная ведийским риши:

Указание на то, что по подземелью Индра-зверь ходит «аки солнце», предполагает его ритмичные передвижения из одной стороны в другую. Этому соответствует как приведенный выше ведийский образ Индры, «движущегося туда-сюда» вслед за стихотворным размером (X. 124.9), так и русское слово «инде», означающее «в другом месте, тут и там»^{656}. Даже черта Индры-зверя, который «Богу молится за святую гору», навеянная, казалось бы, уже христианскими представлениями, находит свою аналогию в РВ. Там Индра-бог — «поэт» (1.175.4), который не только «усилил небо высокими (военными) песнями» (П.11.15), но и подобным же образом покровительствует ариям, певцы которых молят: «Да будет Индра все дни защищать нас словом!» (1.102.11).

Поскольку произведенный анализ показал генетическое родство Индры «Голубиной книги» и Индры РВ как в важнейших подробностях, так и в мелочах, рассмотрим следы этого образа в славянской традиции, а также использование данного названия другими индоевропейскими народами. Как личное имя Индра встречается только у западных славян, а именно у чехов. Для Руси в этом качестве оно совершенно нехарактерно и за все время встречается в источниках только один-единственный раз — в-челобитной слуги боярина Шереметева Индрика на царского дьяка Василья Семенова от 26 октября 1609 г.: «Царю Государю и Великому Князю Василью Ивановичу всеа Русiи бьеть челомъ и являеть Федора Ивановича Шереметева челов’ѣкъ Индринко…»^{657} В свое время В. Б. Вилинбахов и Н. Б. Энговатов в статье о географии русских былин высказали предположение, что под термином «Индия», путь в которую лежал через Корелу и в которой находился город Волын, отечественный героический эпос подразумевает землю полабских славян с важнейшим торговом центром Волином. Их общее обозначение латиноязычными источниками в качестве венедов или венетов они считали достаточно поздним и предполагали их первичное имя в форме «винды». На основании этого оба исследователя утверждали: «Слово Индия (азиатская) заимствовано в русском языке из греческого «indea». Название же «Индия» (Виндия) восходит к племенному имени славян-виндов, до сих пор сохраняющемуся в немецком языке (Wenden, Windcn)»^{658}. Если предположение историков о первоначальном названии западных славян в форме «винды» вызывает более чем серьезные сомнения в силу того, что корень «вен» зафиксирован не только западными хронистами, но и независимо от них финно-угорскими языками, то предпринятый ими анализ былинной географии выглядит гораздо более убедительным и не позволяет с ходу отвергнуть выдвинутую гипотезу.

В качестве топонимов, а еще чаще гидронимов интересующий нас корень время от времени встречается на территории бывшего СССР. В Гродненской области Белоруссии известно городище XI–XIII веков Индура и река Индурка. В Латвии, в районе Даугавпилса, неподалеку от белорусской территории, есть село Индра. В Псковской области следует отметить реку Идрица — приток реки Великой, упоминаемую в писцовых книгах Полоцкого повета XVI века в форме Выдрица. Гораздо чаще данный корень встречается нам в районах новгородской колонизации. Так, в Архангельской области известна река и одноименное село Индига, к востоку от которых расположены Индиеские озера, а в Баренцевом море — Индигская губа.

Особый интерес в свете нашего исследования представляет река Индигирка в Якутии. Открытие ее обычно относят к 1639 г., когда ее достигла экспедиция казаков под руководством Ивана Реброва, что и было отражено в официальных документах. Однако предания русских старожилов Индигирки, потомки которых проживают в селе Русское Устье, утверждают, что их предки появились в этом регионе гораздо раньше. Ядро первых русских переселенцев в Якутии, согласно местным преданиям, составили новгородцы, бежавшие в 1570 г. от страшного разгрома их родного города Иваном Грозным сначала в Архангельск, а оттуда, купив кочи, — на далекую якутскую реку. Проанализировав этнографические особенности русскоустьинцев — небольшой (в 1912 г. их численность составляла 464 человека, а в 1947 г. — 312 человек), но очень хорошо сохранившейся в якутском окружении этнической группы, — Т. А. Шуб пришел к следующему выводу: «Все это дает нам основание утверждать, что «досельные русские» — первые насельники этого безлюдного, огромного края — появились у берегов Восточно-Сибирского моря гораздо ранее официальной даты упоминания Русского Устья, по всей вероятности в XVII веке, в самом начале и в первой половине его»^{659}. Лингвисты, со своей стороны, отметили среди потомков новгородцев западнославянские языковые черты: на Индигирке и Пясине была зафиксирована древняя польская форма глагола «ехать» — яхать, исчезнувшая в самом польском языке в XVI веке^{660}. Надо ли говорить, что у русского населения Индигирки было записано два варианта «Голубиной книги», правда в весьма деформированном и сокращенном виде, но зато сохранившем архаичную черту возникновения Вселенной из жертвоприношения человека и коня.

Следует отметить, что почти такое же название встречается и на краю другого великого индоевропейского колонизационного потока. В самом начале нашей эры династия Паллавов, правившая на юге Индии, организует крупномасштабную торгово-политическую экспансию, охватившую часть Индокитая, Малаккский полуостров и Индонезию. На Суматре, одном из индонезийских островов, возникла индуистская монархия Шривиджая, просуществовавшая до XIV века и простиравшаяся в период своего наибольшего могущества до Цейлона и Китая. За много веков индийская культура успела пустить глубокие корни в центре этой островной империи, в результате чего одна из крупных рек на Суматре получила название Индрагири. Как видим, память о боге-освободителе вод оказалась у части индоевропейцев чрезвычайно стойкой, и в ходе своей последующей колонизации, подчас довольно поздней, они называли в его честь некоторые реки — от Индигирки на севере до Индрагири на юге.

На территории Казахстана известны Индерское озеро и город Индерборский, но эти названия могут быть связаны не с русской колонизацией, а с тем обстоятельством, что, по мнению некоторых исследователей, в этом регионе располагалась вторичная прародина индоиранских племен, покинув которую они переселились на территорию Индии и Ирана. По пути на свою новую родину создатели будущей великой индийской цивилизации дали самой великой из встретившихся им на новом месте рек имя Инд. Рассмотренные факты (практически полное отсутствие личного имени Индра на Руси и его наличие у чехов; вероятное наименование былинами земель полабских славян Индией; наличие производных от этого имени географических названий только в среде генетически связанного с западными славянами севернорусского населения или в областях его позднейшей колонизации) говорят скорее о западпо-, чем восточнославянских, в строгом смысле этого слова, корнях образа Индры-зверя в «Голубиной книге», что вполне соответствует сделанным выше выводам относительно генезиса этого религиозного памятника.

Чтобы по достоинству оценить значение сохранения этого образа славянской традицией, рассмотрим его следы у других индоевропейских народов. В иранской мифологии, как известно, многие индийские демоны стали восприниматься как боги и наоборот. Не избежал этой общей участи и Индра. На иранской почве его образ расщепился надвое. Собственно Индра стал в зороастрийской религии мелким демоном мрака, но как благой бог войны в «Авесте» начал фигурировать Веретрагна, имя которого представляет собой один из эпитетов индийского Индры и означает буквально «убийца Вритры». Следует отметить, что иранская мифология подтверждает сделанный выше вывод о том, что первоначально Индра мыслился в виде божественного животного и лишь позднее приобрел человеческий облик. В Яште XIV Веретрагна последовательно описывается как ветер, бык, конь, верблюд, вепрь, коршун (или сокол), баран, козел и лишь в самом конце как прекрасный воин. На его конкретные инкарнации, безусловно, повлияла местная фауна, но, например, в облике свирепого вепря он вполне мог восприниматься как «всем зверям зверь».

В греческой мифологии имя Индры и его образ неизвестны абсолютно, и единственное, что, возможно, напоминает о нем в этой культуре, — это слово «синдик», которым в Древней Греции называли защитника в суде. Во времена Античности в Северном Причерноморье, в районе Азовского моря, жило племя синдов, назвавшееся так по имени реки Синд (Танаис). Изучив связанную с ними топонимику, О. Н. Трубачев пришел к выводу о необходимости «констатации индоарийской, то есть собственно индийской принадлежности синдов и меотов»^{661}. Ввиду того что из всех причерноморских племен синды оказались наиболее эллинизированы, об их первоначальной мифологии мы имеем весьма приблизительные представления. Однако показательно, что у этого осколка великого индоарийского племени интересующее нас имя фиксируется памятниками всего лишь раз: «Только в Горгиппии (Анапе) засвидетельствовано личное имя Sndoj, не встречающееся больше нигде и имеющее индоарийскую этимологию — sindava — «речной» или «обитатель Синда»^{662}. Подобное положение дел заставляет предположить, что даже если Индра и входил в пантеон этих причерноморских индоарийцев, то явно не занимал там ведущего места, как это было у ведийских ариев.

В римской мифологии гипотетическим отзвуком имени индийского громовержца можно считать обозначение группы богов термином Индигетов, то есть Родоначальников. Их характер был неясен даже самим римлянам, толковавшим их то как богов, входящих в совет Юпитера, то как хранителей отдельных городов, то как «отечественных богов» — хранителей Рима. Именно в последнем качестве воспринимает их Вергилий, восклицающий:

Здесь поэт объединяет их с Ромулом, обожествленным основателем римского государства, и богиней домашнего очага Вестой, его хранительницей. В Риме и Италии фиксируется древний культ Солнца Индигета, напоминающий нам о блеске ведийского Индры и русском Индре-звере, ходящем «аки солнце по поднебесью». По мнению современных исследователей, Индигеты являлись местными богами, культ которых достаточно рано слился с культом обожествленных предков, в первую очередь Энея, под предводительством которого остатки троянцев прибыли в Италию. Сообщение Тита Ливия красноречиво свидетельствует о слиянии культа Энея с более древним культом Юпитера Индигета: «Сражение было удачным для латинов, для Энея же оно стало последним из земных дел. Похоронен он (человеком ли надлежит именовать его или богом) над рекою Нумиком; его называют Юпитером Родоначальником»^{664}. В «Энеиде» Юпитер, обращаясь к Юноне, предсказывает грядущее обожествление Энея:

Однако, помимо корня, никаких других представлений об этом образе римская мифология также не сохранила. В мифологии же кельтских и германских народов полностью отсутствует как имя этого божества, так и связанные с ним представления.

Подводя итог сделанному обзору, следует подчеркнуть, что образ освобождающего воды Индры вместе с идеей происхождения человеческих сословий непосредственно из тела Первобога представляют два чрезвычайно важных мифологических сюжета, в историческое время из всех индоевропейских народов зафиксированных только в Индии и на Руси. Этот факт говорит не только о глубине памяти славянских волхвов, но также и о том, что в рамках индоевропейской общности между далекими предками славян и ведийских ариев существовал особо тесный контакт в сфере религиозных идей. Поскольку в «Ригведе», самой старшей из четырех Вед, Индра уже имеет вполне антропоморфный облик, из-под которого лишь слегка проглядывают его былые животные черты, следует отметить, что русский духовный стих сохранил гораздо более древний, доведийский облик Индры как божественного животного. Следовательно, данный фрагмент «Голубиной книги» по необходимости должен был возникнуть как минимум на несколько веков раньше «Ригведы», сложение которой, как уже отмечалось выше, различными специалистами датируется в промежутке от 6000 до 500 г. до н. э. При этом сюжет об Индре-звере был не только литературно оформлен, но и включен в состав сакрального космогонического текста, который законсервировал этот архаичный образ и препятствовал его произвольному изменению, поскольку в противном случае за такой огромный промежуток времени эта мифологема неизбежно эволюционировала бы в том же направлении, что и ведийская. Стоило священному сказанию оказаться нарушенным, и в «Беседе Иерусалимской» немедленно появляется образ змея как антагониста Индры. Таким образом, фрагмент об Индре-звере в сочетании с мифом о происхождении трех сословий человеческого общества из тела Первобога и уже переделанный в соответствии с астрономическими реалиями образ последнего в своей совокупности неопровержимо свидетельствуют о том, что ядро «Голубиной книги» восходит непосредственно ко временам индоевропейской общности, а ее оформление в качестве священного текста, не подлежащего изменению, было произведено праславянскими волхвами даже раньше, чем подобное в отношении «Ригведы» предприняли риши ведийских ариев.