Город ведьмы (СИ)

Зарисовка двенадцатая Марк

Небо темным беззвездным куполом висело над городом. Улицы будто поглотила странная, необычная тишина: казалось, что звуки исчезли, оставив пустоту, давящую на перепонки. Свет в окнах давно не горел, и темные улицы Тремолы освещались лишь дрожащими огоньками свечей в фонарях.

Вакуум тишины разорвал стук копыт по брусчатке центральной площади. Звук был таким резким, будто внезапно началась гроза. Но вот из-за поворота резко появилась лошадь настолько черная, что казалась порождением ночи, обступившей город. На спине она несла двух всадников, один из которых то и дело безвольно болтался из стороны в сторону. Лошадь резко затормозила у самой башни, и всадники спешились. Первый из них легко соскочил на землю, увлекая за собой бессознательное тело второго, а потом оба они скрылись за маленькой дверью в башне, которую едва ли можно было приметить издалека.

Винтовая лестница уходила на самый верх, но все, что было выше, утопало в темноте. Юноша, подхватив свою спутницу, которая все еще была без сознания, стал подниматься на вершину башни, перешагивая через одну ступеньку. Ближе к вершине света стало чуть больше: лестница венчалась небольшой площадкой за самыми часами, сквозь механизм которых в башню попадало немного света, осветившего мрачное лицо Марка. Он оставил тело девушки у кирпичной стены, прислонив к ней спиной, а сам подошел к механизму. Большие и маленькие шестеренки крутились перед глазами, создавая какую-то свою особую симфонию из скрипов и звуков. Марк внимательно смотрел на них, будто хотел увидеть что-то большее, доступное лишь ему.

Внезапно потеряв самообладание, она ударил кулаком в стену:

— Почему снова?! — закричал он.

Звук его голоса эхом разнесся по винтовой лестнице, замирая у самой земли. Марк повернулся спиной к девушке и продолжал колотить стену.

— Я же все сделал правильно! Почему?

Когда руки начало саднить, он отошел от стены и снова посмотрел на стрелки часов, мерно шагающих по кругу. Тиканье заполняло все пространство комнатки и отдавалось эхом в голове Марка, совсем как его голос в башне минуту назад. Просунув руку через шестеренку, он попытался остановить минутную стрелку, но она неумолимо сдвинулась, разрезав ладонь.

— Ай!

Отскочив от механизма, Марк продолжал сверлить часы взглядом, но теперь уже с ненавистью. Здоровая рука его вдруг юркнула под рубашку, доставая из-под нее длинную серебряную цепочку, тускло блестевшую в неровном свете. На ней был подвешен небольшой темный ключ, который Марк задумчиво перебирал в пальцах.

— Не надо, — произнес слабый голос за его спиной. — Они никогда не пойдут назад.

Марк вздрогнул и выпустил ключ из рук.

— Клая! — воскликнул он и бросился к девушке. — Клаудия, любимая!

Он попытался ее обнять, но она мягко его отстранила. Из разрезанной ладони на платье струилась кровь. Попытавшись приподняться, девушка испустила стон и снова привалилась к стене.

— Ты еще слишком слаба, — прошептал Марк. — Милая моя, Клая, скажи, это он сделал? ОН?

— Кто — он? — не поняла девушка.

— Клод? Прошу, скажи мне правду. Если это и впрямь он, то я… Я…

— И что же ты сделаешь? — Клаудия шевелила одними губами, но Марку почудился ее насмешливый тон. Все внутри него всполохнуло.

— Я! — замахнулся было он, резко вскочив на ноги. Все внутри кричало: «Я убью его!», но язык будто связался в узел, и слова так и не вылетели. — Я…

Клаудия улыбнулась одними уголками губ. На какой-то миг Марку показалось, что он наконец-то видит в ее глазах смесь симпатии и благодарности, но взгляд тут же снова стал непроницаем. Она закрыла глаза, и как-то вся обмякла.

— Что с тобой? — сам не свой закричал Марк. — Не смей уйти от меня, слышишь? Клая!

Минутная стрелка со скрипом сдвинулась, и Клаудия застонала. Все шестеренки часового механизма начали неистового вращаться, а стон девушки перешел в пронзительный крик. Она схватилась за голову и уперлась затылком в стену, будто хотела продавить кирпичную кладку башни или расплющить собственный череп. Марк в ужасе смотрел на нее, но не мог ни пошевелиться, ни вскрикнуть, а за его спиной буйствовал механизм: от него уже исходило слабое золотистое сияние.

Внезапно все прекратилось. Клаудия еще кричала, но уже тише, а Марк, выйдя из оцепенения, бросился к ней и обнял — на этот раз она не сопротивлялась. Крики начали затихать, переходя в слабые стоны, а потом и вовсе смолкли. Марк ощутил, как Клаудия привалилась к его груди всем телом, голова ее безвольно опустилась набок — она снова потеряла сознание.

Страх уступил место злобе. Осторожно прислонив девушку к стене, Марк опять подошел к механизму и достал ключ. Решимость переполняла его, хотя в голове еще вертелись слова Клаудии: «Они никогда не пойдут назад». Он провел израненной ладонью по стене слева от себя и там проступила небольшая замочная скважина. Ключ легко вошел в ее пазы, но тут Марк будто бы весь оцепенел. Пальцы сами собой разжались, а стена снова приобрела первоначальный вид.

Пораженный, он против воли повернул голову, будто им управляли, как марионеткой. Рядом с бессознательной Клаудией стояла женщина в белом платье. Хотя света было немного, Марк видел, как она вся просвечивает, будто была соткана из тумана. Он хотел спросить, кто она, что тут делает, но не мог даже самостоятельно моргнуть.

— Я же сказала, не надо этого делать, — прошипела женщина. Лицо ее наполовину закрывали спутанные темные волосы, но движение ярко-красных губ Марк видел отчетливо. — Дважды часы не остановить, взбалмошный нахальный мальчишка.

Миг — и Марк уже летит в белом вихре куда-то вниз, или вверх, или все еще стоит на месте — он не мог понять. Все еще обездвиженный, он вдруг мысленно увидел самого себя, только куда меньше, стоящего перед высокой белой башней, которую венчали огромные часы. За руку его держала красивая рыжеволосая женщина, лица которой он не видел.

— Этот механизм сделал еще твой прадед, — ласково сказал она, указывая вверх, но яркое солнце слепило глаза. — Смотри, видишь эти фигуры на башне? Рыба, орел и лис — хранители города, которые защищают нас от зла.

Стрелки сошлись в верхней точке, и часы начали отбивать полдень. Окошко над циферблатом открылось, выпуская небольшую птичку, которую принялись ловить хранители города.

— Почему они ее никак не поймают? — спросил маленький Марк.

— Потому что это само время. Оно стремительно, как птица, и так же неуловимо.

— Но это ведь прадедушка сделал часы! — не успокаивался Марк. — Разве он не поймал время?

Женщина опустилась перед Марком на корточки, и он увидел перед собой красивое лицо с высокими точеными скулами, острым подбородком и печальными голубыми глазами.

— Он рассказывал мне, что один раз в вечность часы можно остановить, — сказала она негромко, будто делилась огромной тайной. — Для этого есть ключ, который хранится у твоего отца — только тот, в ком течет кровь наследника де Монтрев, сможет остановить время.

— И ключ хранится у папы? — восхищенным шепотом спросил Марк.

Мать торжественно кивнула.

— Пока этот ключ принадлежит нашей семье, городу ничего не грозит.

— Поэтому папа — мэр?

— Да, дорогой, — женщина поднялась, отряхивая подол платья и пропадая в сияющем свете. — Поэтому наш папа — мэр.

Картинка резко переменилась: краски сгустились, и вместо площади Марк уже видел до боли знакомую гостиную старого особняка де Монтрев. Тогда дом еще был богатым и презентабельным поместьем, а не кучкой развалин, да и сама гостиная еще не обветшала. Вместо плесени стены украшали гобелены и семейные портреты, полы были целыми и покрыты дубовым паркетом. Отец стоял в самом верху мраморной лестницы, отчего всю его фигуру будто обволакивал сумрак. Марк прятался за платьем матери и слышал лишь его голос.

— Как ты могла оскорбить мое имя? Мою семью? Я столько дал тебе!

Мать стояла, понурив голову. Высокая фигура ее будто стремилась уменьшиться, сжаться, и Марк вместе с ней хотел свернуться в клубок и зажмуриться, будто им грозило что-то страшное и неминуемое.

— Неблагодарная женщина! Ты же была никем! Дочь горничной — чуть лучше, чем дворовая девка!

Последние слова он будто бы выплюнул, и мать вздрогнула всем телом, как будто ее ударили. Он вдруг распрямилась и резко подняла голову.

— Не смей так говорить, — тихо, но твердо сказала она. Воздух вокруг нее будто сковало льдом, а Марку захотелось забиться куда-то подальше. Он еще никогда не видел мать разгневанной. — Не смей оскорблять мою мать!

Голос ее повис звенящим эхом под сводами дома. Все вокруг будто замерло, и Марку вдруг пришла мысль о часах: а не могут ли они сами остановиться? Или того лучше — пойти назад? И всей этой сцены попросту бы не было! Радость, охватившая его, вмиг померкла, потому что отец вдруг завопил:

— Убирайся отсюда немедленно! И бастарда своего забери! Он мне никто, поняла! Никто!

Резко развернувшись, мать схватила Марка за руку, больно впившись ногтями в запястье, и поволокла за собой на улицу. Снаружи серое небо отливало свинцом, холодными плетьми хлестал дождь. На подъездной дорожке их уже ждала телега, запряженная клячей. Марк замер на крыльце и во все глаза уставился на телегу. Жгучее чувство стыда сковало внутренности.

— Мы что, должны ехать на этом?

Мать, будто и не заметившая его заминки, гордо подошла к телеге и уселась на козлы. Платье ее уже наполовину промокло, длинные волосы нещадно трепал ветер. Она повернулась лицом к дому. Затем строго посмотрела на сына, и тот понял, что его мнение мало кого волнует. Сбежав со ступенек, он забрался на место рядом с матерью и оглянулся на поклажу: холщовые мешки лежали на пожухлой соломе, а среди них валялось несколько книг и кое-что из кухонной утвари. О материнских драгоценностях не было и речи, равно как и об игрушках Марка. Мальчик почувствовал, как по спине побежали мурашки. Он повернулся к дому и привычным взглядом скользнул по окнам второго этажа — там, из окна его комнаты, за ними следило чье-то бледное лицо. Показав ему язык, Марк прижался к матери.

— Они еще пожалеют об этом, — прошептал он.

Она не ответила.

Все снова переменилось. Теперь уже Марк, немного повзрослевший и явно обнищавший, судя по потрепанной одежде, среди ночи крался по проселочной дороге. Где-то лаяли собаки, а сам он только что нечаянно вспугнул ворону, разразившуюся громким пронзительным карканьем. Марк испуганно отпрянул и поспешил спрятаться за ближайший фонарь, но никто на улице так и не появился. Глубоко вздохнув и посчитав про себя до пяти, он двинулся дальше.

Особняк Марк знал как свои пять пальцев: все входы и выходы он обследовал, едва научился ходить. Часто по ночам, когда ему не спалось, он убегал из дома на улицу, чтобы поваляться на берегу пруда в тени развесистой ивы и полюбоваться звездами. Ни разу его не поймали, чем он очень гордился. Но много ли изменилось за время его отсутствия?

На свой страх и риск он решил пробраться через кухню — так быстрее было дойти до кабинета мэра, в котором хранились все важные вещи и документы. Из кухни прямо на второй этаж вела неприметная лестница, по которой мало кто ходил из-за ее крутизны и ветхости, но Марка это не смущало. Дверь черного входа оказалась открыта, и он легко проскользнул сперва на кухню, а потом и на лестницу. Одна из ступенек протяжно и жалостно скрипнула, но Марк уже взлетел на площадку и скрылся за дверью кабинета.

В комнате было темно и пахло пылью. Тусклый лунный свет освещал широкий дубовый стол, на котором аккуратно по стопочкам были разложены бумаги, на стенах висели картины, а у левой стены возвышался книжный шкаф, заслонявший небольшое бюро, ключ от которого мэр всегда носил с собой. Марк первым делом бросился к бюро, и оно — о чудо! — было открыто. Но в нем ничего, кроме пачки перевязанных лентой писем, не было. Марк взял эту пачку, повертел в руках и положил обратно — из-за тусклого света их вряд ли можно было прочитать.

В ящиках стола тоже ничего не оказалось. Марк перерыл все бумаги вдоль и поперек, но так и не обнаружил того, что нужно. Открыв нижний ящик, он вдруг наткнулся на синий свиток бумаги. Осторожно взяв его, Марк развернул документ и увидел большие черные буквы:

Марк понимал, что едва ли найдет там свое имя, но слабая надежда, как искра, блеснула в нем, и он повернулся к окну, чтобы прочитать…

— Тебя там нет.

Голос был ровный и холодный, но Марк едва не подскочил. В дверях стоял высокий тонкий юноша с длинными белыми волосами. Глаза его настолько светлые, что казались почти полностью белыми, сверлили Марка.

— Доброй ночи, Филипп.

— Не могу сказать, что рад тебя видеть, братец.

Между ними повисло напряженное молчание. Марк аккуратно свернул завещание и положил обратно в ящик.

— Что ты тут делаешь? — надменно спросил Филипп. — Отец ясно дал понять, что тебе не рады.

— Пришел потолковать с батюшкой, — весело ответил Марк. — Видишь ли, хочу позаимствовать одну безделушку.

— Не эту ли? — Филипп небрежно вытянул вперед руку, и вдоль его пальцев заструилась серебряная цепочка, на которой висел небольшой темный ключ.

— Откуда ты…

— Знаю? — юноша откинул назад свои длинные волосы и сделал шаг в сторону Марка. Тот сделал шаг назад. Филипп усмехнулся. — Я слышал, что случилось, и предполагал, что ты можешь появиться. Она же всегда тебе рассказывала эти глупые байки про часы.

— Это не байки, — Марк насупился, как ребенок. — Отдай мне ключ.

— Возьми, — Филипп равнодушно пожал плечами. — Обещай мне только никогда не появляться здесь.

— Думаешь, я тоскую по этому месту? — спросил Марк с вызовом, стремительно пересекая кабинет и выхватывая ключ у брата. — Надеюсь, что мне никогда больше не придется прийти сюда.

— Я тоже, — кивнул Филипп, провожая Марка взглядом за дверь. — Только часы не ходят назад, Марк. И не воскрешают мертвых.

Но тот уже ничего не слышал, пропадая в темноте ночи.

Картина снова изменилась. Марк видел ту же самую ночь, но он уже выходил из маленькой темной двери в подножии белой башни. Руки его были изрезаны, лицо покрыто дорожками от высохших слез. Серебряная цепочка обвивала шею, а на ней болтался злосчастный ключ. Марк сел под циферблатом, прислонившись к стене башни, и смотрел в небо. У него ничего не вышло.

— Привет, — сказал тонкий голос прямо у него над ухом.

Марк повернул голову и наткнулся на девочку лет шести. Она смотрела на него с любопытством, как на диковинную зверушку.

— Привет, — буркнул он.

— А почему ты плачешь?

Марк вытер кулаком покатившуюся слезу со щеки и отвернулся.

— Я не плачу.

Девочка присела рядом с ним на корточки и сказала:

— Время, как птица, может больно клюнуть, но улетит еще быстрее. Так всегда отец говорил.

Марк повернулся к ней и внимательно посмотрел в ее круглое лицо, которое было слишком близко к нему:

— Я Марк. А как тебя зовут?

— Клаудия, — она улыбнулась и протянула тонкую белую руку.

В тот же миг все вокруг закружилось, потемнело, и Марк провалился в пустоту.