Город ведьмы (СИ)

Зарисовка восемнадцатая Семья

Почему-то все воспоминания начинались с дождя. В нервной настойчивой дроби по стеклу звучали голоса когда-то родных и любимых людей, и это успокаивало, убаюкивало. Каждый раз, когда начинался дождь, не было ничего уютнее, чем сидеть в мягком кресле и, вспоминая, постепенно засыпать…

Когда они впервые встретились, Марку было уже восемь. Стояло начало осени. Маленькая большеглазая девочка внимательно изучала его, крепко держа руку матери. На ней было светло-зеленое платье с оборочками и новенькие лаковые туфли. Мать что-то ворковала стайке подружек, не замечая, как рядом с ними остановилась небольшая компания чумазых бродячих мальчишек. Марк был самым чумазым, самым отчаянным и нахальным из всех, несмотря на не самый старший возраст. Он легко мог украсть все, что плохо лежит, придумать шалость или нагрубить взрослым. Именно поэтому он был предводителем шайки и непререкаемым авторитетом на улицах Тремолы.

И вот он стоит перед маленькой нарядной девочкой, с интересом изучающей его дырявые штаны и босые ступни, и почему-то не может сообразить, почему вообще остановился тут.

— Эй, Марк! — зовут его друзья. — Хватит тут торчать, идем!

Но он все стоит и смотрит, как в серебристых волосах девочки отражается солнце.

— Я — Ари, — тоненьким голоском сказала она и протянула пухлую ладошку.

— Марк, — буркнул он, но голос его утонул в возгласе мачехи.

— Аурелия, как не стыдно! Говорить с таким отребьем! — она резко дернула девочку за руку и попыталась спрятать за свою спину. — Благородной леди не пристало общаться с уличным сбродом.

— Она просто хотела познакомиться, — попытался возразить мальчик.

— А ты вообще молчи, оборванец, — прошипела женщина. — Не смей даже дышать в сторону дочери мэра.

— Я думал, мэр должен быть поближе к народу. — ядовито заметил мальчик и убежал, пока вместо ответа ему не прилетела оплеуха.

Едва он догадался, что встретил сводную сестру, желание заговорить с ней, познакомиться крепло день ото дня, за что ему было стыдно перед самим собой. Еще в день изгнания из дома он поклялся себе, что будет ненавидеть отца, его дом и семью до самой смерти, а на деле получалось совсем наоборот. Чувство вины перед собой и матерью давило на него, сковывало, но продолжалось это недолго. Еще до первых холодов все вернулось на круги своя, и он думать забыл про девочку.

Но ненадолго. Едва первый снег припорошил улицы, Марк почему-то решил пройтись по когда-то знакомым улочкам. Правый берег всегда был элитным районом, в котором сплошь раскинулись усадьбы важных чиновников, в том числе и де Монтрев. День постепенно угасал, в переулках было тихо и безлюдно. Но вдруг из-за угла донеслись крики и плач:

— И что ты нам сделаешь? Ты же девчонка! — высокий ломающийся голос срывался на глухой кашель.

— Не трогайте ее! Не трогайте мою собаку! — крикнула девочка, всхлипывая.

— Да не кричи ты так, мы с ней тоже хотим немножко поиграть.

Собака пронзительно взвизгнула, и внутри Марка все оборвалось. Он бросился за угол и увидел, как двое подростков душат щенка лабрадора, а третий держит девочку, которая пытается вырываться и заливается слезами:

— Отпустите ее! Отпустите Принцессу! Это моя собака!

— Слыхали? Принцесса! — хмыкнул тот, которого первым услышал Марк. Он снова глухо кашлянул и поудобнее перехватил тонкую ручку девочки.

— Эй! — крикнул им Марк.

Подростки напряглись, но увидев мальчишку, рассмеялись.

— О, защитник твой, что ль?

— А не маловат?

— Пусть он тоже посмотрит.

Один из ребят, долговязый и усыпанный крупными яркими прыщами, достал перочинный нож и поднес к горлу собаки.

— Посмотрим, голубая ли кровь у Принцесски!

Лезвие скрылось под шерстью, и собачий визг смешался с человеческим:

— Нееет!

Не помня себя от злости, Марк налетел на долговязого и повалил на землю. Нож улетел куда-то в сторону. Не разбирая, куда бьет, Марк стал колотить парня изо всех сил, пока ему на подмогу не подоспел друг, пытаясь оттащить Марка за воротник.

— Не трогай его! — воинственно крикнула девочка.

— Ай! — это был третий, державший Ари. — Она кусается!

Освободившись, она бросилась на державшего Марка и вцепилась ему в шею.

— Ааа! — завопил он. — Уберите ее кто-нибудь!

Марк, почувствовав, что его больше никто не душит за ворот рубашки, стал пинать долговязого, пока тот не выпустил собаку.

— Ты труп, — прохрипел он, отползая, когда Марк уже обессилел и прислонился к забору. — Вы оба.

— Добавки хочешь? — спросил мальчик, закатывая рукава.

— Проклятые малолетки! — причитал его друг, потирая укушенную кисть. — Пошли отсюда, пока нас никто не увидел!

— Я еще до вас доберусь! — крикнул долговязый, пропадая за поворотом.

Марк смотрел на девочку, обнимавшую за шею собаку, и чувствовал себя героем из тех историй, что когда-то рассказывала ему на ночь мать. Ему не впервой было давать отпор тем, кто старше и сильнее, но он еще ни разу никого не защищал. И теперь, глядя на сияющую Ари он принял решение, что с этого момента всегда будет защищать ее.

После этого случая они стали видеться чаще. Не то чтобы ненависть к отцу утихла, скорее, Марк стал воспринимать девочку отдельно от дома, предавшего его. Она была так похожа на отца внешне, но так отличалась внутренне: любознательная и открытая, она никогда не плакала и не жаловалась, любила лепить куличики из грязи и ненавидела уроки этикета и верховую езду. От лошадей она впадала в ступор от ужаса и ничто не могло привести ее в чувство. Зато в своей Принцессе она души не чаяла и уже через год даже пробовала кататься на ней верхом, хоть и не всегда успешно.

Целых два года пролетели как один день, но тогда казались целой жизнью, о которой никто не знал, кроме матери Марка. Она любила Ари, как собственную дочь, а та порой называла ее «мамой». Марк украдкой мечтал, что она его родная сестра и ей не нужно больше возвращаться к отцу в поместье, что она тоже может жить с ними в хижине на окраине в Цветном квартале. Но потом начинало темнеть, и ему раз за разом приходилось вести ее домой.

А два года спустя началась лихорадка. Ари с каждым днем становилась все слабее, и скоро уже не могла покидать дома. Марк, как бродячий кот, блуждал вокруг поместья, каждый раз гонимый слугами и собаками, но неизменно возвращающийся на свой пост. Долгих две недели Ари не показывалась снаружи, пока, наконец, одним теплым июльским вечером ее, страшно худую и с потемневшей кожей, не вынесли в сад подышать воздухом. Едва все ушли, Марк тотчас пробрался к ней.

— Привет, — тихо сказал он, но в тишине сада даже шепот казался громогласным.

Девочка слабо кивнула, уставившись куда-то перед собой.

Солнце уже маячило у самой земли и не слепило глаза. Воздух постепенно становился лиловым, ветра практически не было, и все вокруг казалось застывшим, будто время остановилось. Марк опустился на колени перед сестрой и взял ее руку в бежевой перчатке, скрывавшей уродство лихорадки. Тоненькие пальцы безучастно лежали в его ладони, холодные и будто бесчувственные.

— Ари, я скучал, — сказал он все также тихо, и она вроде бы даже кивнула в ответ. Тишина между ними тянулась хрустальной нитью, как и невидимая связь, заставлявшая сердце мальчика сжиматься от одной только мысли о потере сестры. Даже дышать было страшно, как будто один неверный вдох может спугнуть этот призрак близости и, может быть, даже счастья. Только много лет спустя Марк осознал, что, наверное, был счастлив в тот момент.

— Не оставляй меня, — попросил он, уткнувшись ей в колени. Девочка чуть вздрогнула и закрыла глаза, судорожно выдохнув. Его слова словно причиняли ей боль.

По гравийной дорожке раздались быстрые шаги. Хрупкое мгновение разбилось на сотни осколков, а Марк резко поднял голову и напрягся, совсем как зверек. Слуги уже спешили вернуть маленькую хозяйку в ее темницу.

— Мне пора, — сказал он сестре. Она сидела, опустив голову и как-то неестественно привалившись к спинке лавочки. Почуяв недоброе, он тронул ее за плечо. — Ари? Ари, ты слышишь меня?

От прикосновения девочка наклонилась еще больше и упала на скамью, как тряпичная кукла. Марк схватил ее за руку, пытаясь удержать. Что-то ему подсказывало, что произошло непоправимое.

— Ари! — закричал он. — Ари!

Но она уже не могла ответить. Как-то неестественно вывернувшись, Ари лежала на скамье, глядя в небо, которое уже не видела. Лицо ее было безмятежным и отрешенным. Марк, не в силах выдавить из себя ни звука, не отдавая отчет своим действиям, протянул руку и закрыл ее большие глаза.

— Что ты делаешь? — закричали позади него. — Отойди от нее немедленно!

К ним уже бежали люди, и Марк, сообразив, что вряд ли кто-то будет слушать его объяснения, поспешил улизнуть из сада, перемахнув через ближайший забор…

Крупные капли падали на землю тяжело и неуклюже, как разрывные снаряды, и разбивались о гранитные плиты. Казалось, что надгробия плачут. Буквы в вязи имени размывались дорожками «слез», но перед глазами Марка стояла другая картина, так похожая на реальность, что граница между ней и явью стерлась, будто ее и не было. Там, где секунду назад был Лис, уже стояла высокая девушка с серебристой косой и тонкими чертами лица. Она была копией отца и брата, только в женском обличье.

— Ари, — прошептал Марк, протянув к ней руку. — Неужели ты жива?

— Вряд ли это можно назвать жизнью, — горестно усмехнулась девушка. — Знаешь, я так и не привыкла ко вкусу сырого мяса.

— Но как? Как? Я своими руками закрыл твои глаза, когда ты… Когда…

— Умерла, — в ее голосе проскользнул звон стали. — Называй вещи своими именами. В тот дождливый весенний день я действительно умерла и была похоронена на городском кладбище. Наш любимый Густав, лечивший несколько поколений семьи де Монтрев, и священник по совместительству отпевал мою чистую душу в церкви, и это была его последняя служба.

— Но ты же была совсем еще девочка, — настаивал парень. — Тебе было всего десять лет. А теперь…

— У души нет возраста, братец. Пусть тело было мертво, но душа продолжала развиваться и теперь выглядит так, как себя ощущает.

— Но ты же не… В смысле, ты ведь не ушла, ты здесь, — настаивал Марк. — Разве это возможно? Разве такое бывает?

— С колдовством и не такое бывает.

Ветер со стороны города принес запах гари и тревожное предчувствие. Марк чувствовал, как насквозь промокает одежда и неприятно прилипает к телу. Он содрогнулся и посмотрел на безмятежное лицо сестры. Оно было и родным, и чужим. С одной стороны, он все еще помнил вечера, которые они проводили вместе в отцовской библиотеке, помнил, как бегали по лужам после дождя или как бродили по городу, представляя, что у каждого закоулка и тупика есть своя история, а за углом их обязательно ждут приключения…

Но в то же время теперь, в ее резком голосе и холодном взгляде он снова видел отца в ту роковую ночь, когда их выгоняли из дома или когда исчезла мать. Он видел призрак брата, холодный и надменный, точь-в-точь каким он был в последнюю их встречу, когда Марк просил оставить в покое Клода и прекратить городские сплетни. У нее не было разве что только той презрительной усмешки, так неприятно кривившей губы и искажавшей красивое лицо в гротескную маску. Марк все еще смотрел на Ари, перебирая в памяти все эти образы, пока она не сказала:

— Это я, Марк, — и в голосе ее звучали отблески всех самых теплых воспоминаний. — Я все помню так же, как и ты, мой дорогой старший брат.

— Ари, — Марк судорожно вздохнул и упал на колени. В горле застрял ком, а по щекам сами собой потекли слезы. И вот он уже чувствует мягкую шерсть Лиса на щеке, а руки смыкаются в объятии вокруг шеи животного. — Ари…

Когда он открыл глаза, перед ним по-прежнему стояла девушка. Она улыбалась, хотя по щекам тоже текли слезы.

Девушка ненадолго смолкла, потом повернулась спиной к брату и медленно заговорила:

— Помню, в один из вечеров мы гостили у каких-то папиных друзей — не очень высоких чиновников, но людей уважаемых. Мы с Филиппом были еще совсем маленькие, и пока взрослые обсуждали свои важные дела, мы наблюдали за детьми. Они толпились у камина и говорили о разной ерунде, — мечтательно произнесла Ари. — Смеялись каким-то глупым шуткам, придумывали друг другу забавные прозвища… Когда вернулись взрослые, их не прогнали в комнаты, а оставили пить чай и даже позволили пойти в постель попозже. Они не очень много говорили между собой, но даже в молчании было какое-то уютное умиротворение…

— Это все хорошо, конечно, — буркнул Марк. — Но что…

— Я тогда подумала, — Ари его не слушала, — а что такое семья? Это ведь не просто мама-папа-дедушка-бабушка-тетя-дядя. Это не родовое поместье и не штат прислуги вдоль стен. Это вот такой уют в тишине у камина, когда можно говорить ни о чем и обо всем, а потом пить чай и молчать, и знать, что тебя поймут.

— Почему ты рассказываешь мне все это? — Марк чувствовал раздражение. Он знал, что в этих воспоминаниях ему не место, и осознание его больно ранило. — Как это поможет нам?

— А что такое семья для тебя, брат?

— Я… — начал он и умолк. Перед глазами снова предстали самые позорные воспоминания его жизни, так или иначе связанные с отцом. Изгнание из поместья, кража ключей и пропажа матери, отказ в просьбе устроиться хоть куда-нибудь, чтобы заработать на жизнь, насмешки младшего брата. Все их часы с Ари, вырванные и вымученные, неизменно укрытые покровом тайны и недозволенности, и, может быть, оттого такие долгожданные и яркие.

— У таких, как я, нет семьи, Ари, — прошептал Марк. — Зачем мы теряем время здесь? К чему это все?

— Ты не прав, — тоже шепотом ответила она и подошла вплотную. Теперь Марк чувствовал ее — запах кожи, легкое прикосновение волос и тихое дыхание. От нее шел слабый запах лилий. — Я твоя семья.

Она раскинула руки и обняла брата за шею.

— Я все еще помню, — слова засыпались быстро, как дробь капель по камням. — У меня осталось не так много времени, но я еще помню. Как только ведьма наберет полную силу, я исчезну навсегда, и лилии погибнут вместе со мной.

— Ари…

— Помоги мне, Марк, — взмолилась она. — Я не хочу уходить, не хочу умирать. Прошу тебя, помоги.

— Но о чем ты просишь? Я только знаю, что происходит нечто странное и страшное. Я знаю, что в этом замешана Клаудия. Но почему именно она, почему именно ты? Как я могу спасти обеих?

— Я не знаю всех причин. У каждого города должен быть хранитель — так получилось, что им стала я. Ты никогда не задумывался о часах, построенных дедушкой? Лис, орел и рыба охотятся за маленькой птичкой, которая и есть время. А звери — прекрасная метафора различных слоев горожан, не находишь? Я стала тем, кем была по праву рождения — лисом, занявшим не самым честным путем твое место, брат. Я ведь получала то, чего ты был лишен — не думай, что я не понимала. У меня было много времени, чтобы посмотреть на мир другими глазами. Никто не виноват, что я умерла, что заняла место хранителя. Так уж вышло, что я должна спасти то, что осталось от этого города, — она взмахнула, указав в сторону Тремолы. — Клаудия не виновата в происходящем: она не ведает, что творит. Дух ведьмы почти полностью овладел ей — как только девочка умрет, пути назад уже не будет.

— Люси! — ахнул Марк. — Неужели она?.. Не может быть! Я же просил ее! Просил не убивать!

Он повернулся в сторону города и собрался бежать.

— Постой, это еще не все, — продолжала девушка. — Ты не можешь сейчас вмешаться.

— Но почему? Она же погибнет, ты сама это сказала!

— Нельзя, — Ари неумолимо покачала головой. — Пока там Клод. Это он должен спасти Клаудию. Ты только можешь помочь.

— Клод? — удивленно моргнул Марк. — Он? Почему Клод?

«Что он вообще может?» — едва не вырвалось у него.

— У каждого своя роль.