Город ведьмы (СИ)

Зарисовка четырнадцатая Маргарита

Повисла гнетущая тишина. Первый шок от признания Маргариты быстро улетучился, оставив много вопросов, которые Клод никак не решался задать. Ожидание и напряжение в воздухе были почти осязаемы. Не оглядываясь на Абрама, Клод знал, что тот тоже старается дышать реже и глубже, будто это может спугнуть ту историю, которую хотела им поведать Маргарита.

— Мне было девять, — ее низкий тягучий голос словно разливался под каменными сводами. От первых звуков у Клода по спине побежали мурашки. — Хотелось бы сказать, что ничего не предвещало беды, но это было не так. Я всегда была не такой, как остальные, — в плохом смысле. Не совсем удачливой, не совсем изящной. Со мной вечно происходили какие-то странные вещи: над головой внезапно могла прохудиться совершенно новая крыша, мои обидчики заболевали на следующий день после ссоры, в курятники и загоны для скота меня и вовсе не пускали, потому что начинался мор. Я говорила людям, когда они умрут, какие несчастья их ждут, поэтому родители вскоре перестали выпускать меня из поместья, и это мало кто заметил. А если и заметил, то был этому рад. Уже тогда за глаза меня называли ведьмой, а родители по возможности старались скрыть от общества тот факт, что у них есть дочь.

Однако моя богатая семья была всегда на виду у города: отец — известный врач, мать из уважаемой семьи. Как они ни старались, люди узнали обо мне: слугам нельзя доверять большие секреты. Начались бесконечные расспросы, и родители решились представить меня свету. В тринадцать я начала выезжать на балы, где меня активно пытались хоть кому-нибудь сосватать. Но вот беда: сразу же после знакомства мои ухажеры то оказывались призваны в армию, то страдали долгое время от неизвестной болезни. В любом случае мне они больше не докучали. Но год спустя на одном из вечеров я встретила тихого застенчивого юношу. Он будто стеснялся своего высокого роста и старался казаться ниже, прячась в тени углов и буфетов. Все смотрели на него с раздражением и изумлением, но мне он казался всего лишь ребенком, который не знал, куда себя деть и что делать. Ребенком, который нуждался в защите, который был похож на меня. Мы поженились через полгода. Родители исчезли из моей жизни буквально в тот же день.

Фернан был прекрасным мужем. Благодаря моей знатной семье и его состоятельным предкам через несколько лет он, как герой войны, был избран на пост мэра Тремолы. Мой тихий юноша на глазах становился властным упрямым мужчиной, и с каждым днем я все меньше узнавала его. Но он любил меня, и, казалось, что этого достаточно.

Все изменилось, когда я забеременела. До этого со мной по-прежнему происходили странности, но их доля в повседневной жизни была так мала, что я научилась их не замечать. Беременность внесла оживление в наш дом, тонувший в быту и заботах жизни главы города. Теперь центр мира сместился в мою сторону, и это было приятно. Помню, как мой муж часами мог массировать мои отекшие ноги, отложив многочисленные споры и встречи. Я верила, что стала, наконец, нормальной, как и хотели мои родители когда-то.

Полгода спустя я начала волноваться. Беспричинные приступы паники и беспокойства приходили внезапно, и порой я даже не отдавала себе отчет в действиях. Однажды я отхлестала по щекам экономку, которая нечаянно разбила вазу, но совершенно этого не помнила. Я кричала на слуг, но спустя пару минут забывала, что же меня так злило. И постоянное гнетущее чувство не давало мне покоя. Будто что-то страшное и необъятное надвигается на меня и мою семью. Я советовалась с доктором, с мужем, но они либо разводили руками, либо разговаривали со мной, как с сумасшедшей. После нескольких припадков слуги начали избегать меня, и в итоге я перестала покидать своих покоев в южном крыле поместья.

Надо заметить, что еще в мой самый первый день особняк показался мне довольно жутким местом. Постепенно я пыталась привнести сюда хоть немного уюта, но все равно оставались места, недосягаемые для меня. К примеру, библиотека на втором этаже. Не знаю, сохранилась ли она, но я только несколько раз смогла переступить ее порог. Один из таких случаев произошел в дождливую осеннюю ночь. Я помню, как ярко сверкали молнии, освещая корешки незнакомых мне книг, а за большими окнами бушевала гроза. Весь дом мирно спал, и только я, как привидение, бродила по его коридорам.

Я долго бродила между полок, перебирая книги из самых разных областей: религия, история, математика, философия. Были книги на латыни, греческом и даже написанные рунами. Увлекшись, я не заметила, как ушла в самое сердце огромной комнаты и внезапно наткнулась на решетчатую дверь. Она была приоткрыта, и даже несколько свечей тускло мерцали в глубине. Любопытство толкало меня вперед, и я вошла. Там была всего лишь одна книжная полка и стол, на котором оплывали свечи. Я взглянула на корешки книг: они сплошь были покрыты какой-то черной материей, а надписи были либо на латыни, либо на каком-то неизвестном мне языке. Одна из них стояла с краю, и я смогла прочесть заголовок. Это был «Молот ведьм» — одна из самых страшных и известных книг о том, как распознать ведьму и избавиться от нее. Не знаю отчего, но в тот момент меня охватил дикий, животный страх. Как будто меня застали на месте преступления, уличили в чем-то недостойном, постыдном. Тогда я еще не знала, кто я и какой силой обладаю, но, думаю, это знание всегда жило где-то глубоко внутри меня.

Из библиотеки я сбежала и постаралась забыть эту жуткую комнату, но любопытство жгло меня изнутри. В один из вечеров, не выдержав, я расспросила горничную, но она ничего не знала о прошлом семьи моего мужа. Тогда я нашла нашего престарелого подслеповатого дворецкого, который знал больше тайн, чем хранится в Ватикане. Он рассказал, что хозяева были очень набожными и уважаемыми людьми, но сын не разделял их рвений на поприще веры, и это, почему-то меня успокоило.

Но мои ночные блуждания не прекратились. Когда все верхние этажи были исследованы, я направилась вниз, к погребам и подвалам. Не знаю, зачем я это делала, но мне было тоскливо и одиноко, муж считал меня немного помешанной, а в одиночестве я начинала переживать за ребенка. Мне то и дело казалось, что все происходящее — одна большая ошибка, а материнство для меня — недостижимая мечта. Только бесконечные блуждания отвлекали от холода и пустоты ночей в особняке, который мне всегда казался чужим.

Вам уже нетрудно догадаться, что ждало меня в одну из ночных вылазок в подземелья. Я обнаружила пыточную, — Маргарита обвела комнату рукой Люси. — От шока и ужаса у меня перехватило дыхание. Я смотрела на инструменты и видела, как ими мучают людей, как разрывают плоть, вырывая признания в колдовстве и ереси. Я не знала, что ужаснее: сами пытки или то, что это происходило в подвалах здания, которое я называла домом. От потрясения у меня случился обморок, и очнулась я лишь на следующее утро в своей спальне. В кресле напротив кровати сидел мой муж, но в нем уже не осталось заботы и нежности. Он был зол. Она запретил мне покидать отведенное мне крыло, и уж тем более спускаться в подвалы. Не знаю, что им двигало: забота или страх раскрытия старых секретов, но я вновь ощутила себя той маленькой испуганной девочкой, какой была когда-то.

Теперь, без ночных путешествий, мои приступы стали острее и чаще. Доктор бывало проводил со мной дни и ночи, пуская кровь и мешая микстуры. Ничего не помогало, но время шло, и вскоре я должна была разрешиться от бремени. В одну из холодных зимних ночей я проснулась от резкой боли в животе. По ногам текло что-то теплое. Я открыла глаза и увидела перед собой лицо доктора — он был страшно напуган.

— Что с Вами? — спросила я.

Но он смотрел так, будто увидел призрака, и бормотал что-то себе под нос. Я посмотрела на его руки — они были все в крови, а правая сжимала длинную тонкую спицу.

— Вы… Вы… Я… Я думал, — бормотал он, и взгляд его становился полубезумным. — Я думал, Вы… Вы говорили, что задыхаетесь, что ребенок задыхается… И я… Не знаю, почему я… Будто кто-то управлял мной.

Резкая боль едва не переломила меня пополам. Что происходило внутри меня, что-то, названия чему я знать не хотела. Дальше все было, как в тумане, состоящем из боли и крови. А на следующий день мне сказали, что мой ребенок родился мертвый. Я в припадке кричала, что ребенок задыхается внутри меня, а доктор решил проткнуть спицей какой-то пузырь в утробе, и в итоге заколол младенца.

Целый месяц я не вставала с постели и не покидала комнату. Все было завешено черным: шторы, полог кровати, покрывало, мебель. Слуги приносили еду, выносили горшок, обтирали меня влажными полотенцами и поили микстурами. Я не была парализована — я просто потеряла желание жить. Фернан зашел лишь два раза: в то страшное утро и месяц спустя, когда сказал, что, если я не встану, он отвезет заказ гробовщику. И я поднялась, потому что мне рано было умирать.

С тех пор все изменилось: я стала живым призраком поместья даже в дневное время. Меня не замечали и обходили стороной, слуги боялись смотреть на меня, а муж старался ходить так по коридорам, чтобы не пересекаться со мной. Мы обедали и спали в разное время в разных комнатах. Мы не разговаривали. Иногда я начинала сомневаться, что это все не снится мне, а сама я не проснусь в родительском доме в своей детской комнате.

Из всех чувств во мне остались разочарование и злость. Как голодные собаки, они обгладывали мои кости, я не находила себе места, пытаясь избавиться от наваждений. Пару дней спустя мне донесли, что тот самый доктор слег со страшной болезнью: все его тело на глазах чернело и покрывалось волдырями, его мучила лихорадка, есть он не мог из-за сильной рвоты. Никто не знал, что это за болезнь, и доктор умер через два дня после этого рассказа. Признаться честно, я испытала что-то сродни ощущению свершившейся мести за своего погибшего ребенка, но не удовлетворение. Для удовлетворения этого было мало.

Но тогда мне было стыдно за свои мысли, стыдно и сейчас. Я не желала смерти, я просто хотела освободиться от гнета вины и нелюбви. Но после того случая все начало выходить из-под контроля: любое мое недовольство обрушивалось на людей приступом неизвестной болезни. Конюх, по неосторожности покалечивший мою любимую кобылу, слег через три дня. Горничная, разбившая любимый сервиз, подаренный родителями на свадьбу, заболела на следующий день и через неделю умерла. Штат прислуги пополнялся каждый месяц, но я не могла контролировать свою скопившуюся злобу. В итоге, я прогнала из своего крыла всех слуг и общалась лишь с дворецким и кухаркой, к которым не испытывала неприязни.

За закрытыми дверьми своих комнат я пыталась овладеть силой, которую послало мне небо. День за днем мне открывались новые возможности, я училась управлять предметами на расстоянии, стихиями, читать чужие мысли и вселять свой дух в другое тело. Книги открывали мне тайны трав и людских недугов, и я решила искупить свою вину. Мертвых вернуть нельзя, но я решила спасти живых. Те слуги, которым я еще могла довериться, собирали для меня травы, из которых я готовила настои, и относили их в город. Денег я не просила — было достаточно того, что я могла так помочь хоть кому-то. Первое время так и было, но потом я узнала, что существует жадность.

Некоторые из лакеев решили, что раз мои снадобья пользуются спросом, их можно выгодно продать и получить прибавку к жалованию. Они постепенно подняли цену с двух су едва ли не до франка, но я узнала об этом только тогда, когда один из них осмелился попросить меня приготовить больше товара. Товара! Так они называли человеческую жизнь! Это был просто товар! Но даже не это стало последней каплей. В порыве злости, вызванной моим отказом, тот самый лакей рассказал мне, что мой муж давно мне не верен и знают об этом все, кроме меня.

Может быть, я бы смогла простить Фернану его увлечение, если бы его возлюбленная была из хорошей семьи, воспитанная и образованная мадмуазель. Но он выбрал дочь одной из наших горничных. Понимаете, он променял меня на какую-то девку! — голос Маргариты сорвался в крике, и лицо Люси залили слезы. Никто не посмел шелохнуться, и пару минут девочка плакала в мертвой тишине. Потом Маргарита взяла себя в руки и продолжила.

У нее уже был сын от моего мужа — маленький бастард. Я не знала об этом, я была в ярости. Да и вряд ли чужой ребенок мог меня остановить. Скорее наоборот: Катарину — так ее звали — на следующий день поразила та самая ужасная болезнь. Ко мне пришла ее мать, стояла передо мной на коленях, умоляя простить и вылечить. Она заливалась слезами, говорила, что кроме дочери у нее никого больше не осталось, что последняя ниточка, удерживающая ее в этом мире.

Я слушала эту женщину, и мне было все равно. Еще подумала тогда: а что же держит меня? Но больше всего мне хотелось, чтобы мой муж пришел ко мне с мольбой о помощи. Чтобы он сознался в содеянном, смотрел мне в глаза. Но он так и не появился. Потом мне рассказали, что он выгнал больную девушку вместе с ребенком, усомнившись, что мальчик не от него, хотя все прекрасно знали правду.

В итоге я поддалась мольбам горничной и попыталась вылечить Катарину. Не знаю, почему я это сделала. Нет, я не простила и не прощу никогда, но что-то похожее на материнский инстинкт, какая-то женская солидарность, смягчили меня. Девушка шла на поправку, оставалось совсем недолго до выздоровления. На следующий день меня схватили по подозрению в колдовстве.

Как оказалось, мой дорогой муж все это время просиживал вечера в библиотеке, изучая оставленные ему предками труды по охоте на ведьм. У него давно созрел план, как избавиться от надоевшей жены, не способной родить наследника, но причину я подала ему сама. Стоило появиться больным после смерти доктора, как болезнь тут же назвали Черной лихорадкой и обвинили во всем колдовскую силу. А если болезнь насылалась колдовством, то и лечило ее колдовство. В принципе, стоит отдать ему должное, он уловил суть происходящего, но истолковал мою силу как зло, а не благо, и поэтому, испугавшись, решил избавиться.

После показательного суда в городской ратуше, где меня единогласно признали ведьмой все жители города, включая тех, кого я спасала от неминуемой гибели, меня было решено казнить. Но Фернан настоял, чтобы я сама призналась в ереси и недобром умысле, чего я сделать, разумеется, не могла. По глупости, я пыталась втолковать ему, что помогала людям, а не наоборот, но меня никто не хотел слушать. Ему, как наследнику Святой Инквизиции, поручили вырвать раскаяние у «грязной ведьмы», чтобы очистить душу перед уходом на небо, а затем и тело святым огнем.

Не знаю, сколько дней и ночей я провела здесь, — Люси обвела взглядом подвал. — Думаю, я знаю тут каждый камень, каждый инструмент, окрашенный моей кровью. Оказывается, я и не подозревала, какой зверь долгие года смотрел на меня застенчивыми глазами моего Фернана. Здесь он превращался в кровожадного тирана, палача, который был глух к моим мольбам. Я бы с радостью солгала, признаваясь во всех грехах, но он хотел не этого. Он хотел причинить мне боль, как можно больше боли, будто мои страдания приносили ему радость. В итоге, когда от меня уже почти ничего не оставалось — лишь истерзанная оболочка, он решил предать меня огню.

Тем временем лихорадка, не сдерживаемая мной, расползалась по городу. Как паук, она окрашивала дома в черный цвет один за одним, расширяя свою страшную сеть. Люди не бросали умирающих, даже зная, что заразятся сами, и я видела в этом больше глупости, чем сострадания.

В тот день недалеко от поместья, на берегу реки сложили огромный костер. Люди готовились к публичной казни, как к празднику: мост был украшен фонариками и цветными лентами. Все жители, включая мэра, искренне верили, что смерть ведьмы избавит их от напасти. Я не могу винить их в этом, но им не дано было понять, что зло или добро не зависит от одного человека — они зависят от всех. Если бы их сердца были полны света, моя злость никогда не причинила бы им вреда и не вызвала эпидемию. Если бы они просто приняли мою помощь, со временем город бы очистился. Но всегда проще видеть источник зла в ком-то другом, а не в себе, в ком-то другом, которого можно принести в жертву во имя своего светлого будущего. Меня несли на костер, а я уже почти нечего не чувствовала, смутно осознавая лишь то, что вместе со мной где-то умирает Катарина и еще несколько человек, которых уже никому не спасти.

В момент, когда огонь лизнул мои ноги, я очнулась, ощущая, как сила в последний раз разливается во мне. Я уже знала, что этот огонь не потухнет, он сожрет все вокруг, очищая берег и город от болезни. Когда боль охватила меня, освобождая всю мою боль, злость и ненависть, я не выдержала и закричала:

— Будь ты проклят, Фернан де Монтрев! Будь проклят город, предавший меня! Я спасу вас в последний раз, но придет та, чья сила будет во сто крат больше моей, она дотянется до каждого из вас! И остановит ее только большая любовь, которой не было у меня, но которая врачует души и спасает жизнь…

В подвале повисла тишина. Клод переваривал услышанное и почти физически ощущал, что Абрам за его спиной точно также обдумывает всю историю.

— Но если Вы сгорели на том костре, который устроил пожар, — начал Абрам, и его хриплый голос звучал неестественно и непривычно, — то чей же скелет мы нашли?

— Это бедняжка Катарина, — вздохнула Маргарита. — Я была несправедлива к ней. Она пришла освободить меня, но не успела и навеки осталась здесь. Я пыталась прийти к ее сыну, но он боится меня. Поэтому я пришла к вам с просьбой.

— Просьбой? — удивился Клод, невольно заметив, что и его голос как-то изменился.

— Если хотите спасти этот город, начните с малого: предайте земле останки бедной девушки. Найдите ведьму. И покажите ей, что мир состоит не только из злобы, боли и ненависти.