Город Ночи

Глава 48

Рэндол Шестой злится на себя за убийство матери Арни.

— Дурак, — говорит он себе. — Дурак.

На нее он не злится. Нет смысла злиться на мертвую.

Он не собирался бить ее. И внезапно обнаружил, что бьет, точно так же, как непроизвольно сломал шею бродяге в большом мусорном контейнере.

Теперь-то он видит, что опасность ему не угрожала. Самозащита не требовала столь радикальных мер.

Он понимает, что ему нужно набираться опыта жизни в большом мире, столь отличном от «Рук милосердия», чтобы адекватно оценивать серьезность угрозы.

Потом он обнаруживает, что мать Арни только потеряла сознание. И разом прекращает злиться на себя.

Хотя злился он каких-то пару минут, ощущение крайне неприятное. Когда на него злились другие, скажем, Виктор, он мог уйти в себя и отгородиться от них. А вот когда злишься сам, этот прием не срабатывает. Сколь бы глубоко ты ни уходил в себя, злость остается с тобой.

Ножевая рана на ладони уже перестала кровоточить. Через два или три часа не останется и шрама.

Пятна крови на полу и плите печалят его. Портят идеалистическую атмосферу кухни. Это — дом, кухня — сердце дома, и здесь всегда должна царить умиротворенность.

Бумажными полотенцами и пятновыводителем, благо бутылка стоит на одном из столиков, он вытирает кровь.

Осторожно, не касаясь кожи, потому что он не любит прикасаться к коже других людей, Рэндол привязывает мать Арни к стулу полосками ткани, которые отрывает от одежды, брошенной в корзину для грязного белья в комнате-прачечной.

Едва заканчивает привязывать ее, как мать приходит в сознание. Она взволнована, возбуждена, так и сыплет вопросами, просьбами, мольбами.

Пронзительный голос и резкие вскрики нервируют Рэндола. Она уже задает третий вопрос, прежде чем он успевает ответить на первый. Она требует от него слишком многого, он не в силах переварить поступающий от нее информационный поток.

Вместо того чтобы снова ударить ее, он уходит через коридор в гостиную и какое-то время стоит там. В комнате темно. Нет перевозбужденной матери. По прошествии каких-то минут ему становится лучше.

Он возвращается на кухню, но едва переступает порог, как мать вновь начинает тараторить.

Когда он велит ей замолчать, она начинает говорить еще быстрее, еще громче.

Ему даже хочется вновь укрыться под домом.

Она ведет себя не как мать. Матери спокойные. Матери знают все ответы. Матери тебя любят.

Обычно Рэндол Шестой не любит трогать других, не любит, чтобы трогали его. Но тут все иначе. Это мать, пусть она и не ведет себя, как положено матери.

Правой он приподнимает ей подбородок, закрывая рот. Левой зажимает нос. Поначалу она борется, потом затихает, осознав, какой он сильный.

Прежде чем мать отключится от кислородного голодания, Рэндол отпускает ее нос и позволяет дышать. Но рот по-прежнему зажимает.

— Ш-ш-ш-ш, — говорит он. — Спокойно. Рэндол любит спокойствие. Рэндол легко пугается. Шум пугает Рэндола. Слишком быстрый разговор, слишком много слов пугают Рэндола. Не пугай Рэндола.

Почувствовав, что она готова согласиться на его условия, освобождает и подбородок. Она тяжело дышит, просто хватает ртом воздух, но молчит.

Рэндол Шестой выключает газ на плите, чтобы лук не сгорел на сковородке. Тем самым он впервые принимает участие в повседневных домашних делах, и его это радует.

Может, у него откроется поварской талант.

Он берет ложку из ящика и контейнер с клубнично-банановым мороженым из морозильной камеры. Садится за стол, напротив матери Арни, и зачерпывает ложкой розово-желтое лакомство.

Оно не лучше коричневой еды, но и не хуже. Просто другое, но тоже изумительное.

Он улыбается матери, потому что есть мороженое — тоже повседневное домашнее дело и такое приятное, что требует улыбки.

Ее, однако, улыбка эта только печалит, возможно, потому, что она знает: улыбка неискренняя. Матери, они все чувствуют.

— Рэндол задаст несколько вопросов. Ты ответишь. Рэндол не хочет слушать твои слишком многочисленные, слишком шумные вопросы. Только ответы. Короткие ответы, не болтовню.

Она понимает. Она кивает.

— Меня зовут Рэндол. — Не дождавшись ответа, добавляет: — Как зовут тебя?

— Викки.

— Отныне Рэндол будет звать тебя Викки. Рэндол может называть тебя Викки?

— Да.

— Ты — первая мать, которую встретил Рэндол. Рэндол не хочет убивать матерей. Ты хочешь, чтобы тебя убили?

— Нет. Пожалуйста.

— Многие люди хотят, чтобы их убили. Люди из «Рук милосердия». Возможно, потому, что не могут убить себя сами.

Он замолкает, чтобы еще поесть мороженого. Облизнув губы, продолжает:

— Это вкуснее пауков, земляных червей и грызунов. В доме Рэндолу нравится больше, чем под домом. Тебе больше нравится в доме, чем под домом?

— Да.

— Ты сидела в мусорном контейнере с мертвым бродягой?

Она смотрит на него и молчит.

Он предполагает, что она роется в памяти, но какое-то время спустя повторяет:

— Викки? Ты сидела в мусорном контейнере с мертвым бродягой?

— Нет. Нет, не сидела.

В этот момент Рэндол гордится собой, как никогда раньше. Это первый разговор, когда собеседник — не его создатель из «Рук милосердия». И разговор складывается очень даже хорошо.