Горы моря и гиганты

КНИГА ШЕСТАЯ Исландия

ПЛАН размораживания Гренландии произвел на горожан не менее потрясающее впечатление, чем если бы им довелось пережить обвал в горах. Удивление, граничащее с ужасом, перевернуло их образ мыслей. Инженеры и физики углубились в детали проекта. Сенаты повсюду в полном составе принимали участие в обсуждениях. У всех было ощущение, что сейчас решается судьба человечества. Сенаторы жили в постоянном напряжении, были настороже — как их предшественники, которые должны были обнародовать новость об изобретении синтетической пищи.

Специалисты намеревались заставить работать на людей несравненную мощь тающих глетчеров. Они замахивались и на большее: не останавливаться на размораживании Гренландии, а добиться изменения климатических условий во всем Северном полушарии. В ходе гренландской операции предполагалось осуществить необычные по своим масштабам меры, связанные с отопительными системами; не имело смысла ограничивать эти меры пределами одной Гренландии. Фронт работ можно было бы распространить и на арктическую зону: Шпицберген, Новую Землю, Баффинову Землю, Землю Гранта, Острова Пэрри[59]. Эскойес — советник Делвила по вопросам физики и гидрографии, испанец с примесью берберской крови, почти уже водный человек, который с помощью сконструированного им самим батискафа осуществлял исследования таинственных океанических глубин — предложил изменить содержание соли в атлантических водах. Эскойес, изучавший Гольфстрим возле берегов Британии и Скандинавии, полагал: теплый Гольфстрим богаче солью, чем те морские воды, через которые он течет. Движущая сила самого Гольфстрима — смена времен года: летом тепло расширяет соленую воду, она разбухает и струится над холодной. Вот и все, в этом и заключается течение. Соленая вода увлекает за собой соленую воду, одна тягучая жидкость увлекает за собой другую. Массу теплой воды, которая устремляется от экватора к северу, можно было бы увеличить, обогатив солью само огромное ложе океана, его дно. На дне океана поблизости от великого Гольфстрима будут осуществлены взрывы, на больших расстояниях друг от друга; взлетающие вверх куски породы в результате окажутся измельченными. Выщелачивающие вещества — хлористый натрий, магний, сернокислый магний, сернокислая известь, хлористый калий, углекислая известь — попадут в воду. Нужно систематически расширять русло Гольфстрима посредством таких взрывов, увеличивающих содержание соли, — начиная от берегов Кубы Флориды Ньюфаундленда. Летний напор Гольфстрима — паводок теплой богатой солью воды, трансгрессия, увлекающая за собой и соседние соленые воды — увеличится в объеме в десятки раз, достигнет Северного моря и Ньюфаундленда, продвинется дальше. Эскойес, смуглый выносливый водный человек, объяснял: собственно, можно ограничиться одним — увеличить экваториальный котелок для подогрева воды. Если людишки в Гренландии до сих пор мерзнут, а жители Шпицбергена вечно чихают, то удивляться тут нечему. Кто верит, что матушка-природа позаботится, чтобы жареные куропатки сами залетали нам в рот, тот сильно заблуждается. Если человек относится к климату и к другим условиям своей земной жизни как к нерушимым божественным предписаниям, это лишь свидетельствует о его, человека, ужасающей глупости. Есть ведь и такое божественное предписание, что человек должен голодать, если не раздобудет себе хлеб насущный. Есть и божественное предписание, согласно которому мы должны соображать, что делаем. Как, дескать, постелешь, так и поспишь. Шутник Эскойес продолжал: последнюю максиму можно отнести и к океаническому течению, к его ложу. Точнее, можно было отнести — до нынешнего момента. А теперь мы сами выступим в роли законодателей, дающих божественные предписания для Гольфстрима. Гольфстрим уж никак не хитрее человека. Насыпать ему соли на хвост, и он от нас не отвертится… За шутками Эскойеса скрывался трезвый расчет. С ведома сената он и его сотрудники уже набрасывали на топографических картах планы работ, закладывали первые шурфы. А главное, Эскойесу позволили распространить околдовывающие слухи о том, что найден способ изменения северного климата.

Взоры других людей были устремлены на Гренландию, на подлежащие разрушению глетчеры. Ученых не интересовало, во что потом превратится новая часть света и что из всего проекта удастся осуществить. Они думали лишь о том, как овладеть энергией, которая будет высвобождаться. Энергией, чудовищную мощь которой они даже не могли вообразить. Они подсчитывали объем и вес сползающих глетчеров, обрушивающихся в долины лавин, содержание в этих лавинах напирающих водных масс. Огромное количество воды, одновременно падающей в море, наверняка создаст фантастический напор, станет несравненным двигателем. Энерготехники бросились составлять проекты использования будущих гренландских водопадов. Проекты эти крайне взбудоражили сенаторов. Все слышали о лавинах, частях лавин, которые, сползая вниз — просто под давлением воздуха, — ломали могучие леса. Теперь же должен был прийти в движение лавиносбор целой части света, сопоставимый по площади с Австралией, — ничего подобного не существовало ни на одном континенте. Важно не допустить, чтобы сила такого напора израсходовалась впустую: абсурдно ведь, чтобы лавины и целые моря падали в океан просто так, не усмиренные человеком. Их нужно заставить отдавать свою силу. Неважно, для каких целей. Никто в брюссельском сенате, которому старый флегматичный Дануа из группы энерготехников представил обзор проблемы, не задавался таким вопросом. Никто не думал о волнах переселенцев, об их мечтах. Но все понимали: невиданные водопады вокруг гренландского континента надо будет обуздать. Не оставляют же необъезженной дикую лошадь, даже если сила ее в данный момент не требуется.

Еще прежде, чем был разработан какой-то конкретный план, люди в градшафтах ощутили обусловленную страхом потребность — бросить все, что они имеют, и податься к соседним народам. Они словно искали гарантий, стремились присоединиться к кому-то, поддавшись мучительному чувству: мы не хотим оставаться в изоляции. По градшафтам северных континентов шныряли тайные агенты сенатов: повсюду горожане снова и снова повторяли одни и те же рассказы и сообщения, прислушивались к слухам и приукрашивали их. Повсюду у людей горели глаза. В Алжире, в окрестностях города Константина, и к югу от Атласских гор, на побережье соленого озера Шотт-эль-Джерид, арабские племена, будто под влиянием магнитного притяжения, вдруг снялись с места и двинулись на север. С Сицилии, из все еще кишащего народом города Раха к югу от Сахарского моря, на Нигере, устремились в Европу темнокожие гванду: на своих самолетах они пересекали воздушное пространство, приземлялись в Лондоне. Их пробирала дрожь, когда они, едва ступив на новую для них землю, узнавали более точные новости о том, что здесь планируется.

НЕДАЛЕКО ОТ СЕВЕРНОГО ПОБЕРЕЖЬЯ Шотландии вздымаются из бурного моря иззубренные захлестываемые волнами пустынные каменистые острова: там устроили сборный пункт для судов машин и людей. В Лондоне, Брюсселе концентрировались инженеры математики физики геологи и их помощники. Они постоянно обсуждали новые планы, завлекали будоражили простых граждан. Все уже мысленно видели внезапное появление Гренландии — части света, до сей поры скрытой за морскими горами. Морские горы вскоре упадут, как камни крепостной стены. Гренландия — заколдованная принцесса, охраняемая драконами. Ледяные горы рухнут; и перед глазами людей предстанет величественная, сказочная картина. Тысячи квадратных миль, освобожденных от льда: древняя земля, пробудившаяся от сна и сбросившая с себя покрывало.

Уже начались — весной — первые подготовительные работы, позволявшие думать, что наступит когда-нибудь и последняя фаза этой близящейся великой борьбы. В лощинах Уэльса, на равнине близ бельгийского Нивеля строились фабрики, с аккумуляторами для электрической энергии и энергии новых видов излучений, которую надеялись получить в результате размораживания ледяной страны. Клетки для еще не пойманных птиц; гигантские сачки, куда со стороны океана будут загонять диковинных мотыльков; по следам этих мотыльков двинутся потом — в обратную сторону — Европа и тепло. На глинистой голландской почве сооружали валы дюны бетонированные каналы, будто готовили ловушки для каких-то чудовищ. На побережье Ирландского моря и в Бервинских горах[60], вдоль реки Ди, посредством взрывов создавали проходы пещеры, многокилометровые подземные туннели — чтобы держать там чудище, которое люди собирались захватить в плен. Словно снопы на полях, возникали все новые фабричные здания — в Честере Стаффорде Денбиге[61]. Здания эти вклинивались между поселениями беженцев из городов, и те украшали их листьями камушками таинственными заклятьями. На Брабантской низменности, по берегам извилистого Мааса, широкого полноводного Рейна возводились подземные сводчатые помещения, плоские полигоны.

Человечество словно готовилось к свадьбе. Увлеченно строило планы на будущее. За долгий мрачный период воздержания созрело множество новых изобретений. Теперь простого избегали: все силы желали себя проявить; можно было подвергнуть испытанию давно возникшие замыслы. В градшафтах охотно вспоминали сказку о египетском Фараоне: о семи тощих и семи тучных коровах, символизирующих голодные и сытые годы. Теперь пришло время строить хранилища, рассчитанные на бесконечный срок. Люди найдут новые виды энергий. Человеческие способности получат стимул к развитию, полем для их неслыханно эффективного применения станет вся Земля, и рабочие руки снова окажутся в цене.

ВОДЫ АТЛАНТИЧЕСКОГО ОКЕАНА перекатывались между протяженными побережьями двух Америк и континентов, лежащих к востоку от них. В чудовищной трещине между разошедшимися частями света перемешивал океан свои текучие массы. Гнейсовые горы Канады и Лабрадора когда-то отделились от шотландских гор. Как открошившиеся искромсанные обломки тех хребтов остались у северной оконечности Шотландии Шетландские и Оркнейские острова. Более сотни островов включает Шетландский архипелаг. Они поднимаются из свинцовых катящихся вод, а стоят на подводной плите — той самой, что несет на себе ирландскую землю, Северо-Шотландское нагорье, горы Северной Англии и равнины южной части Британских островов. На Шетланды и взяли курс суда западных градшафтов. Они встали на якорь на шестидесятом градусе широты, в бухтах острова Мейнленд[62]. Подходили все новые суда. Высокий прилив затапливал ажурные шхеры. Отлив обнажал тысячи черных скал-островков, щерящихся каменными зубами. Потом их снова погребала под собой, взметывая клочья пены, играющая колеблющаяся вздыбливающаяся опрокидывающаяся с-шипением-обрушивающаяся вода. На перекатывающий гальку и ракушки морской берег, на дикие прибрежные скалы набрасывались приливные волны. То были волосы моря, которое — за пределами бухт — показывало и свои груди, склоняясь к более темной земле. Вода горстями швыряла постукивающие камешки на обнаженную землю, мыла и терла их, заставляла хрустеть, перебирала перемалывала. Стачивала все выступы острые края язычки, чтобы потом, далеко от берега, на свободе, вольготно перекатываться, туда-сюда. Как океан, как простирающаяся на сотни миль Атлантика: черное стреноженное существо, само в себе зарешеченное волнующееся поднимающееся на дыбы. Вокруг мелких скал, островов, по краю материков ему хватало и ста метров глубины, чтобы качаться, подкапываясь под берег; а дальше оно проваливалось на тысячи метров, в беспросветность, свисало, уцепившись за каменный цоколь земли: было равномерно струящейся перемещающейся водой, которую подергивал рябью взвихривал гнал вперед легкий ветер, над которой с криками кружили птицы, которую разрезали пароходы, ласкали всякие винты весла колеса. Существо это несло на своей спине людей. Постоянно вступало в разговор с воздухом. Привыкло Громыхать и Выть вокруг рифов, Бурлить вокруг кораблей. Угрожающе Ворчать Катиться Кружиться Клокотать Плескаться Качаться Болтаться Разбиваться Разбрызгиваться Распыляться; распалившись, Взрываться под затянутым тучами солнцем; Шуршать Хлестать Махать солнцу, Подниматься навстречу теплу; Испаряться Плавиться Иссякать, становясь облаками, — из-за добела раскаленного, высоко стоящего солнца.

В один из майских дней Кюлин — человек, выросший в скандинавских фьордах, — подал с главной мачты своего высокого судна зеленый световой сигнал. Тогда первые двести судов покинули шестидесятый меридиан, отошли от крутой горы Сумбург Хид[63]. Спустя час исчезли из виду вершины холмов Ронас на Мейнленде. Смолкли гул и клекот последних облюбованных птицами скал. Позади остались острова Макл-Ро и Фула, иззубренные островки Елл Хаскоси Самфри Фетлар Айи Анст.

Окутаны были они, парящие на двух сотнях судов с днищами из дерева и стали: окутаны в мягкий свист ветра. Снизу доносился плеск. Издали — глухое ворчание.

Окутаны, окольцованы горизонтом были они. Сверху дрейфовали облачные отмели, разреженные и переменчивые. Белое солнце попалось, вместе со своими лучами, в зеркало вод. Среди бликов, сверкания, блеска парили суда.

ШЕСТИДЕСЯТИКИЛОМЕТРОВЫЙ СЛОЙ кислородно-азотных волн, многие мили водорода несет на себе Земля сквозь черный, разреженный, пронизанный энергиями эфир. Верхняя кайма газовой массы расползается, рассеиваясь, словно дым факела. Ни одно ухо не слышит этого шипения-шороха, шелковистого веянья далекой бахромчатой каймы. Воздух стряхивается — по мере того, как катится и опрокидывается Земной шар, который тащит его за собой. Воздушный слой поворачивается вместе с Землей, плотно прилегает к телу, несущемуся в космическом пространстве, вьется за ним, как распущенная девичья коса.

Буйный огонь, испепеляющий ад для всех, кто ползает летает скачет: Солнце, из фантастической дали проглядывающее сквозь ледяной эфир. Белое волнующееся море огня. Сквозь облачные отмели мерцает оно, согревает. Этот бушующий белый пламенный хаос тихо стоит вдали, как горящий город: как не-кончающийся пожар. Земля обходит его кружным путем. Массы газа — испаряющегося до самых звезд, светящегося — отбрасывает от себя кипящее Солнце, а потом притягивает обратно. Словно трескучее привидение стоит оно во тьме, которая от него отшатывается: сжатое в ком, напирающее. Металлы горят в его нутре, металлические облака падают на его поверхность: цинк железо никель кобальт (которые встречаются и в рудных жилах затвердевшей Земли), барий натрий. Назад они падают в виде шлаков. Факелы лютуют; словно вихри, вышвыриваются они огненным морем, вонзаются в вибрирующий эфир: факелы из раскаленного водорода. Он поднимается на семьдесят тысяч миль. Тело Солнца не испускает брызг, когда эти выбросы возвращаются в него, снова расплавляясь и вспыхивая. Словно колосья на поле под ливнем, сгибаются и распрямляются принимающие языки пламени. Никакого громыхания — в привычном нам смысле — не исходит от этих первобытных сил. Ни горный обвал, ни ураган не может произвести звука, сопоставимого с тем, что сопровождает движение живого Солнца. Это бурное море огня, равномерно клокочущее и кипящее, взрывающееся и выбрасывающее снопы частиц (приблизься оно к какой-то планете, и та сгорела бы, испарилась) своим гулом перекрывает любой далекий и близкий шум. Его гул — миллионократно усиленное цоканье и стрекотание цикад. Шипение расплавленных металлов. А в промежутках — несмолкающие хлопки и барабанная дробь, которые раскатисто распространяются по раскаленным массам величиной с нашу Землю и составляют фон для всех других звуков. Стронций, светло-пурпурно-красный; магний, на Земле придавленный тяжелыми горными породами; одно раскаленное вещество рядом с другим, свободно расцветшие и полыхающие прасущности: гелий марганец кальций — слепяще-белые, в виде огней, которые ни один глаз не увидит, которые поглощают все прочие краски. Лучистое, исторгающее газы, мерцающее огненное море: первобытный мир, разбрасывающий в эфире факелы.

Вдалеке от Солнца с его бурлением обвалами пожарами — маленькая серая Земля. Как куница по полю, бежит она. Обрешечена испарениями, влажным паром; корки шлаков покрыли ее раскаленное ядро, моря реки льды придавили ее поверхность. Никакие облака раскаленных металлов не обрушиваются на нее, не буйствуют. Подобно тому, как стекольщик с силой прижимает замазку к стеклу и раме и те соединяются накрепко; подобно тому, как рука сжимает ком снега, обхватив его согнутыми пальцами и ладонью, и получается твердый шар, который уже не распадется: так же и Земля, когда она догорала, бессильно отдавая тепло, была охвачена ледяным эфиром и с хрустом поддалась. Внутри — кипение и жар; а тело, под пеплом, окрепло.

Такова Земля. Тот первобытный мир — светящийся, пламенный — восходит и заходит над ней. Складчатая мантия из камня покрывает ее. На тысячу метров в глубину и тысячу в высоту простирается этот каменный покров. Континенты и острова несут на себе множество гор равнин степей и пустынь. С гор ручейками стекает вода. Моря покоятся во впадинах. Горы — гнейсы, сланцы — тяжело опираются на расплавленную раскаленную массу, которая время от времени проламывает каменную кору, расщепляет ее остроконечными огненными языками, раскачивает.

Вольготно расположилось на северной половине Земли тело Азии: оно занимает сто шестьдесят четыре градуса долготы и восемьдесят семь — широты. Гондвана, Ангария, Китайская платформа когда-то поднимались над уровнем великого океана, озера на них иссыхали. Позвоночник теперешней Азии — Алтай, массив Гималаев от Хингана до Памира, от Каракорума до Бутана и изгиба реки Брахмапутры. Каспийскую впадину море покинуло; с тех пор она сосет воду из Урала и Волги, и этого хватает, чтобы наполнить ее илистой влагой. Глетчеры покрывают Кунлунь. Заснеженными горами окружены и восточные песчаные пустыни, Тибет с его яками, зеленые холмы и лёссовые равнины Китая, маньчжурские луга. На юге крутые горы обрываются к влажным заболоченным низменностям Индостана, к теплой бенгальской земле. Цветущее побережье Индии, рисовые поля, плантации сахарного тростника, саговые и кокосовые пальмы. Заболоченные джунгли — в Сандарбане, Тераи, — где водятся пестрые королевские бенгальские тигры, длинноухие слоны, четырехрукие гиббоны. Множество рек течет на север, в Северный Ледовитый океан, — по сибирским поросшим травой равнинам, через болотистую тундру и стылые степи. До самой Лены добирается иногда длинношерстый снежный барс из Кашгара[64].

К массиву восточного материка прилепилась состоящая из многих частей маленькая Европа. Молодые вздымающиеся вверх Альпы; старые горы — во Фракии на Корсике в Испании. Их каменные вершины сглажены, покрыты обломками. Низкие земли на юге; Средиземное море врывается в зияния бухт.

Африку осаждают тропические ливни и солнечный жар. На двадцати девяти миллионах квадратных километров раскинулась эта земля, на плоской платформе. Рис кофе маис, хлебное сорго и обжигающие пряности растут на здешних почвах. Здесь неприкрыто выступают на поверхность старые граниты и сланцы, в изобилии встречается песчаник. Под знойным солнцем камень крошится, превращаясь в щебень, разлагается на землю и глину, которую железо окрашивает в красный цвет. Озера Танганьика и Ньяса заполняют тектонические впадины на плоскогорье, ряды вулканов протянулись по краям зоны разломов. Из десяти великих озер питаются реки Конго Нигер Замбези. В саваннах вырастают громадной высоты травы. По берегам рек тянутся галерейные леса. Там живут лемуры и обезьяны, изящные зебры и окапи. Травяной куст банана, похожий на дерево, имеет листья длиной около шести метров; эти могучие листья свернуты в трубку, а наверху расходятся; тесно прижавшись друг к другу, свисают гроздьями банановые плоды-ягоды.

От мыса Мерчисон[65] до мыса Горн к югу от Огненной Земли простирается американский западный континент. Складчатый горный хребет пересекает его от южной оконечности вплоть до реки Маккензи; низменности тянутся от Северного Ледовитого океана до теплого Мексиканского залива. Пять Великих озер представляют собой углубления в северной части континента. По равнине на юг течет могучая река Миссисипи, увлекая за собой притоки: Огайо с Аппалачских гор и Миссури с Кордильер. Извивы Миссисипи обусловлены жесткостью земной коры в западной части континента: двойная цепь гор, подобно стене, простирается на западе вдоль побережья океана. Девственные леса окружают другую реку, Амазонку; в верховьях она называется Тунгурагуа, потом — Мараньон. Земля выпускает ее из озера Лаурикоча[66]; две сотни рек, черных и белых из-за добавок извести и железа, вбирает в себя Амазонка по пути к океану.

В морях прочно засели прасущности: водород и кислород. Они текут по Земному шару и как воды океанов — Северного Ледовитого, Атлантического, Тихого. Вода — равномерно текущее образование, грузная колышущаяся сущность, которая рассыпается брызгами и испаряется, превращаясь в облака, падает на землю в виде снега, дрожит всем телом возле плоских побережий, может принимать грозный вид черного косматого чудища, становясь ураганом или штормовым приливом. Она напитывается солью магнием известью хлористым натрием, тяжелеет, окрашивает в молочно-белый цвет Гвинейский залив, в цвет корицы — Калифорнийский, в желто-коричневый — Индийский океан. Теплые и холодные течения струятся сквозь океаны, словно цветные ленты; там, где они смешиваются, над ними поднимается серебристый туман.

Прасущности дышат вокруг Земного шара, горят и текут в его тулове, отягощают его в виде твердых подвижных масс; к ним относятся: тепло свет напряжение сила тяжести; еще — сера марганец кремний фосфор. Еще — земля и песок. Еще — немые кристаллы, навязчиво прорастающие цветы, лишайники, семенные растения; плавающие рыбы; птицы, которые свистом приманивают друг друга; подкрадывающиеся хищные звери; люди, работающие молотком и сражающиеся между собой; улитки с их домиками на берегах озер; бактерии вьющиеся растения вымершие деревья; гниющие корни; черви; жуки, откладывающие яйца.

Две сотни судов Кюлина пустились в путь от шестидесятого меридиана; они оставили позади Шетландские острова, поплыли по океану. Попали в теплое течение, которое омывает Норвегию, растапливает льды Финнмарка[67]. Под ними простирался на всю Атлантику подводный Срединно-Атлантический хребет: тянулся на юг, расширялся возле островов Вознесения и Святой Елены, от него отходили ответвления к Америке и Африке. Молчаливое море лежало над долинами и горами, погрузившимися во тьму. Океан под днищами судов уходил вниз на три тысячи метров. Над шумной водой, на ветру, рядом с гигантскими судами носились птицы — разные виды пернатых, с глазами костями кишками как у людей. Качурки, бросающиеся на трепещущих рыб; серебристые чайки с зубчатыми хвостами, заостренными крыльями. Вода, которая вздымалась под парящими гигантскими судами, эта черно-зеленая стекловидная растекающаяся масса, кишела животными и растениями, не отставала от судов ни на метр. Комочки слизи — древнейшие животные — приклеивались к бортам, висели на винтах, переплывали вместе с людьми океан, вытянув свои нитеобразные ножки. Каждый вечер поднимались из влажной тьмы, подобно мотылькам, крылоногие моллюски — неисчислимые полчища клионов, — а на рассвете снова уходили под воду. На морском дне, прикрепившись к нему брюшными присосками, лежали, поджидая добычу, круглоперые рыбы. Были там и нежные морские кубышки, и губки, которые растут в глубине, на рифах, рядом с морскими анемонами. Скелеты затонувших животных выстилают морское дно, образуя особый слой; по этому слою, между пучками водорослей, ползают мелкоглазые щетинконогие черви и стройные кольчатые черви — глицеры. По освещенному солнцем верхнему слою воды следуют своим путем гребневики, молчаливые прожорливые создания; и сифонофоры, светящиеся, словно гирлянды цветов: целые колонии бессчетных стеклянисто-прозрачных существ, нанизанных на один ствол, обеспечивающий их пищей. Под килями судов шныряли лососи, к чешуе и жабрам которых прицепляются крошечные рачки. Эскадры преодолели подводную преграду: тихий Порог Томсона[68]. И взяли курс на десятый восточный меридиан.

ИСЛАНДИЯ лежит на шестьдесят пятом градусе северной широты и пятнадцатом градусе восточной долготы, почти соприкасаясь с Полярным кругом. Когда-то эта каменная плита, которая, словно гигантский рак, протянула свои клешни — изрезанные берега — к бушующему туманному морю, состояла из двух островов, образованных вулканической лавой. Люди на кораблях наконец приблизились к исландскому побережью. Они намеревались взорвать здешние вулканы и перенести их огонь в Гренландию.

Юг острова был покрыт глетчерами. Гекла и Скаптар-йокуль — так назывались горы, из трещин в которых поднимался сернистый дым. На севере Мюватн (Комариное озеро) дымился тридцатью четырьмя островами из черной лавы; чуть дальше вулканы Крабла и Лейрхукр выбрасывали из широких кратеров темно-синие и медвяно-желтые массы. На высоту многоэтажного дома взвивались они и снова падали в кратер, измельчаясь; в виде газов сползали вниз но склонам. На протяжении многих миль остров представлял собой пустыню: лавовые поля, застывшие складками каменные потоки, голые коричневые блоки, обломки скал. Выжженная мертвая равнина. В разломах лавы стояла зеркальная вода. Гейзеры выбрасывали горячие фонтаны. Два самых известных гейзера, Гейсир и Строккюр, располагались на юге каменистой пустыни; в их широких ваннах пульсировала светло-зеленая вода. Время от времени она начинала бурлить. Появлялись пузыри, вода взмывала вверх, образовывала купол над кратером — и, всхлипывая, падала обратно.

Когда колонна Кюлина, спокойного светловолосого шведа, высадилась у оконечности Эйя-фьорда и совершала первый разведывательный полет — воздушные потоки завихрялись над островом, над горами в курящейся дымке и полями покрытой шрамами застывшей лавы, — летатели обнаружили близ побережья человеческие поселения. Одно находилось недалеко от места их высадки: на холмах паслись низкорослые коровы и овцы. То, что задумали участники экспедиции, надо было делать без ведома местных жителей. К планам пришельцев те бы наверняка отнеслись враждебно. Кюлин и его спутники облетели вокруг вулкана Крабла, что близ Комариного озера. Вулкан действовал, на много миль вокруг остров гудел под ударами: это раскаленная магма прокладывала себе путь наверх. Волны землетрясения прокатывались по острову. Летатели, кружившие высоко в воздухе, видели, как в мертвых горных склонах внезапно разверзаются провалы и черные ряды трещин. Часто людям приходилось спускаться ниже, ибо их окутывали разреженные клубы дыма, — и снова быстро взмывать вверх, чтобы спастись от удушливых сернистых испарений. С удовольствием летали они вокруг топочущего разевающего пасть чудища, которое вольготно устроилось там внизу, возле озера: рыхлило землю, с ржанием и фырканьем вспенивало поверхность воды. В этих провалах клокотал немыслимый жар, за которым они, вновь прибывшие, и охотились, который должны были добыть. Чтобы потом перебросить в Гренландию, на белый ледяной панцирь, не уступающий по высоте горам (который тогда потускнеет, начнет испаряться-раскалываться): на глетчеры у мыса Гривель, возле фьорда Кангерлуссуак, острова Аггази[69]. Исландия уже горит. Но должна гореть сильнее. К ней подсоединят такие кузнечные мехи, которые будут расшвыривать облака и метать громы.

Когда Кюлин, обогнув гору с востока, в вечерней мгле приближался к месту стоянки, на берегу вспыхивали и гасли, напоминая кишащих насекомых, предупредительные огни. Два с половиной часа Кюлин и его товарищи — с тревожным чувством описывая круги в воздухе, приземляясь на каменистую осыпь и снова взлетая вверх — наблюдали за этими дрожащими сигналами в ночи. Потом огни погасли. Разведчики, растянувшись в длинную цепь, медленно, летя на очень большой высоте, приблизились под рокот моторов к черно вздымающимся в лунном свете скалам фьорда. Волны, ворча, обрушивались на берег. Люди приземлились на слегка наклонный луг, недалеко от мерцающих палаток лагеря. И пошли по направлению к этому свету, вверх по склону. Они то и дело спотыкались… о мягкие человеческие тела. И когда наклонялись, дотрагивались до них, переворачивали — видели широкоскулые чужие лица. Зубы обнажены, словно в смехе, кончики языков высунуты. Тела, едва их отпускали, снова валились на землю, перекатывались на спину, на другой бок… Чей-то силуэт отделился от одной из палаток, этот человек приблизился к ним, повел вниз. И объяснил, что туземцы из ближайшей деревни оказались не в меру назойливыми, всё спрашивали о целях экспедиции, а потом увели четырех моряков как заложников, чтобы не случилось ничего худого и чтобы чужаки поскорей убрались восвояси. Тогда моряки для виду вернулись на свои суда, получили обратно заложников, а с наступлением темноты прощупали весь берег балеарским лучом. Луч этот проникает сквозь кожу людей, их словно обволакивает шеллаковая масса, закупоривающая все поры. В крови возникает чудовищный кислородный голод. Жертвы начинали дрожать, сердце у них бешено колотилось, дышать они не могли. Пожирая изнутри сами себя — в то время как кровь сочилась из лопнувших сосудов (светло-красная, розово-красная, из носа и рта), — туземцы падали в лужи собственной крови, которая и на земле продолжала пениться, пузыриться, никак не сворачивалась…

Наутро после той ночи во всплескивающий фьорд сбросили пять сотен трупов, не считая туш коров и овец. Мрачно сидел светловолосый Кюлин перед своей палаткой, упершись взглядом в пурпурную землю, и слушал нескончаемый топот людей, тащивших мимо него все новые трупы, теперь — младенцев и детей из деревни, которых просто кидали с утеса в разлетающуюся брызгами воду. Когда порыв ветра швырнул ему в лицо горсть колючего песка и сдвинул набекрень шляпу, Кюлин поднялся, окликнул своих сопровождающих и поплелся к морю. С судов сходили на берег новые люди. Кюлин был в ярости, его не покидало чувство гадливости. Силач Прувас дотронулся до его плеча.

— Кюлин, — пророкотал этот весельчак, — какой день! Вы все благополучно вернулись. А мы уж боялись, что вы споткнетесь о здешний огненный котелок. Не успев добраться до прекрасной Гренландии.

— Прувас, мне не до шуток.

— Похоже, что так. Вы едва не влетели в наш балеарский луч.

Другой человек, еще толще Пруваса и весь облаченный в черную кожу, обнял Кюлина:

— Хм. Какой ветер над Исландией. И земля трясется, аж жуть берет. На кораблях веселее. Мы рады, что ты жив.

Кюлин не отрывал взгляд от земли:

— Как это получилось, Прувас? С лучом? Кто приказал применить его?

Удивленный Прувас отступил на шаг.

— С лучом? А что, разве он не сработал? Наши целое утро таскают трупы. Спускайся и сам посмотри.

Человек в черной коже:

— Ни одна мышка не спаслась. Ты, Кюлин, видать, тоже получил маленькую дозу.

— Я, Прувас и Валластон, в зоне действия луча не был. Но вижу, что погибло очень много людей. Вся деревня.

— В полном составе. Включая домашних животных. У луча нет глаз, он лупит всех без разбору.

Кюлин, которого вдруг затошнило, закрыл лицо руками, вздрогнул, сплюнул на землю. Тихо выдохнул:

— Тьфу. Ну хорошо…

Двое других рассмеялись:

— Да будет тебе, Кюлин. Все в самом деле хорошо.

— Вы поступили дико.

Прувас обхватил за плечи человека в кожаной куртке:

— Смотри-ка, мы имеем в качестве командира второго Мардука. Что ж, сынок, попробуй основать королевство… Но руки-то от лица отними!

Кюлин опустил руки:

— Давайте отойдем в сторону. Им еще таскать и таскать.

Прувас:

— Жаль, что ты этого не видел. В свете прожекторов видно было отлично. Минуту примерно все они бегали и будто хотели чихнуть. Потом очень-очень медленно стали садиться на землю, один за другим. Мне показалось, что они плачут или что из глаз у них сочится вода. И не успел я опомниться, как для них все кончилось.

Волластон:

— Если погибло пятьдесят человек, значит, пятьдесят. Если сто, так сто. Пойми: они умерли и уже не воскреснут. Оставить их в живых было невозможно.

Кюлин, сверкнув зеленовато-голубыми глазами:

— Руковожу экспедицией я.

— Приятно слышать.

— Руковожу — я.

— Нас это радует.

— Я не приказывал уничтожать людей.

Волластон рассвирепел:

— Хочешь сказать, мы для своего удовольствия это сделали? Меня обвиняешь? Или Пруваса? В том, что мы уничтожили людей? Этих туземцев так или иначе пришлось бы убрать. И они не будут последними. Если тебе такое не по силам, откажись от руководства.

Кюлин, спокойно:

— А ты что думаешь, Прувас?

— Я бы не стал повторять слово в слово то, что сказал Волластон. Но я и сам наводил эти лучевые трубы.

Кюлин, одетый в подбитый ватином лётный комбинезон, разжал кулаки:

— На полдня. Вы двое меня замените.

Ближе к вечеру Кюлин полетел к эскадре, оставшейся за пределами фьорда. Его сестра, тоже участник экспедиции, успокоила впавшего в неистовство брата, который вновь и вновь повторял, что все это ему отвратительно, что он связался со скотами; что лучше уж он присоединится к английским поселенцам или отправится к Цимбо. На несколько часов Кюлин забыл о целях экспедиции. Он кричал, что все, чем они тут занимаются, — извращение. Это, мол, стало очевидно уже при первом их шаге. Перед тем как улететь, стоя перед своим самолетом, он, искательно улыбнувшись, поднес руку ко лбу:

— Сестренка, брюссельцам неплохо бы на меня посмотреть. На такого, какой я сейчас. Они бы знали тогда, как прочно во мне засело все то, о чем говорили Мардук и его сторонники. Неужели мы тут просто творим бесчинства?

Но сестра обняла его, ее глаза сверкнули:

— Может, мы действительно творим бесчинства, брат. Но мы делаем и кое-что сверх того. Раньше ты это понимал. После поймешь опять. Слышишь вулканы? Взгляни на них. Мы подчиним их себе. Подумай только: подчиним их себе.

Она подтолкнула его на пилотское место, сама схватилась за штурвал, рассмеялась:

— Доставь мне удовольствие: дай повести самолет.

Суда огибали Исландию в северо-западном направлении. На высоте извергающихся вулканов, Краблы и Лейрхукра, они бросили якорь — далеко от берега, в открытом море. Открывшаяся картина ласкала взгляд. Все побережье от полуострова Ингоульфс-хьофди до мыса Глеттинга-нес было обследовано летателями. Берега Исландии и внутренняя ее часть оказались безлюдными, над лавовой пустыней на юге курился дым. Летатели, в защитных масках, — среди них десятки женщин — поднимались в воздух с «материнских» судов; всем воздушным разведчикам грозила опасность, что огонь, внезапно разгоревшись сильнее, сожжет их или опалит. Они фотографировали устрашающие ландшафты возле бурного моря, на своих металлических крыльях проносились сквозь пламя, опускались вниз, чтобы передохнуть, снова взмывали вверх. В некоторых точках центральной части острова, ближе к югу, разведчики обнаружили и другие кратеры с сернистыми испарениями. Гейзеры прекратили свою деятельность. Зато из трещин, расселин струился курился газ; это сопровождалось шумом: приглушенным гулким рокотом. Экспедиция Кюлина могла приступать к работе, не опасаясь, что ей помешают туземцы. Было очевидно, что вулкан, словно котел, стоит на огромной пылающей магмовой плите. Собственно, участников экспедиции не заботило, инкапсулирована ли эта «плита» в твердой земной коре, то есть существует в некоей подземной пещере, в виде большого пузыря расплавленной магмы, или же магма, подобно ножу из никелированной стали, уже пробила плавающую на ее поверхности корку: силикат магния. В любом случае по магме нужно ударить, выбить ее наружу.

И Земля пошла им навстречу: нарыв вот-вот должен был лопнуть. Моряки связались по рации с другими, приближающимися эскадрами. Под рев вулкана Крабла, под шуршание падающих с неба хлопьев пепла в одной из бухт Хорна-фьорда состоялась встреча руководителей колонн. Кюлин держался в тени. Де Барруш, начальник второй эскадры, показал в сторону Краблы:

— Прислушайтесь вон к той штуковине и к моему голосу. Сопоставимо ли то и другое? Нет! Взгляните на мою голову или мою руку — и потом на Краблу. Ого, какой он вымахал, этот вулкан. Проглотит шесть тысяч, шесть миллионов человек и даже не потолстеет. А мы хотим с этим Голиафом потолковать. Он будет кичиться своей головой, своим брюхом, начнет буянить. Издаст индейский боевой клич. Но стоит ударить его в бок, и он сникнет. От него не останется ничего, кроме кучи мусора.

Кюлин, начальник экспедиции — высокий, всегда подтянутый, в последнее время часто мрачнеющий, — снова обрел дар речи. Гордый и ясно мыслящий человек… Покосившись на дым, он вздернул выбритую верхнюю губу:

— Это будет только начало. Хорошо, в самом деле хорошо, что все мы нашли друг друга. Плохо, что произошло это вдали от континентов. Но большой беды в этом нет. Быть может, мы сами… как вулканы… когда-нибудь изольемся на пребывающее в спячке поглупевшее человечество, на культурные напластования западных континентов, их ценности.

И он начал грезить вслух: о том, что люди наконец одумаются, учтут опыт исландской экспедиции…

Вспомогательные суда выстроились на шестидесятикилометровой условной линии вдоль северо-восточного побережья острова. В Тистиль-фьорд зашла Восточная эскадра. Перед мысом Рифстаунги, напротив лишенной растительности горы Свальбард, встали на якорь суда Срединной эскадры, подчиняющиеся непосредственно Кюлину. Дальше, до Эйя-фьорда, до заснеженного мыса Римар, расположилась Западная эскадра. Буря неустанно бичевала море. Суда трех эскадр были колоссами высотой с приличную гору. Позади них, на некотором отдалении, качались другие суда, поменьше, более плоские и округлые: в их трюмах хранились машины и аппараты, запасы металлов, тугоплавких окислов, взрывчатых веществ; то были технические вспомогательные суда. Эскадры черпали свою силу из мощных кабелей; вспомогательные суда всю дорогу тащили эти кабели за собой: от Скандинавии через материковую отмель, потом — над глубоководными безднами, через подводный порог, отделяющий Шотландию от Арктической зоны. На кабелях, заключенных в изолирующую оболочку, имелись утолщения для забора энергии. Проволока, спускаемая сверху, как бы ощупывала кабель, который на мелководье тащили за собой шлюпки, и зацеплялась головкой за утолщение. Впереди нее скользили специальные очистители, счищавшие с кабеля и с самой проволоки песок. Подаваемый по этой проволоке ток открывал утолщение. И сразу в противоположном направлении, вверх по дрожащему кабелю, устремлялась энергия из далеких земель, мощь скандинавских водопадов: она запускала грохочущие машины, буйствовала в недрах судов.

К северу от черного осыпаемого пеплом Мюватна (Комариного озера) буянил и фыркал невидимый с моря вулкан Крабла. А рядом с ним — другой вулкан, Лейрхукр. Радостно смотрел Прувас с вершины Свальбарда на стремительные воды порожистой Йокульсау-ау-Фьёдлум, в сторону вулкана. На расстоянии десяти миль от него, на мысе Римар, толстяк Волластон смеялся, глядя на усеянный пеплом глетчер Мюркар. Волластон топал ногой, чтобы обнажилась белизна снега. Тыкал палкой в мусор:

— Ты еще спустишься к нам, глетчер! Мюркар, великий Мюркар! Еще полюбуешься на нас. Вот будет спектакль. С тех пор, как ты появился на свет, тебе не доводилось видеть такого. Вулкан Крабла еще плюется. Но скоро он перестанет. Выдохнется, будет сидеть, высунув язык. — Волластон задыхался от дыма. — Скоро от вас и следа не останется, Крабла и Лейрхукр.

К тому времени, как Срединная эскадра приступила к наведению мостов, буря улеглась и установилась безветренная погода с затяжными дождями. Остров рокотал, как и прежде. Клубы дыма тянулись высоко в небе на восток. Ночь напролет горели огненные столпы. Мосты строили от Эхсар-фьорда до возвышенности Бур-фель; от крайней оконечности мыса Римар, в обход холмов, — к вершине горы Римар; от мыса Рифстаунги, на Тистиль-фьорде, — к горе Свальбард. Мосты наклонно поднимались вверх от прибрежной полосы, а дальше широкие легкие пролеты этих виадуков тянулись в глубь острова: над сбегающими с гор пенистыми ручьями, через поля застывшей лавы с обломками камня и мхом, сквозь занавешенный дождем, прослоенный туманными испарениями холодный воздух — к высокой горе Свальбард, к большому глетчеру Мюркар, к зазубренной вершине Римара.

Участникам экспедиции не приходилось забивать в землю опорные столбы и растяжки. Летатели на металлических крыльях поднимались в воздух, опускались группами по двадцать-тридцать человек на скалу или площадку на горном склоне. Они, работая кирками и молотками, отгребали в сторону обломки и камни, выжигали в скалах мелкие углубления. Закладывали туда тонкие пластины — невзрачные голубовато-зеленые четырехугольные легкие щитки величиной с ладонь, висевшие у каждого на груди. Подключали эти щитки — для зарядки — к ответвлению большого кабеля, которое тащили с собой. И как только пластины начинали потрескивать, люди бросали их в скальные углубления, а сами быстро улетали. Пластины — сложенные стопкой листки — раскалялись. Самый верхний из заряженных листков лучился-плавился. И когда его масса спекалась с массой второго листка, жар усиливался. Два первых листка, жарко пылающие и сплавляющиеся, втягивали в этот пожар третий лист, пока еще не утративший формы. Тот с треском расщеплялся, сочился каплями (по бокам и на месте разрыва); потом, словно внезапно ослабев, всхлипнув, как бы весь превращался в пламя — белое, низкое, становящееся все голубее прозрачнее. И когда эти три листка, три огненные мембраны, сворачивались в комок — свистя и пыхтя, сильно и равномерно пылая, всасывая друг друга, — четвертый, нижний лист тоже начинал изгибаться и корчиться, словно в судорогах; переворачивался, притягиваемый к тонкой, как папиросная бумага, стеклянистой мерцающей кожице, образовавшейся вокруг трех поющих мембран. И вырастал шар — белый, голубовато-белый, светло-голубой, — который все расширялся и расширялся. Он переливался разными цветами, лопался — и в то же мгновенье это пламя высотой с человеческую руку утрачивало все краски. Не оставалось ничего, кроме равномерного повелительного дыхания, хрипа. И вот уже всё, что находилось поблизости, скатывалось с каменной площадки, проваливалось вниз, на глубину в несколько метров. Испускало последний вздох в пламени пожара, со стонами испарялось там в глубине, в то время как сверху желеобразные края прожженной в скале расселины постепенно опять смыкались.

Летатели, кружившие сверху, в нужный момент опускались близ этого расплавленного, медленно смыкающегося надреза. К шипящим отверстиям подъезжали копровые установки: поднимая опорные столбы, не вбивали, а просто ввинчивали их в горячую вязкую массу и затем удерживали в вертикальном положении, пока не прекращалась вибрация воздуха, пока стеклянистая каменная каша не обхватывала накрепко подошву столба.

Все новые столбы вонзались в каменную породу острова. Один ряд столбов начинался от лагеря Кюлина и пересекал реку Иокульсау. Другой поднимался от Эхсар-фьорда на Бур-фель. Третий, самый мощный ряд, начинался от мыса Римар, следовал вдоль реки Скьяульванда и обрывался возле дымящегося испарениями лавового поля Оудаудах. И постепенно формировалась гигантская, влитая в камень конструкция: один мостовой пролет соединялся с другим. На этом фундаменте устанавливались круглые барабаны с роликовыми подшипниками. Подвижная несущая конструкция укладывалась на ряд опорных столбов, затем, повернувшись на вращающейся платформе, образовывала следующий отрезок пути, примыкающий к этому, — то есть очередной участок дороги оказывался впереди, а столбы, оставшиеся позади, уже не перекрывались. Эти летучие большепролетные мосты пересекали область от бушующего моря до черного озера Мюватн. Под ними — глубоко внизу, затянутые клубами дыма — простирались расщепленные сизо-голубые глетчеры, каменистые пустыни, узкие долины, обрамленные крутыми скалами. Мосты бесстрашно упирались в плюющееся вулканическое плато.

Не прошло и недели, как первые вагоны уже мчались по рельсам, которые они сами прокладывали по гладким железнодорожным настилам. Поезд катился, по верхним и нижним колеям; каждый из четырех рельсов походил на натянутую тетиву лука, причем луки эти спереди и сзади были длиннее поезда; весь состав был заключен в вытянутый овал, с закруглениями перед головным вагоном и после последнего. Точнее, в два овальных стальных обруча, которые поезд с шумом крутил вокруг себя, вновь и вновь наступая на них, сдергивая их сверху себе под колеса. Поезда с грохотом проносились по мостам — и днем, и в полной темноте задымленной вулканическими испарениями ночи, — бросая перед собой пучки слепящего света, магнетически притягиваемые к следу, впечатанному в подвижные мостовые настилы. Под свежим ветром из утроб вспомогательных судов, относящихся ко всем трем эскадрам, извлекались, доставлялись к вагонам и монтировались на их платформы те машины, от которых должны были погибнуть и Крабла, клокочущий вулкан, и Лейрхукр — клубящееся газами, раздирающее скалы чудовище.

Кюлин запер в этих машинах новые виды энергии. Он в свое время прошел школу Мардука. Но если сам Мардук культивировал деревья, подстегивал (как в кошмарном сне) жизнь, принуждая их к бурному, сверхъестественному росту, то его шведский ученик подчинил своей воле камни и кристаллы. Он нашел корм, которым можно подпитывать камни. Часами Кюлин с восторгом наблюдал, как образуются и соединяются кристаллы. Накопление снежных игл и изменение ледяных узоров на оконном стекле под влиянием человеческого дыхания стало для него первым чудом. А когда он увидел, как долговязый крепкий Мардук, ботаник, работает с сухими семенами, ростками, волосатыми корнями, побегами, срезанными листьями деревьев (под воздействием питательных газов и стимулирующих растворов у стеблей увеличивались волокна, ситовидные трубки и сосуды — точно так же, как на бледной молодой ветке ели начинают расти подушечки, одна клеточная оболочка за другой), им овладело желание поиграть в такие же игры со своими камнями и кристаллами. В этом желании было что-то чрезмерное нахальное низменное, но сопротивляться ему Кюлин не мог: он уже подпал под власть жаркого и смутного влечения. Да, наблюдая за ванночками и нагревательными трубками, в которых хранились его кристаллы, он представлял себе, что кристаллы бросают ему вызов: они ведут себя не так, как он хочет; он должен стать господином над ними. Ведь справляется же человек с животным; разве камень есть нечто большее, чем лошадь? И Кюлин пытался воздействовать на кристаллы нагреванием, различными растворами, электромагнитными силами. Время от времени что-то в этих камнях поддавалось, становилось уступчивым. Тогда исследователь ощупывал их лучами — такими, что отскакивали от них, или пронизывали насквозь, или охлаждали, или нагревали. Он понял, что камни тоже восприимчивы и что среди них можно осуществлять отбор, посредством тепла давления и лучей, — как культивируют породы животных, изменяя состав сыворотки крови. Речь шла не о внешней форме кристаллов, зависимой от случайностей, а об их мельчайших частицах, о запертых в кристаллах прасущностях, о том, как эти прасущности скрещиваются, располагаются, связываются между собой. На них можно было воздействовать, менять их по своему желанию.

Однажды туманным утром — по бегущим по кругу, но и с грохотом влекущимся вперед рельсам, поющим на все более высоких тонах — понеслись через большепролетные мосты элегантные машины. Машины были не больше двух метров в высоту, плоские и длинные, как вагонные платформы, к которым они крепились. В голове у них были отверстия: глаза, которые вместе с головой могли поворачиваться вправо и влево, вверх и вниз. Каждую машину обслуживало около пятидесяти опытных работников, мужчин и женщин. Воздух кишел летателями, которых не удержали от полета ни падающие хлопья пепла, ни страх перед предстоящим испытанием. Порожистая Йокульсау шумела на своем песчаном ложе. Она текла издалека, с глетчера, и катила грязно-серые воды мимо разъяренного вулкана Крабла. Когда испарения над озером Мюватн немного рассеивались, можно было увидеть темную линию Лососевой реки, которая — словно огретый кнутом орущий и плюющийся демон — выскакивала из озера, дыбилась, ибо в нее попадали вулканические бомбы. Она же эти бомбы захлестывала, затаптывала, отбрасывала. Даже сверху был слышен гортанный хрип взбаламученной воды, было видно, как раздраженная река разбрызгивает над упавшими в нее камнями клочья пены. Черные и тихие, высились вдалеке горы плато Фиски. Эти горы вокруг двух вулканов пребывали в покое.

Но хотя они и пребывали — пока — в покое, в них уже обнаружилась своеобразная жизнь. Как если бы у этих существ слегка дрогнули ресницы, веки закрылись, ресницы снова дрогнули… Все началось с Краблы. А вскоре присоединился и Лейрхукр. У обоих склоны — восточный северный западный — чуть-чуть сместились; груз, лежащий на них, попер, попер вверх, будто у вулканов зачесалось спина. По их тяжелым склонам, обращенным в сторону изящных мостовых опор, покатились вниз камни, и камнепад этот не прекращался, он окутал склоны дымкой тумана. Туман сгущался. И пока он распространялся по кругу, от гор во все стороны, люди, находившиеся на мостах, услышали грохот, превосходящий все земные мерки. Нескончаемые шарканье громыхание гул, которые, равномерно нарастая, заглушали перекрывали потрескиванье и шипение вулкана — перекрывали так, что нельзя было понять, из какого места поднимается к небу, с какой стороны доносится этот звук. Ревело и гудело одновременно с юга с запада с востока с севера, и все же гул этот исходил только от стен вулканов, которые, скрытые камнепадами, очень медленно тянулись вверх, как будто, подталкиваемые сотрясающейся землей, пытались из этой рыхлой земли выбраться. Стенки поднимались так, как поднимается — медленно — палец. Или как просыпается спящий: медленно распрямляет спину, упирается в край кровати руками, а взгляд его еще устремлен вниз, он еще видит сон, еще цокает упертым в нёбо языком.

Под взглядами машин Кюлина росли эти стены, машины подстрекали их к вспучиванию. За колышущейся, все более густой завесой мелкого камнепада с растущих стен обрушивались мертвые каменные блоки, для человеческого глаза невидимые; и слетали — поскольку стены их стряхивали — корки застывшей складчатой лавы: разламываясь, грохоча, как падающая шиферная плитка, похрустывая, размалывая сами себя. Кратеры двух вулканов вытягивались в высоту, одновременно расходясь в стороны от незримого ядра, — словно пузыри.

Ленивый Крабла будто получил ноги. Его каменная мантия уже свалилась в грязную Йокульсау, берущую начало от талых снегов глетчера Аскьи. Камни и куски лавы, черные пористые вулканические бомбы, только что танцевали на поверхности воды, будоражили эту взбрызгивающую поверхность — и вот они уже засыпали реку на километровом участке, обломки торчат из потока, река завалена, забаррикадирована, отрезана от моря. На севере и западе каменные вуали окутывают склоны горы. К западу от Краблы дымятся стенки Лейрхукра. Каменный дождь заткнул дыры в старых лавовых полях, завалил туфовые пещеры высотой в рост человека.

Внезапно вершина Краблы надломилась, рухнула. Звука этого обвала люди не расслышали — из-за равномерного гула и рокота разбухающих гор. И одновременно погас вертикальный огненный луч Краблы. Черный дым вихрился на его месте, все более и более уплотняясь; он толчками возносился вверх, на много миль выше задохнувшегося вулкана. Стенки же вулкана — растущие, поднимающиеся все выше, обваливающиеся, видные за каменной завесой лишь как черные тени — заколыхались закачались, словно простыни на ветру. Эти перемещающиеся горы уже не были горами. Они росли в высоту, расползались по земле, по раскалывающимся лавовым полям, до самого Мюватна. Курились и полыхали. Языки огня, голубоватые и зеленые, как по волшебству усеяли их склоны. Огоньки мерцали, словно горняцкие лампы, гасли, снова вспыхивали. Между ними колыхалась качалась стена вулкана — гигантского, высотой до туч, корабля, вломившегося в черную землю. Огоньки множились и змеились по взбухающим горам; наверху снова накренилась вспучившаяся вздыбившаяся каменная масса, бесшумно рухнула в дымящийся кратер.

Вдруг к этому неописуемому гулу примешалось глубинное (первобытное, связанное с адскими безднами), исходящее от самой Земли сопение. И — бульканье, как от гигантского чайника. Мало-помалу оно стихло, потом снова — парализуя страхом — усилилось. Между тем зеленовато-голубые огни на шагающих горных склонах так и продолжали гореть. Среди зеленых теперь прорезались желтые: они подрагивали, тянулись остриями вверх, перекручивались. Чудовищно черный дым вихрился над наполовину осыпавшимися вулканами.

Потом — Треск Удар Удар Взрыв.

Разметаны остатки двух гор: Крабла и Лейрхукр обращены в прах.

Жаркое, во всю ширь земли, пламя: огненные пасти, тявкающие на небо.

Летящие по воздуху базальтовые гранитные блоки; взмывающие вверх и падающие вулканические бомбы. Среди обезумевших оползающих горных масс.

Никого из людей к тому времени поблизости не осталось. Поезда давно прогромыхали назад, мосты развалились. Крабла и Лейрхукр все-таки еще были двумя вулканами; земля же между ними исчезла. На ее месте бушевало огненное море. В земной коре разверзлась трещина. Огненное море устремилось по ней в Мюватн, чтобы его иссушить. Из разреза в Земле изливались огненные потоки: расплавленное каменное содержимое ее нутра, а сверх того — горящая плоть растерзанных вулканов. С ревом прокладывали себе эти потоки путь по нагорью. На юге еще стояли — качающиеся, озаренные пламенем — стены вулканов, расколотые и искалеченные. Они крошились осыпались падали в горячую всасывающую жижу. На юге один огненный поток добрался до подножья могучей горы Бла-фйоль. В черном Мюватне ворочался еще один: спустился до самого дна, полз по нему, но иссушить озеро не мог. Этот дракон хватал воду зубами, заглатывал. Она закипала у него на спине, испарялась. Он же метался по дну. Расшвыривал расчленял опалял огненным дыханием все, что преграждало ему путь. Кроваво-красным было его змеиное тело. Он прорвался-таки через все озеро на южный берег.

Пока по потемневшему небу расползалось зарево пожара, становясь все белее и белее, начальники трех эскадр собрались на судне Де Барруша у северного побережья острова, в Эхсар-фьорде. Де Барруш радостно фыркнул, обнял светловолосого молчаливого Кюлина:

— Кюлин, весь мир будет о тебе говорить. Эта земля уже о тебе говорит. Вслушайся в ее говор. Ты все еще печалишься из-за тех баб и детишек?

Жесткое гладко выбритое лицо шведа:

— Дело совсем не во мне.

Де Барруш чуть ли не пританцовывал (вместе с толстяком Прувасом):

— Кюлин, что важнее: человек или гора? Человек или вулкан? Неужели жизнь вулкана ничего не стоит? Мы обвиняем тебя в убийстве! Ха-ха! В убийстве двух вулканов. А сверх того — одного смазливого черного озера и одной долговязой речки.

— Хватит, Де Барруш.

— Я стою за порядок и справедливость. А сколько живых тварей по твоей вине были сожжены живьем, задушены дымом, раздавлены, искалечены, оставлены без погребения и помощи? Пауки, которые сидели в трещинах скал, — числом около полумиллиона. Тридцать шесть тысяч юных и взрослых мух, не считая их будущего потомства, уже сейчас живого. Семьи, матери… Убиты, угасли. Как ты мог сотворить такое, кто, кроме тебя, решился бы?! А лососи в реках, комары над озером, а папоротники, мхи, трава на земле: они все погибли. Злодеяние, какое злодеяние! Ха-ха! Кюлин, тебе когда-нибудь придется держать ответ перед богом комаров, перед богами мух пауков лососей.

— Мне не до смеха, Де Барруш.

Сестра Кюлина, запрокинув голову, со счастливым видом смотрела на пламенеющее небо. Она, не глядя на Кюлина, гордо рассмеялась:

— Да, что важнее — вулкан или человек?

— Вулкан.

Весь следующий день белые раскаленные массы вытекали из тела Земли — ручьями и перехлестывающими эти ручьи порожистыми потоками. С яростным шипением заливали они старые застывшие лавовые поля вдоль реки Скьяульванда. Короткая фыркающая ночь пролетела быстро. Бледное солнце снова выглянуло из-за края черной и буро-красной облачной гряды. В черно-красных сумерках падал над островом горящий пепел: хлопья дождем сыпались сквозь воздух, пропитанный серными и аммиачными испарениями. Атакующие люди укрылись пока в Эйя-фьорде. Со скал уже начали соскальзывать лавины; они обрушивались, как удары хлыста, на спину моря. Летатели в защитных масках поднимались в небо, посылали вперед и вниз — к изувеченной воющей Земле — искусственные порывы ветра. Таким образом они разгоняли ленивые клубы дыма и могли рассмотреть, измерить диаметры обнаружившихся внизу дымовых труб: гигантских провалов с иззубренными краями, уходящих вертикально вниз, в глубь взорванной Земли.

Остров дрожал, трясся в мучительном страхе. Между высохшим озером Мюватн и задыхающейся, перегруженной талыми водами Скьяульвандой на глазах у летателей внезапно разверзлась трещина длиной в несколько миль, пересекающая старое русло озера; а рядом с нею возник ряд низеньких конусов, будто вытолкнутых снизу гигантским кулаком. Конусы плевались бурой жижей и паром. Колебания и подземные толчки не прекращались. Треск и хруст прокатывались вдоль краев трещины. Края ее сомкнулись и разгладились, как надутые губы. Конусы на несколько минут будто затаили дыхание. И пока трещина, словно червяк, уползала все дальше, на ней бесшумно вырастал новый конус— широкий, еще более расширяющийся, вбирающий в себя другие конусы, уже перешагнувший заполненную им трещину. Чудовищно увеличившийся в размерах конус скрыл под собой и участок на берегу Лососевой реки. И вот уже — поднявшись на сотню, на тысячу метров — взорвался (как взрывается пушечный ствол) новый вулкан, окутанный сернистыми испарениями. Небо — изжелта-черное, когда в него брызнула мощная вертикальная струя огня и лавы — взвыло, и вой этот не смолкал четверть часа. Лососевая река, в которую хлынули потоки лавы, испарилась — как прежде уже испарилась, к востоку от озера Мюватн, Йокульсау. Могучая Скьяульванда, питаемая вечными глетчерами горы Трёлла-дюнгйа, бросила свои ледяные воды против нового огненного потока… и тоже сгорела, изошла белым дымом. Огненные ручьи, побежавшие вдоль русла могучей реки, попали ей в глотку, удушили ее. Отрезанная от моря, она даже не сумела остаться озером. А понеслась, уже в виде пара, вверх; нестерпимый жар заставлял ее подниматься все выше, на километры над своим ложем; там ледяной ветер подхватывал клубы пара и гнал их на запад, к бескрайнему океану.

На территории от Йокульсау до Скьяульванды прежняя Исландия исчезла. Между двумя этими — теперь огненными — потоками показалось горячее нутро Земли. Как если бы великан уже поставил ногу на лестницу, уже ощупывал рукой люк, через который вот-вот, поднявшись чуть выше, вылезет, чтобы, сломав все вокруг, занять подобающее ему место…

Еще и суток не прошло с тех пор, как крошечные агрессоры — люди — обрушили горы Краблу и Лейрхукр. А Исландия уже полыхала в четырехугольнике, занимающем много квадратных миль, длинные стороны которого образовывали два протяженных речных русла, — полыхала и к востоку, и к западу от исчезнувшей реки Скьяульванда.

ОУДАУДАХ-РЁИН (Долина преступников) лежала между двумя заполненными огнем руслами. Она простиралась на сотню квадратных миль, к югу от черного Мюватна, между Скьяульвандой и Йокульсау. Основание ее состояло из угольно-черной лавы. Оно было засыпано черным вулканическим песком. Куски шлаковой корки наползали друг на друга, как льдины. Раньше на юге долины молча высился вулкан Дюнгйа-фьолл, а чуть ниже располагалась широкая горная долина Аскья с темно-зеленым озером. Кратеры Дюнгйа-фьолла уже давно ворчали; долина Аскья свое озеро проглотила. Зато из ее почвы теперь вырывался огонь; порой он затухал, и тогда на пустынную Оудаудах-рёйн с шелестом падали хлопья пепла.

Эскадры покинули северное побережье, чтобы с востока подобраться к вулканам Оудаудах-рёйна — долины, в которую устремились огненные потоки со взорванных Краблы и Лейрхукра. Воина-фьорд глубоко врезался в остров; от Воина-фьорда и стали возводить первые пролеты мостов. Этим мостам предстояло преодолеть громадное пространство. Тем временем южнее начали строить другие мосты: от Мйофи-фьорда, Рейдар-фьорда. Люди настойчиво продвигались вглубь острова, уже дрожавшего под ударами вулканов, — через глетчеры восточного побережья, вершины которых были засыпаны пеплом. Вулкан за вулканом тянулись в северо-северо-восточном направлении по содрогающемуся лавовому полю Долины преступников. Уже пробудились: великий Дюнгйа, Хердубрейд, Тёгл. Великий Дюнгйа имел кратер диаметром 1 600 метров, закупоренный собственными обломками. Огонь поднимался из дымовой трубы в середине кратера. В стороне от других вулканов высился широкоплечий Хердубрейд с отвесными темными склонами. Снежная шапка покрывала голову исполинской горы; от нее, этой снежной шапки, стекали вниз реки. Древний Скьяльдбрейдур: его похожий на короб кратер имел диаметр около двух сотен футов; этот вулкан потух еще в эпоху формирования Земли; его покрывала корка льда, с него стекали в долину речные потоки. Этот вулкан теперь фыркал и клокотал. Именно он когда-то изверг ту лаву, из которой образовалась черная жуткая Долина преступников: Оудаудах-рёйн. Вулкан шипел, из трещин на его восточном склоне выползали длинные дымовые нити. Из недр рокочущего вулкана доносились глухие удары.

Поезда уже грохотали над ледяными, овеваемыми пеплом горными цепями восточного побережья. Мосты были соединены друг с другом; все поезда могли, если бы участок моста за ними обвалился или оказался сброшенным в результате землетрясения, перейти на соседний железнодорожный путь. Изначально участники экспедиции планировали обеспечить защиту вагонов и дорогостоящих машин от раскаленных вулканических бомб. Однако на месте выяснилось, что, когда земля качается и под ее поверхностью скрывается пламя, никаких серьезных мер по защите опорных столбов и вагонов предпринять невозможно. Корабли — после того, как поезда-разрушители тронулись в путь — сосредоточились к югу от Воина-фьорда, в защищенной скальными выступами бухте Хьерад. В эту бухту впадала грязно-серая Йокульсау-ау-Бру (Река-с-мостом). Питаемая тремя глетчерами, она прокладывала себе путь по ущельям; справа в нее вливались ручьи, она несла с собой много песка; песочно-гладкими были ее берега в том месте восточного побережья, где она приближалась к морю. Рядом с ней текла река Лагар, чьи молочно-белые воды изливались из глетчера, расположенного на высоте 4 ООО метров. Эта река образовывала водопады, разливалась широко, как озеро, стряхивала в бухту Хьерад глетчерную гальку и глину. Напротив широких устий обеих рек и расположились, не бросая якоря, суда трех эскадр; их двигатели продолжали работать в полную силу. С берега дул резкий ветер. Пепельная пыль слетала со склонов гор на воду.

Далеко позади, из моря, вставало утреннее солнце. Вагоны прерывисто двигались предназначенным для них маршрутом по подвижным мостовым платформам. С грохотом ползли они вперед, сбрасывая вниз столбы. Тем временем суда, прежде стоявшие в сумрачной бухте Хьерад, медленно отходили на восток, в открытое море.

ГОРЫ, находившиеся за прибрежными глетчерами, к югу от черной дрожащей долины Оудаудах-рёйн, все еще жадно пили соки, которыми угощал их снег, лежавший на них многотонным слоем. По склонам гор стекали реки; сила, исходящая из Земли, сотрясала и этих каменных исполинов, которые казались мертвыми, выветрившимися; бесконечно долгое время просуществовали они, между их телами кольцами поднимался разреженный дым. И вдруг эти каменные сущности повели себя так, будто каждую из них кто-то окликнул по имени.

Базальт — мощный покров, затвердевший на дне Атлантического океана, — покрывает пятьсот тысяч квадратных километров. Шотландия, Исландия, Гренландия поднялись на этом основании толщиной в тысячу метров. Оно образовало террасы и выступы, а сверху усыпано разломанным измельченным туфом. Бури и вода долго выветривали его поверхность, превращая ее в коричневато-желтую вакку. В Исландии, расположенной на шестьдесят пятом градусе северной широты, вода и ветры сформировали из базальта конусы и купола гор, а также трещины-гъяу, которые тянутся с юга на север: одну, с отвесными стенами, возле глетчера Мюрдальс-йокуль, и другую — Лаки, — вдоль которой разбросаны десятки вулканических кратеров. Горы стояли, как слепленные в одну массу комки теста; или как луг, на который сеятель бросил семена ста разных видов трав, и семена эти взошли, и разные травы сбились в единый войлочный ковер. Здешние горные породы тоже с хрустом, с содроганием соединялись — после того, как от них отступался огонь. Ничего не росло среди этого скопления обнаженных гор; они продолжали незаметно и тихо меняться под воздействием медленно разрушающей их воды, тепла и холода, силы тяжести над ними, вокруг них. Халцедоны и цеолиты лежали в жеодах — замкнутых полостях внутри базальта. Его темные массы, метровой толщины шары столбы веера, крепко удерживали вкрапления зеленовато-черного оливина, титанистого железняка, авгита, плагиоклазов. В более глубоких слоях эти породы проникали друг в друга, сплавлялись, словно составные части стекла.

Теперь эти свернувшиеся, словно кровь, каменные сущности ощутили на себе воздействие чего-то, родственного дыханию огня. Как если бы человек, который десятилетиями скитался на чужбине — день за днем в силу горькой необходимости боролся за свою жизнь и уже ничего не помнил, кроме этой борьбы, тяжкого труда на галере, ударов чужеземных надсмотрщиков, — однажды в полдень встретил незнакомца. И тот передал бы ему письмо из дому, заговорил с ним на родном языке и спросил, что его заставляет так долго скитаться в чужих краях: он ведь может вернуться домой…

Или: как если бы нелюбимая замужняя женщина, которая долгое время живет рядом с деспотичным и грубым мужем, рожает ему одного ребенка за другим, сама уже отупела и преисполнилась злобы, — как если бы она, серьезно заболев, вдруг вспомнила о друге своей юности. И вот друг приходит — о чудо, он поправляет ей одеяло, подносит ко рту поильник, одновременно поддерживая правой рукой ее ослабевшую спину. Больная бурно дышит; а потом все-таки выздоравливает, и наступает час, когда эта женщина, окруженная маленькими детьми, прямо в гостиной приникает к груди незнакомого детям дяди, целует его, спокойно целует, и он уводит ее вместе с малышами из опостылевшего ей дома…

Или: как если бы некий народ, который много веков назад был побежден и разгромлен, его сыновья и дочери рассеялись по всему свету, а на родном языке им говорить запретили, да и сам народ, и все его обычаи сделались предметом насмешек; мужчины же этого народа на службе у чужеземцев уподобились рабам, воевали в чуждых для них войнах… И были в этом народе отпавшие, они блистали талантами среди чужих народов, но те их только презирали… Как если бы в этом народе вдруг тайно собрались молодые мужчины и женщины, еще почти дети; и они бы с гневом и страстью подступили к старейшинам своего народа, в потаенных комнатах, и сказали: они, мол, по горло сыты их — старейшин — трусостью, их успокоительными увещеваниями, их готовностью терпеть притеснения. Мол, они, молодые, готовы положить свою жизнь, чтобы устранить это зло… И вот молодые уже и вправду разъезжают повсюду, раздают листовки, тайно разговаривают с людьми. Слух о них распространился в народе, во всех маленьких семьях, между девушками, которые вынуждены убирать чужие комнаты и становятся жертвами чужих мужчин… И в один прекрасный день война уже стоит на пороге. И в один прекрасный день их улицы обретают свободу. И в один прекрасный день на многих крышах развевается знамя, новое знамя. И на улицах толпы радостно обсуждают случившееся… но на каком языке… на том самом: презираемом, победоносном. И все кругом — за окнами, на улицах — плачут. Это час, когда всех умерших — в прошлые века — охватывает дрожь. И они летят к живым из своих заброшенных безымянных могил, слетаются огромными стаями и присоединяются к поющему шествию. Тысячи, тысячи мертвых поют вместе с живыми, летят впереди знамен, и поддерживают их полотнища, и целуют молодым демонстрантам их грязные сапоги и шапки…

Как эти упомянутые мужчина-раб, и женщина, и народ, так же были растревожены и скалы гребни кратеры горные цепи гигантские вершины, погруженные в безмолвие смерти и покрытые льдом. Они — как замочная скважина, к которой прикоснулся ключ — не могли не повиноваться. Они, пусть и ворча, подчинились зову — и всё вокруг них, внезапно взорвавшись, стало светом.

Поддались-таки на уговоры великий Дюнгйа, Хердубрейд, Тёгл, Скьяльдбрейдур.

И когда эти горы с рокотом начали оседать, когда поезда атакующих отступились от них, покатили в обратном направлении, преодолевая один мостовой прогон за другим, менять что-либо было уже поздно. Воздух, пока еще черный и холодный, расщепила красная трещина. Потом: жар и летящие вверх камни. Чернейшая тьма, нависшая над горным плато. Сотрясения Колыхания Колебания Земли… С убегающих поездов еще успели увидеть, в черноте внизу, как запорошенные коричневой пылью снежные поля Смйор-фйоля поднялись и провалились, как их затопила вода, превратив в мутное озеро. И затем остров разорвался — от подножия Хердубрейда на северо-восток, к бухте Хьерад. Песчаная долина между Йокульсау-ау-Бру (Рекой-с-мостом) и рекой Лагар опустилась. Море захлестнуло занимающую много квадратных миль поверхность от бухты Хьерад до группы вулканов Кверк-фйоль, расположенных напротив мощного глетчера Ватна, — и почти мгновенно погребло эту поверхность под собой. Заодно проглотив поезда, которые возвращались от Кверк-фйоля и Аскьи к бухте Хьерад. Поезда — вместе с мостами, столбами, барабанами, железнодорожными настилами — были смыты водой.

Колебания распространились далеко за пределы бухты Хьерад. Приливная волна высотой с многоэтажный дом и шириной в несколько миль вздыбилась и побежала, гоня перед собой ураган, по разбушевавшемуся холодному морю. Двигаясь на восток, она преодолела двадцать градусов долготы и с грохотом устремилась в скандинавские фьорды. Черная вода крутилась возле изрезанных берегов с чудовищной скоростью. Бесшумно исчезли в пене какие-то части Фарерских островов. Приливная волна высотой с многоэтажный дом обрушилась на шотландское и ирландское побережья, рычала на Данию, проникла в Ла-Манш и запрудила Эльбу. Она обогнула Ютландию, завернув в Каттегат[70]. Мелководное Балтийское море всколыхнулось вплоть до Финского залива. Резкий вихревой ветер, разбрасывающий пепел, буйствовал у подножия скандинавских гор.

Над Исландией же тьма рассеялась. Огненные лучи — вырываясь из сердец Дюнгйи, Хердубрейда, Аскьи — вновь и вновь поджигали протянувшуюся далеко на север, примыкающую к руслу Скьяульванды долину Оудаудах-рёйн. Дыхание огня достигло западных глетчеров Ховс-йокуль и Лаунг-йокуль. И когда лед начал сползать в долину, тяжелый базальтовый покров трех вулканов лопнул, спровоцированный испарениями. Эти вулканы вспыхнули, как до них — Крабла и Лейрхукр. Их тяжело мотнувшиеся головы обрушились в трещину, заполненную взбаламученным морем.

В ТОТ ЧАС, когда Исландия треснула — от северной оконечности глетчера Ватна до бухты Хьерад, — мужчины и женщины на европейском континенте поняли, что случилось нечто небывалое, грозящее гибелью. Все машины, которые питали энергией кабели, проложенные по дну океана, вдруг начали работать вхолостую. Кабели эти, необходимые для снабжения экспедиции, на участках длиной в несколько километров были раскрошены или порваны поднимающимися со дна океана обломками горной породы и лавовыми массами. Подобно тому, как бык с перерезанным горлом, лежа на земле, все еще бьет хвостом и издает ужасные хрипы, так же испускали дух и эти кабели — выдыхали энергию на угловатые камни и в воду. Молочно-белые фонтаны взмывали со дна океана вверх. Такая струя калечила водоросли медуз рыб. Из отверстия порванного кабеля вырывались хрипы: он, кабель, все не мог успокоиться.

Был один день, когда в континентальных градшафтах воцарилась мертвая тишина. В тот день на высоте Копенгагена заметили первых возвращающихся летателей. Они приземлились, черные от вулканической пыли (которую ветер нес над Европой, на большой высоте), — и сразу стали требовать новые суда самолеты людей. Еще до их возвращения и сенаторов, и простых жителей градшафтов охватил страх, потому что колебания от подводных и подземных толчков не прекращались, а с неба, с большой высоты, непрерывно падали темные хлопья, так что дня как бы и не было. Но посланцы экспедиции этот страх поубавили. О происшедшем они почти не рассказывали. А просто доводили до сведения государственных чиновников требования начальников эскадр, Кюлина Де Барруша Пруваса, которые — все трое — еще были живы. Сенаторов ошеломил строгий и сдержанный тон посланцев. Поначалу сенаторы намеревались поставить их на место, но холодная серьезность этих людей вселила в них некоторую тревогу.

Новая эскадра покинула Шетландские острова. Переплыв захламленный шлаками океан, попав в полосу сернистых испарений, протянувшуюся вдоль восточного побережья Исландии — здесь вода представляла собой подернутую дымкой тумана зеленовато-желтую вздрагивающую массу, — суда наткнулись на странные, неведомые течения и водовороты. На шестьдесят пятом градусе северной широты и двенадцатом градусе восточной долготы водная поверхность разгладилась, из нее торчали утесы. Корабли обогнули это место с востока. Теплые воздушные потоки врывались в привычную морскую прохладу. Корабли сделали многомильный крюк, продвигаясь к северу; из-за непрерывного песчаного дождя уклонились к западу, обошли незнакомый подводный порог, который, наподобие банки, преградил им путь. С трудом, как бы наощупь, продвигались они на северо-запад. Каменный цоколь острова местами стал выше и дальше вдавался в море, образовав возле берега подобие дюн. Теперь суда плыли к северу от злополучной бухты Хьерад. Но напрасно высматривали моряки обломки последней побывавшей здесь эскадры. Темно-красный огонь прорывался сквозь плотные клубы дыма, освещал им ночи, становившиеся все длиннее. Хотя сияла луна (о которой плывшие с ними посланцы рассказывали, что на Исландию она светит почти так же ярко, как солнце), их окружала бы сейчас беспросветная мгла, не будь этого вулканического факела. Ибо полосы дымных испарений непрерывно тянулись от острова, над морем.

Добравшись до мыса Лаунга-нес (Длинный нос), северо-восточной оконечности острова, моряки решили с помощью того слабого кабеля, который тащили за собой, передать радиосигналы и словесное сообщение на континент. И тут выяснилось, что передача словесного сообщения из-за каких-то атмосферных помех невозможна. Ответные сигналы тоже не поступали; даже при пробных трансляциях на расстояние всего в несколько километров радисты с разных судов не понимали друг друга. Воздух вблизи от источников выброса горячего пепла, от вулканических огненных фонтанов был взвихрен. Пришлось послать в открытое море летателей, которые пролетели много миль на восток, прежде чем преодолели окружающую остров зону высокого напряжения и нашли место, откуда можно было посылать сообщения на континент. Суда искали порвавшийся энергетический кабель. Ведь по ту сторону океана в этот кабель продолжала поступать энергия. Поисковые суда долго пытались нащупать кабель, двигаясь с юга; ближе к северу они наткнулись-таки на его конец — возле песчаной банки, которую прежде, по дороге сюда, им пришлось обогнуть. Без всякого внешнего признака поступающая в кабель энергия теперь уходила в почвенную складку на дне океана. Большой кабель — зажатый задушенный порванный — лежал между донными камнями, накалял-разъедал песок. Поисковые суда, приблизившись с юга, воспользовались имевшимся у них запасом энергии и отделили кабель от породы, в которую он вплавился; при этом поднялась такая высокая волна, что их отнесло в сторону от места аварии. Они тогда по широкой дуге стали огибать остров, удлиняя кабель, — и наконец, к западу от мыса Лаунга-нес, вошли в спокойный Тистиль-фьорд, где, как выяснилось, Де Барруш сосредоточил остатки эскадр.

Прибывшие на новых судах ожидали, что их примут с распростертыми объятиями. Но и начальники эскадр, и команды вели себя очень сдержанно, были заняты ремонтом кораблей и машин, подсчетом запасов; если они и обменивались с новичками парой слов, то только по делу. Лица этих исландских первопроходцев были совершенно черными, опухшими. Мелкий порошкообразный минеральный пигмент, который выбрасывали вулканы, проникал в обнаженную кожу лиц и рук так же глубоко, как тушь, вводимая при татуировке. В результате возникали сильные воспаления. Больше всего пострадали те люди, которые в первые дни после взрыва вулканов летали в запыленном воздухе без защитных масок. Теперь они лежали или стояли в чревах своих кораблей, стонали в темноте: их щеки лбы губы стали бугристыми, толстыми; веки отекли. Если же кто и мог разлепить веки, роговица под ними почернела, как все лицо; конъюнктива была нашпигована каменной пылью. Несчастные боялись моргнуть, ибо при каждой такой попытке ранили внутреннюю поверхность век; в уголках глаз у них виднелись капли крови.

Новой эскадре сообщили, что остров раскололся в направлении северо-восток — юго-запад, от бухты Хьерад до Кверк-фйоля; затем — еще раз, от Воина-фьорда до вулканического поля Дюнгйа. Клинообразный участок между двумя трещинами был затоплен водой. В центральной части острова вулканы, расположенные по краю Оудаудах-рёйн, проломили коренную подстилающую породу, гигантски расширили свои кратеры за счет трещин и воронок от взрывов. Старые кратеры затем полностью разрушились. Зато непрерывно образовываются и исчезают новые лавовые конусы… Разведчики старых эскадр установили, что огненные поля уже начали покрываться толстой лавовой коркой. Огонь сворачивался, как сворачивается кровь, вытекающая из порванного кровеносного сосуда. Однако из недр острова и из прибрежных вод все снова и снова выбрасывались массы расплавленной лавы.

Эскадры разделились. Группы ветеранов и вновь прибывших были перераспределены, перемешаны. Расширить на запад зону пожара, полыхающего в центральной части острова, — такое не представлялось возможным. Группа судов, оставшаяся в Тистиль-фьорде, получила здание: не допускать интенсивной крустификации выброшенной магмы; посредством взрывов облегчить доступ к огненному полю; вести наблюдение за полыхающим участком земли между бывшим озером Мюватн и глетчером Ватна, включая Оудаудах-рёйн.

В начале июня Южная эскадра, которой командовал строгий Кюлин, покинула спокойный Тистиль-фьорд и направилась, огибая побережье острова, сперва на восток, а затем на юг. Светловолосый Кюлин стал жестким и молчаливым, как и другие. Если бы сейчас кто-то попросил его повторить горькие слова, сказанные им в связи с уничтожением здешних туземцев, он бы эти слова и не вспомнил. Вымпелы на мачтах, пестрые костюмы, которыми отличались вновь прибывшие, — от всего этого пришлось отказаться. Тихо было на транспортных судах. На технических же шипели машины. На всех кораблях эскадры, стоящих или плывущих, люди передвигались по палубам только в защитных масках, их с головы до пят покрывал слой сажи. Если они хотели выпить на свежем воздухе воды, вода превращалась в грязь. Если хотели съесть кусок хлеба, он оказывался утыканным острыми вулканическими иголочками. Моряки ели и отплевывались. А из брюха судна доносились стенания: ослепших больных с воспаленной кожей; потом еще тех, кто заболел, надышавшись сернистыми испарениями и пылью, и теперь мучился, хватался за грудь, кашлял, кашлял, корчился, отхаркивался кровью. О континенте никто не заговаривал. Люди вообще по большей части молчали, но упорно старались держаться вместе.

Корабли Южной эскадры, двигаясь медленно и далеко за линией непосредственного воздействия курящихся вулканов, миновали бухту Хьерад. Они увидели — не снимая масок, — как встает на горизонте раскаленное солнце, окруженное кольцом. Слепяще-золотое, оно поднялось высоко в небо. Под ним пылали расцвеченные дикими красками облака. Люди парили над бескрайним серо-стальным морем. И не узнавали его. Это были уже не те воды, по которым они недавно плыли сюда, которые тогда бурлили под килями их кораблей. Моряки не отрывали глаз от воды — гигантского чудища с волнистой шерстью; пытались угадать, что у него внутри. И молчали. Когда на них брызгала влага, они не смеялись. Смахивали ее, отступали на шаг. Мужчины и женщины, умевшие обращаться с ужасными силами, скрытыми в машинах, в основном торчали по кубрикам: грезили, играли в карты, спали. Любая всплывшая наверх рыбина пугала их, делала задумчивыми и раздраженными.

С востока огибали они остров. Волнение на море улеглось. Казалось, их отгораживает от ветра огромная защитная стена. С острова им навстречу сверкала белая масса, сливаясь с горизонтально плывущими облаками; море уносило эту белую разбухающую массу все дальше. То были ледяные горы Ватны; они не пропускали сажу и громыхание вулканов, черная пыль не могла преодолеть их хребет. Корабли с молчаливыми командами, свернув на запад, вошли в пенистые прибрежные воды. Воздух снова начал вибрировать. Люди поднялись на палубы. Сжав зубы, слушали они отдаленный рокот.

Плоский берег с глубокими бухтами. Желтый солнечный свет, обтекаемый темными тучами. Странный багрянец, наполняющий человеческие сердца упрямством и дикой радостью, на северо-западе подмешивается, не ослабевая, к переменчивым краскам облаков… Когда стемнело, на небе осталась только зловещая багряная полоса, которая выманила всех моряков на палубы и по мере того, как корабли продвигались на запад, делалась все больше шире светлее. Люди, видевшие это багряное зарево, сжимали кулаки. Торжествующе смотрели они на воду, и дрожали от внутреннего напряжения, и, опять-таки, стискивали зубы. Ветер с берега гнал облака на юг, а вместе с ними — и дым от огнедышащих кратеров.

Ночь. Тогда-то и услышали моряки глухое ворчание и рокот, о которых не вспоминали с тех пор, как покинули запорошенный пеплом Тистиль-фьорд. У людей что-то стеснилось в груди, они уже не улыбались, втянули головы в плечи, даже дышать стали медленнее — так подействовало на них это ворчание. Они, пока плыли, почти забыли его. Их несла сила винтовых пароходов и собственная воля. Они хотели приблизиться к берегу. Но теперь рокота уже не было. Что-то с рычанием взорвалось и загромыхало. Громыхание доносилось откуда-то из невидимых мест на красной полосе горизонта. Но временами оно исчезало, заглушаемое треском, который подавлял всё вокруг, отторгая в небытие корабль… и море… море… и багряное зарево; заглушаемое будоражащим гулом, рожденным в земных недрах, который не прекращался, а периодически в течение нескольких минут сотрясал и море, и землю. Когда же гул смолкал, море и земля пребывали словно под наркозом. Хлопки свихнувшегося прибоя, серое вздрагивающее небо… Моряки, зажатые в тесном пространстве между мачтами, катушками проволоки, машинами, наблюдали, как стягиваются берега, как земля перестает быть землей. Побережье — протяженные ряды холмов и плоский штранд — погрузилось в море, которое вздыбилось высоко, словно башня, и черной приливной волной (прямой, словно проведенной по линейке) обрушилось на него под завывания отскочившего в сторону ветра. Потом опять вынырнула черная голая земля; холмы уже скатились с ее спины; она дрожала, постепенно успокаиваясь после столкновения с водной стихией.

Корабли отошли подальше от берега. Когда миновала ночь, они оказались в зоне вулканов Гекла и Катла, у юго-западного побережья. Вулканы можно было увидеть только когда ветер с моря ненадолго разрывал завесу черного дыма. Вот и Хеймаэй — один из четырнадцати скалистых островков архипелага Вестманнаэйяр; лежит он напротив похожего на озеро устья реки Маркар. Хеймаэй — самый большой из этих островов: половина квадратной мили по периметру. Прежде здесь жили люди; под кучами щебня, между вулканическими бомбами еще виднеются разбросанные остатки хижин, еще стоит церковь: невредимая колокольня, но крыша проломлена, внутри здание наполнено камнями, как ящик… В бухтах острова Хеймаэй, в нескольких милях от южного побережья Исландии, и столпились, ища укрытия, высокие транспортные суда (несмотря на удушливый воздух).

Потом легкие атакующие суденышки двинулись к берегу. Напротив них высился Мюрдаль-йокуль — Болотная гора, перекрывающая площадь в восемнадцать квадратных миль, еще недавно таившаяся под ледяным слоем. Крепко стоял Мюрдаль, проснувшийся вулканический массив. Ребра его торчали наружу: со всех сторон в склонах образовались трещины. Он выплевывал ленты из дыма и пепла и ими себя окутывал. Катла — дальше за ним — извергала темное пламя и часто скрывалась в собственном дыму. На сей раз людям не пришлось строить много мостов. Они рассредоточились вдоль побережья и оттуда, от осыпаемой горячим пеплом душной приморской полосы, стали продвигаться вглубь. Их целью был ряд действующих вулканов на реке Ска-уфта, от края ледника Ватна до реки Тьоурсау, возле которой восьмиглавая Гекла веками возводила свои стены, террасы, пропасти. Геркулес, который сейчас приближался к ней, пришел не для того, чтобы погубить эту Гидру, вымотать в борьбе и отрубить ей одну голову за другой, а потом попрать поверженное чудище ногами, выпотрошить и развеять по ветру раздувающиеся потроха. Нет, он хотел, наоборот, разозлить Гидру, заставить ее распахнуть одну пасть за другой и вытянуть, одну за другой, все шеи. Свою ярость должно было продемонстрировать чудище — ибо Геркулес хотел выманить его силу. Крепко держал он Гидру на поводке, тащил за собой… Однажды утром транспортные суда, стоявшие перед маленьким островом Хеймаэй, вышли в открытое море. В тот же миг тихие глаза аппаратов Кюлина уставились на гору.

Гекла, чья голова покоилась в облаках, подпрыгнула, будто хотела обрушиться в море. Ее стены, так долго возводившиеся — первый рубеж Марклидар, более высокие Бйол-фель Гра-фйоль Мел-фель, — были просто отброшены в стороны. Над горящей землей они полетели — этот Марклидар, эти Бйол-фель Гра-фйоль Мел-фель. Озеро Тоурис исчезло. В тот же час опрокинулась и Катла. Река Тьоурсау затопила вершину Тунгнау. Когда ледяная гора Эрайва на краю глетчера Ватна изогнулась в собственном пламени и растаяла в нем, не устоял на ногах ни один из людей, в тот момент огибавших остров — будь то на кораблях, бежавших в открытое море, прочь от архипелага Вестманнаэйяр, будь то на других кораблях, продолжавших плыть вдоль берега. Моряки-беглецы натыкались на провода или рычаги, растягивались на досках. Вместе с мачтами вантами трапами, за которые они хватались, чтобы удержаться, их швыряло по палубе. Корабли внезапно совершали прыжок вперед и потом — еще один, и потом — еще, в сторону: как собака, которая пытается допрыгнуть до руки, держащей кусок мяса. Корма выскакивала из воды; винты жужжали в воздухе, крутясь вхолостую; носы врезались в море. У судов, находившихся недалеко от берега, носы врезались в воду так глубоко, что корпус корабля сзади приподнимался и вставал косо, почти вертикально, — после чего опрокидывался набок или вперед, выбрасывая во взбаламученную воду людей бочки части оснастки. Море медленно набухало (под давлением разорванного воздуха), широкой волной набегало на берег, тяжело тяжело висело над бездной. Волны стряхивали на землю гребни пены. Отогнанное ветром от берега, море сворачивалось, как змей, раздувалось до гигантских размеров; в сумерках опять подползало к земле, всю ночь тенью набрасывалось на нее, выплескивало свою ярость — на утесы, обнажившийся штранд, кипящие лавовые потоки; растягивалось поверх них; успокоившись, отползало, отказываясь от всей добычи; опять сворачивалось в клубок и, вобрав в себя камни гальку пепел, приподнималось… дыбилось выше, выше… нарастало… а после снова всей мощью волн с шумом обрушивалось на землю, плюющуюся огнем.

Моряки — которые добрались сюда от Европы, от ее кишащих людьми градшафтов, чтобы добыть из вулканов огонь, и плыли теперь на атакующих кораблях вдоль побережья (вместе с волшебными аппаратами, бесшумно наводящимися хитрыми машинами) — в тот момент, когда огненные столпы погасли, быстро повернули на восток. Но когда с небес грянул первобытный гром, их хрупкие кораблики, построенные из стали и дерева, начали кружиться вокруг своей оси. Спотыкающиеся человечки, посланные европейским континентом, кинулись к приготовленным для бегства летательным аппаратам. С помощью своих крошечных моторов они поднимались в воздух и, перемахнув через крутящийся борт корабля, летели над морем на северо-восток, к неподвижному ледяному массиву Ватны. Еще паря над водой, они чувствовали, как что-то хватает их — со спины или сбоку, за шею или затылок. Подброшенные, словно шары, вверх и молниеносно надломленные, они неслись между гудящими-трещащими-горящими обломками горной породы. Неслись, раздавленные раскаленными ягодицами вулканических бомб, изъеденные-прободенные колючим песком. Многие падали на тот самый Ватна-йокуль, добраться до которого так мечтали, — падали, привязанные к своим весело стрекочущим аппаратам. В бело-голубой лед этого глетчера вклинивались изувеченные человеческие тела: руки в меховых перчатках еще подрагивают, глаза широко раскрыты, уши после того первобытного грома ничего уже слышать не хотят. Лед взрывался под падающими на него снарядами — неугомонными человекогостями. Гости, кровоточащие шары, сами прокладывали себе шахту глубиной в несколько метров, в конце которой и обретали покой. Камни и пепел набивались туда, заполняя пространство вокруг погребенного. Тем временем на мостах пять тысяч человеческих существ, рожденных Европой, видели, как вулканы вдоль трещины Лаки, горы Катла, Гекла начали расти, осыпать себя каменным дождем; как они росли, разбухали, росли, тянулись вверх, взрывались… Всех этих людей поглотил огонь. Когда ночь вокруг них лопнула — из-за сверх-белого сияния, более яркого, чем близкий солнечный свет, — они какие-то секунды еще лежали возле своих машин, судорожно сжавшись скорчившись укрывшись в самих себе. А потом их мускулы больше им не понадобились. Потом они, словно клубы дыма, парили в воздухе — вместе со столбами, мостовыми настилами, шариковыми подшипниками, вагонами, обломками рельс. Были подхвачены огнем, лишены всех мыслей, человеческого естества, телесности; через три секунды стали газообразной лавой: водяным паром, углекислотой, раскаленной известью.

В тот момент, наполненный шумом и буйными метаморфозами (неба моря кораблей мостов человеческих существ), Земля ответила на вопрос, заданный ей нестерпимым жаром, став огненным морем. Море это растеклось от русла реки Тьоурсау до трещины Лаки на востоке, а на север — до полыхающего нагорья Трёлла-дюнгйа. Исчезла в пламени пожара Гекла, ранее перекрывавшая площадь в семьсот квадратных километров: вечный ледник, который отгородился от мира черными шлаковыми стенами, пятью рядами холмов, шестью террасами (сначала, вдоль Вестри-Ранга, — Марклидар; за ним — более высокие Бйол-фель Гра-фйоль Мел-фель; и, наконец, звенья основного хребта, прорезанного коричневыми ущельями). Исчезли также: Рауду-камбар на правом берегу Тьоурсау; вершина Мюрдальс-йокуль. И — страшный Эйяфьядла-йокуль.

В кратер Катлы когда-то бросилась одна ведьма. В результате произошло извержение и глетчер растаял. Земля, освободившаяся от глетчера, стала плодородной: там паслись коровы; маленькие лошадки вброд переходили речки, отряхивались, валялись на песке. Сперва эта гора создала из песчаника и пенистой лавы свой собственный массив, а также черные мертвые ландшафты: Мюрдальс-сандур, Кётлус-сандур. Потом с нее побежали вниз теплые илистые реки, а теперь, под конец, растаял и сам лед: снес, будто срезал бритвой, зеленые южные холмы, отшвырнул их в море. Когда Катла исчезла в пламени, над фьордами бухтами озерами поднялся пар, в них хлынули талые воды.

Пожар распространился на территорию, занимающую два градуса широты: от бухты Скьяльванди до южных предгорий Мюрдальс-йокуля. Огонь бушевал и с восточной стороны могучего ледника Ватна, опалял своим дыханием восточное побережье, где впадали в море Йокульсау-ау-Бру (Река-с-мостом) и Лагар.

КОГДА толчки воздуха прекратились, клокочущие же воды вновь стали перекатываться без определенного направления, с флагманских кораблей, отошедших к югу, послали огненные и цветовые сигналы. Сквозь град камней, тяжелую завесу из пепла проникали эти сигналы. Напрасно. Отойдя дальше в море, разыскивая свои суда, вновь и вновь повторяя красочные призывы в уже светлеющем воздухе, моряки наконец увидели, что с юга к ним приближается группа судов. Матросы этой приблизившейся флотилии рассказали, что дальше к западу им встретилась только горстка кораблей, которые тяжело пострадали от вулканических бомб и теперь, дескать, сражаются с волнами. Начальники эскадр распорядились, чтобы их корабли оставались на связи с флотилией, и, ужасаясь понесенным потерям, отдали команду повернуть на юг. На разведку они послали летателей. Те, вернувшись после недолгого отсутствия, сообщили: целая группа судов следует кильватерной колонной перед ними и как раз сейчас огибает остров в западно-юго-западном направлении. Второе сообщение гласило: это наши — неповрежденные — суда, как транспортные, так и технические. С помощью световых сигналов гудков сирен начальники эскадр и летатели попытались довести до сведения самостийно движущихся впереди них кораблей, что те должны остановиться, дабы вступить в контакт с руководителями экспедиции. Но с кораблей не поступило никакого ответа, они по-прежнему на предельной скорости неслись вперед. Тогда с флагманских кораблей отправили на разведку самых опытных летателей, которые за несколько минут настигли движущуюся впереди группу и опустились на палубы ее судов. Летатели, которым было дано задание быстро выяснить обстановку, сообщить тем морякам приказ командования и сразу же отчитаться перед своим начальством, назад не вернулись. Суда впереди не повернули обратно. Темп их движения не замедлился. Летатель-одиночка — капитан, пообещавший встревоженным руководителям экспедиции, что он выстрелит сигнальной ракетой, если что-то на отколовшихся судах покажется ему подозрительным — долгий час не подавал никаких признаков жизни; потом вспыхнула ракета. Сигнал этот означал, что движущаяся впереди флотилия обратилась в бегство.

Руководители экспедиции собрались на судне Де Барруша. Тучный Де Барруш уже убедился в плачевном состоянии своей эскадры. Люди, мужчины и женщины, были парализованы страхом. Они бездеятельно слонялись, плакали, апатично валялись на койках, расползались по кубрикам, дрожали, раззявив рты. Лишь немногие сохраняли нормальный вид, шепотом переговаривались друг с другом. Когда стало известно, что южная флотилия подозревается в попытке совершить бегство, они заявили, что сами не таковы: они, дескать, вернут беглецов. Прувас, немногословный, как и другие руководители, высказался в том же духе, в каком говорил после катастрофы в бухте Хьерад, даже резче: дескать, им всем предстоит закончить начатую работу, они от нее не отступятся. Он выслушивал людей, одного за другим, и мысленно испытывал себя: их слова казались ему преувеличенными и не совсем верными. Сам он тоже не дрожал от страха, не собирался отступиться от начатого, но чувствовал с тревогой: что-то остается невысказанным. Ему понравилась фраза одного моряка: тот заявил, что не уйдет от такого пожара, что хочет к нему вернуться. В этом была какая-то правда. Де Барруш раздраженно подвел итог: нельзя позволить южной флотилии сбежать в Европу. Они сейчас находятся далеко в море, за пределами зоны дыма и падающих хлопьев. С помощью восточных судов радиосвязи, с места, откуда передаются сообщения на континент, можно связаться с эскадрой, стоящей в Тистиль-фьорде, дать им успокоительные разъяснения по поводу случившегося, а заодно попросить о помощи при задержании и изоляции дезертировавшей флотилии.

Суда двигались дальше, и в какой-то момент с них заметили большое транспортное судно из числа дезертировавших, с пробоиной, которое медленно погружалось в воду. Капитан этого судна подал сигнал: их-де не надо преследовать, дыру в корпусе просверлили они сами. Де Барруш лично посетил странный корабль. Там верх взяли сломленные духом. Люди вели себя как пьяные. Никто не плакал. Но все отводили глаза от только что прибывших моряков или смотрели на них тупо, без выражения. Были и такие, что с кулаками набрасывались на каждого, кто задавал им вопросы или дотрагивался до них. Многие просто стояли, ухмыляясь; другие зевали. На палубе и на трапах воняло: повсюду лежали кучки коричневого и желтого человеческого кала; от людей несло нечистотами. Некоторые стояли или сидели на корточках в лужах мочи: мочились, не расстегивая брюк, прямо на свои ботинки.

Де Барруш спросил, кто сделал пробоину.

Капитан устало прикрыл глаза:

— Я. Вместе с другими.

— Зачем?

— Иначе не получалось.

Де Барруш подошел к нему ближе:

— Не получалось?Другие ведь как-то справляются. Смотри мне в лицо.

Молодой капитан глаз не открыл.

— Я… я и пробовать не хочу.

Де Барруш схватил его за плечи, встряхнул:

— Ну-ну, хочешь, конечно.

— Нет, не хочу. Ничего такого я больше не вынесу. Еще раз — нет.

— Мы справимся все вместе. Скажи только, что хочешь попробовать.

Но с отупевшими, оскотинившимися людьми разговаривать было бесполезно. Де Барруш, сверх того, опасался, как бы его не убили (что, видимо, произошло с посланными прежде летателями). Капитана он держал за руку:

— У твоих людей что-то с головой не в порядке. Им-то ничего особенного пережить не пришлось. Не смотри туда.

Капитан, объятый ужасом, послушно шел рядом.

Между тем остальные корабли-дезертиры успели уйти далеко вперед и уже налаживали связь с радиостанциями Скандинавии, европейского континента. Атакующие суда Де Барруша устремились в погоню. Преследователи посредством сигналов предупредили: «Сдавайтесь!» Де Барруш довел своих людей до исступления. Новые предупредительные сигналы… И тут смертельно усталые, запутавшиеся люди на кораблях-беглецах увидели, как спокойное море, по которому они только что плыли, мечтая обрести покой, ополчается против них. На поверхности воды что-то потрескивало; сумрачное небо у них за спиной вдруг осветилось. После этой дрожащей вспышки моряки, в чьей крови еще был растворен ужас перед вулканами, заметили: черная облачная пелена, нависшая низко над водой, алчно подкрадывается все ближе. Море, еще минуту назад казавшееся надежным убежищем, теперь дребезжало ультиматумами Де Барруша; тучи, приблизившись к морю и слившись с ним, черно-каменными громадами накатывали на корабли, разбрасывая клочья пены. Казалось, само море, несущее беглецов, злобствует на них, содрогаясь от отвращения. Корабли-беглецы устремились в тяжелую тьму. Смирившись с тем, что грозная вертикально вздымающаяся вода образует крутящиеся воронки. И что в шипящей тьме шныряют, разбрасывая вокруг себя пучки света, разведывательные лодки Де Барруша… Не прошло и часа, как корабли дезертиров были захвачены. Команды десантников прыгали с лодок в море и плыли. Многие корабли затонули, прежде чем десантники до них добрались.

Эскадра повернула обратно, на северо-запад. Хныканье на захваченных судах… Связанные строптивцы так ревели под палубами, что Де Барруш велел остановиться прямо в открытом море и с горсткой своих помощников, мужчин и женщин, стал обходить обезумевшие корабли. Он вынужден был отдать приказ, чтобы самых неукротимых буянов сбросили в воду. Младшим командирам поручил позаботиться о дальнейших мерах по восстановлению порядка. Плачущих испуганных пленников — связанных — переправили на два специально выделенных для них транспортных судна. Оба эти корабля теперь плыли в середине эскадры, под белыми флагами.

Эскадра вошла в прибрежные воды полыхающего грохочущего острова. С нарастающим возбуждением огибали участники экспедиции восточное побережье Исландии. Они знали, как дорого заплатили за последнюю атаку на остров; и хотели теперь оценить свой выигрыш. В молчании встретились близ северо-восточного побережья основные силы обоих флотов. Те, что оставались на севере, ничего не узнали о двух кораблях под белыми флагами, задвинутых в какой-то маленький фьорд. И пока суда еще обменивались приветственными радиограммами, из Норвегии сообщили, что несколько сотен грузовых летательных аппаратов, с личным составом, уже летят в Исландию; и еще: что как раз сейчас новый флот покидает гавань.

Еще прежде на материке — в градшафтах — с болью дрожью и замешательством услышали тревожные сообщения обратившейся в бегство южной флотилии. Сенаторы предполагали, что все руководители экспедиции погибли. Вскоре, однако, их несколько успокоили односложные радиограммы от Северной эскадры, возглавляемой Кюлином; Кюлин, не вдаваясь в подробности, требовал кадровых подкреплений и материальных ресурсов. С чувством облегчения и с некоторыми сомнениями сенаторы эти требования выполнили. Они, по сути, не знали, что там, на Севере, происходит. И стали распространять впечатляющие, но наполовину выдуманные слухи об успехах заморской экспедиции. Все больше переселенцев временно возвращалось в города и скапливалось там — в ожидании новостей. Даже у сенаторов было чувство, что, несмотря на огромные потери, значимость происходящих на Севере событий превосходит самые смелые ожидания. Однако отчаянный крик о помощи дезертировавшей исландской флотилии словно парализовал их; с тем большим напряжением они теперь ждали, как поведут себя руководители и рядовые участники экспедиции. Втайне сенаторы надеялись, что волна паники захлестнет и остальных исландских первопроходцев: так сказать, смоет их прочь — этих опасных молчунов. Но тут пришли сообщения от неуклонно продолжающей свою миссию Северной эскадры. Новая эскадра была отправлена к берегам Исландии. Сенаторы сами мало-помалу превращались в молчунов.

Когда поступило сообщение о скором прибытии новых судов, Де Барруш отдал приказ предоставить оба корабля под белыми флагами их судьбе, избегать любых контактов с ними; и добавил: его, дескать, участь этих кораблей вообще не волнует. Младшие командиры хорошо понимали, какая опасность исходит от деморализованных, вечно жалующихся или ерничающих пленников. И потому распорядились, чтобы надзирающие матросы покинули эти корабли. Однажды ночью оба корабля просто-напросто исчезли из Тистиль-фьорда; больше о них никто не слышал.

ТУРМАЛИНЫ — так называется подгруппа минералов, которые встречаются в виде вкраплений или жил в крупнозернистых гранитах. Эти минералы могут содержать магний, и тогда становятся бурым дравитом; примесь железа делает их угольно-черным шерлом; желтоватая и бледно-зеленая разновидности, содержащие натрий, называются ахроитом. Месторождения таких камней встречаются, например, в «гранитном районе» Олбани[71], в Ныо-Гэмпшире, в Англии (на вершинах Дартмурских холмов[72]). Бор, кремневая кислота и другие прасущности когда-то вселились в турмалины и вместе с ними распространились по поверхности Земли. Под воздействием воды, испарений, газов новые сущности преобразовывались в светлую слюду; они размножились больше, чем сапфиры. Люди хорошо знали длинные столбчатые кристаллы турмалинов с четкой продольной штриховкой: как они торчат из скалы (иногда искривленные или надломленные, легко обламывающиеся), а на концах заканчиваются пирамидками. Турмалины встречаются в виде радиально-лучистых агрегатов, а также отдельными вкраплениями (часто — в срастании с разными видами топаза и кварца). Им свойствены удивительная восприимчивость и возбудимость. При нагревании турмалины электролизуются, это было замечено уже давно: один конец кристалла заряжается положительно, другой — отрицательно. Ученые пришли к мысли, что турмалины можно использовать, чтобы преобразовывать тепло — эту растекающуюся, быстро улетучивающуюся энергию — в более устойчивую энергию электричества. В Техасе, Бразилии, на Британских островах градшафты ради гренландской экспедиции начали сносить горы, взрывать гранит, отправлять турмалин для дальнейшей обработки на склады под бельгийским городом Монсом. Там размельченную каменную породу очищали, нужные минералы плавили, подвергали перекристаллизации. И изготавливали из них полотнища, наподобие бамбуковых занавесок. Турмалины висели, нанизанные рядами, как продолговатые бусины, и упруго покачивались; все кристаллы были отделены один от другого вставками из иного минерала. Этим полотнищам предстояло впитать в себя яркое пламя вулканов, превратить его жар в поток электроэнергии, которая позже, в Гренландии, снова будет выдыхать жар, но уже не столь концентрированный. Такие полотнища, одно за другим, производили в Монсе. Запасы измельченной гранитной породы быстро уменьшались. Перевозили эти эластичные пегие кристаллические полотнища на огромных грузовых судах. Полотнища могли вобрать в себя — с поверхности земли — жар любого огня. Они и были развешаны в трюмах тех фрахтеров, что взяли курс на Исландию.

Вилкообразная трещина делила на части то, что еще сохранилось от Исландии. Трещина тянулась с самого юга до Трёлла-дюнгйи, а дальше разветвлялась: продолжалась на север, вдоль русла Скьяульванды, и на восток — параллельно Кверк-фьоллу. Там, где раньше стояли Крабла и Лейрхукр, восьмиглавая Гекла и ужасная Катла, теперь бушевало огненное море. Вся его масса равномерно вздымалась и опадала; она пульсировала, угрожающе колыхалась, разрывала только что образовавшийся каменный панцирь, пенилась лавой, уходила обратно под землю, оставляя в каких-то местах черные провалы. Белые пузыри выступали на поверхность, которая тяжело перекатывалась, словно расплавленный металл, — желто-красная, желто-коричневая. Вместе с этими пузырями танцевали куски раскаленной лавы. Сколько-то времени они двигались по задымленному огненному морю, на юг на север. Потом пузыри исчезали, но в каком-то одном месте пузырь оставался, становился шире и выше, разбухал до размеров горы; все огненное море вдруг начинало дрожать; колебалось даже каменное основание острова. Море поднималось, как бы вспучивалось под этой белой горой из пара. Судорожно дергалось — и вверх, словно выбитые ударами хлыста, летели камни. К их звонкому гулу добавлялись грохот, толчки, органно-гулкий рокот. С таким звуком, будто ударил гром, паровой пузырь лопался, и ветер гнал его клочки над морем и горами острова. Лавовые массы вырывались из образовавшегося на море хоботковидного ротового отверстия; они вздымались колоннами и снопами, развертывались как веера. Потом эти огненные фонтаны опадали, и опять появлялись белые облачка пара.

Эскадры, которые (вместе с грузовыми судами, доставившими турмалиновые полотнища) стояли на якоре в Тистиль-фьорде и к югу от Мюрдальс-йокуля, из-за выбросов вулканических бомб, взрывов газа и лавы не могли приблизиться к огненному морю. Приходилось посылать с разных сторон целые эскадрильи летателей, которые и кружили над морем — сперва без груза, а потом с растянутыми турмалиновыми завесами. Эскадрильи двигались от мыса Рифстаунги на севере, от Воина-фьорда на востоке — к месту, где прежде стояла гора Хердубрейд, развалины которой теперь медленно оседали в раскаленную жижу. Летатели гибли во множестве; но никто из них не падал духом. На любое задание находилось полно желающих — и мужчин, и женщин; потери были ужасными, но их принимали к сведению чуть ли не с жадностью. Старые и новые участники экспедиции слились, усвоив единое мироощущение. Полотнища, которые нельзя было растянуть над колеблющейся землей, взрывающимся и вновь успокаивающимся морем — никакие столбы этого бы не выдержали, — приходилось руками держать над поверхностью, близко к огню. Они рвались, погружались в вязкую массу и расплавлялись, обрушивались в нее вместе с летателями. К тому же какие-то части лавового моря уже начали устрашающе меняться. Вулканы, прежде выглядевшие как отдельные наполненные огнем кратеры, теперь выстраивали между собой шлаковые стены, а в море тоже образовывали вокруг себя валы. Казалось, будто на глубине хранятся остовы старых вулканов, которые теперь восстанавливают свои тела. Озеро Мюватн, в окрестностях которого действовала первая экспедиция, опять обступили горы, соединившиеся в расплывчатую линию. Необозримо далеко, во все стороны, разлились по этой земле лавовые потоки. Днем, в сумрачную погоду, они казались иссиня-черными, ночи просвечивали их насквозь, окрашивали в белый цвет. Потоки лежали в каменных мешках, созданных ими же. Части эскадры, прежде стоявшей в Тистиль-фьорде, разрывали эти мешки, загоняя под окаменевшую оболочку газы: вместе с газами раскаленная лава вырывалась наружу. Образовывались все новые лавовые потоки — ленты шириной в несколько миль, на которые потом наслаивались следующие, так что «ленты» в конце концов достигали высоты многоэтажного дома: уровень земли в тех местах, где они текли, поднимался; летатели использовали ураганные бомбы, чтобы обезопасить себя от пепла и обломков камней, работали в покрытых испариной защитных масках.

Они развешивали полотнища на столбах, ряд которых тянулся к югу: вдоль русла Скьяульванды, над ледником Ховс-йокуль и дальше — параллельно засыпанной реке Тьоурсау, мимо разрушенной Геклы. Второй ряд столбов монтировался вдоль западного склона ледникового массива Ватна и, минуя Кверк-фьолл, продолжался на северо-восток, до моря, — по той линии, где прежде протекала река Лагар, впадавшая в бухту Хьерад. Третий ряд столбов шел от Эхсар-фьорда мимо Хердубрейда к Дюнгйа-фьоллу, полукругом охватывая район высохшего озера Мюватн. Таким образом, огненное море было со всех сторон плотно окружено столбами. И началась чудовищная, смертельно опасная работа: целые эскадрильи летателей кружили — с полотнищами — над курящейся паром, постоянно чреватой новыми выбросами лавовой массой, над кипящим морем, и развешивали завесы на столбах. Действовать нужно было с молниеносной быстротой: в каждом месте дожидаться удобного момента, чтобы растянуть полотнища между западными и восточными столбами или, скажем, между районом Мюватна и столбами на северной оконечности Ватны, на Кверк-фьолле. Растянутые мерцающие кристаллические полотнища висели — на высоте многоэтажного дома — над магмовым морем. Под ними летали, разбрасывая ураганные бомбы, люди из прежней Северной эскадры: они взрывали размягчали серую корку, которая, словно пенка на молоке, образовывалась на поверхности раскаленного бело-желтого лавового потока. И вот уже нити кристаллических бус падали сверху, как чайки, устремляющиеся на рыбу, которая показалась в прозрачном верхнем слое воды; потом — растянувшиеся, набухшие, потрескивающие — снова устремлялись вверх и, снятые со столбов, парили в воздухе, уносимые летателями к холодной земле и к кораблям, в то время как новые эскадрильи уже готовились к следующей атаке.

По другую сторону от столбов, близко к морю, участники экспедиции построили ангары для заряженных турмалиновых полотнищ. Электрическое напряжение в заряженных завесах было столь велико, что первые — незащищенные — летатели на обратном пути теряли сознание и вместе с ними обрушивались в воду. Потому что на пути через холодную атмосферу, занимавшем всего несколько минут, завесы отдавали часть накопленной энергии. Потом люди додумались при пересечении границы огненной зоны подогревать металлические сетки, на которых во время перелета лежали полотнища; сетки, соприкасаясь с заряженными полотнищами, испускали пар. Ангары приходилось строить очень близко от вулканов. Туда, в ангары, сбрасывали полотнища, распространяющие вокруг себя энергию. Полотнища позвякивали, жужжали. Бросали их в тугоплавкую цитроново-желтую массу, в гигантские ванны ангаров. Такая масса — до самого дна ванны — оставалась прозрачной, отливала опаловым блеском; в ней медленно всплывали пузыри величиной с яблоко. Тяжелые струящиеся шлиры, как нити пряжи, обволакивали турмалиновые полотнища. Когда полотнище доставали из горячей маслянистой жидкости, все его звенья уже были покрыты желтовато-серой глазурью. Оно больше не жужжало; до него можно было дотрагиваться, стряхивать липкие капли.

Между тем грузовые суда с турмалиновыми полотнищами продолжали регулярно прибывать с континента, переплывая воды великой Атлантики. Они плыли, окутанные в свист ветра, снизу доносился плеск, а издали — глухое ворчание. Они будто парили в воздухе, среди летучих облаков, — сопровождаемые качурками, серебристыми чайками с зубчатыми хвостами и прочими птицами-ныряльщиками. Океан под ними уходил вниз на три тысячи метров. Он был наполнен рыбами водорослями медузами, а также комочками слизи — простейшими организмами. Он метался на своем ложе, образуя приливы и отливы. Среди сверкания и блеска парили суда.

НА КОНТИНЕНТЕ решили, что пора наконец получить заряженные полотнища. Брюссель и Лондон пришли к такой мысли одновременно. Они были постоянно заняты поиском новых средств упрочения власти и боялись, как бы исландские первопроходцы не присвоили эти полотнища, свойств которых никто толком не знал, но которые казались опасными. Сенаторы с каждым новым кораблем посылали секретных агентов, которые пересчитывали уже заряженные полотнища и потом отчитывались перед своими хозяевами. Когда с континента пришло требование отправить туда полотнища, Кюлин Де Барруш Волластон Прувас это требование просто проигнорировали. Тогда сенаторы — еще больше встревожившись, но внешне эту тревогу никак не выказывая, — назначили новых руководителей экспедиции, которым и поручили доставить полотнища. Новая хорошо оснащенная эскадра появилась у берегов Исландии. Де Барруш целыми днями морочил вновь прибывшим голову. И угрожал их руководителям. Старый исландский флот был в курсе происходящего; он принял сторону Кюлина и Де Барруша. Вновь прибывшим, которые мало что понимали, приходилось вновь и вновь выслушивать оскорбления в адрес сенатов; прежние руководители, как и рядовые члены экспедиции, не стеснялись с презрением высказываться и о сенаторах, и о самих градшафтах, так что посланцы континента чувствовали себя весьма неуверенно и подозревали, что ведут переговоры со смутьянами. Они посылали отчеты на родину; сенаты в ответ давали понять, что их дело — позаботиться о погрузке полотнищ и по завершении таковой покинуть Исландию; а кроме того, им следует сообщить Кюлину и Де Баррушу, что те останутся без снабжения, если и впредь не будут должным образом реагировать на постановления сената. Кюлин и Де Барруш хоть и неохотно, но пошли на уступки. Только позже в головах у них забрезжила мысль, что градшафты, скорее всего, их боятся. И они удивились; и тут же поняли, как нелепо их удивление. У сенатов, вероятно, есть основание испытывать перед ними страх. А вот у них самих никаких оснований для страха нет. Что они вообще такое — эти чужие, очень далекие сенаты, когда-то пославшие их всех сюда?

Когда Кюлин вышел на порог своего палаточного домика и сквозь клубы дыма впервые увидел, как только что прибывшие из городов летатели суетятся вокруг столбов, с полотнищами и ураганными бомбами, у него слезы выступили на глазах. Все «старики» чувствовали себя униженными. Работы ускорились. Ветераны и новички старались не вступать друг с другом в контакт. «Городские» иногда подвергались злонамеренным провокациям. Старые эскадры уже успели складировать в трюмах своих кораблей огромное количество турмалиновых полотнищ, в которых, как им казалось, они нуждались, и теперь праздно стояли в прибрежных водах, а их моряки наблюдали за новичками и мучились, не зная, какое решение принять. Наконец в один прекрасный день они разрушили все столбы, разрушили также ангары с ваннами для нанесения изолирующих покрытий — и прогнали новичков, просто заставили их сесть на корабли и выйти в открытое море. Те подчинились, не осмелились вступить в борьбу с ожесточившимися ветеранами. В Копенгагене, Гамбурге сенаторы встретили вернувшийся флот с наигранной невозмутимостью. Они поблагодарили руководителей экспедиции за приложенные теми усилия, посмеялись над жалобами в адрес Де Барруша, сделали вид, будто безмерно счастливы получить наконец заряженные полотнища. Сенаторы распространили слух, что посланные в Исландию младшие командиры вели себя там некорректно по отношению к Кюлину и Де Баррушу; но это, дескать, уже не имеет значения: главное, таинственные полотнища теперь находятся у них, у сенаторов. Ученые, мол, уже начали изучать их свойства. Исландскому флоту окольными путями дали понять: в результате определенных процедур из присланных турмалиновых полотнищ была высвобождена удивительная энергия. На самом же деле физики и техники, подчинявшиеся непосредственно сенатам, со страхом накинулись на заряженные кристаллические завесы, пытаясь выяснить, не таят ли они в себе некую угрозу.

Однако исландский флот не особенно интересовался слухами с континента. Корабли всех эскадр стягивались к мысу Рифстаунги на севере Исландии, угрожающе затянутой клубами дыма. Именно с мыса Рифстаунги, через снежную вершину Свальбарда, возводили первую линию мостов для атаки на остров. Теперь с каждого корабля спустили шлюпки, и шлюпки эти поплыли вдоль прибрежных утесов. На одном снежном поле, на склоне усеянного пеплом Свальбарда, был устроен день поминовения погибших участников экспедиции. Случилось так, что после слов Кюлина (который, чтобы защитить глаза от летучего песка, заслонял лицо коричневой меховой шапкой) все две тысячи его слушателей опустились на колени в снег. Они набирали в горсть пепел, щупали подтаявшую белую массу. У многих судорожно сжимались кулаки при мысли об обоих кораблях под белыми флагами, об их печальной и страшной судьбе. Моряки молчали и как бы грезили наяву. С опущенными головами, взявшись за руки, они медленно вернулись к шлюпкам. А потом корабли, не сговариваясь, так же медленно описали прощальный круг почета вокруг всего острова. Люди снова увидели Тистиль-фьорд, где когда-то долго стояла одна из эскадр, и мыс Лаунганес, и Воина-фьорд (теперь над ним сотрясались вулканы, черные гигантские чадные вихри закручивались в спирали, мелькали красные просверки, снизу доносился гулкий лай). А вот и песчаная банка, сместившаяся к востоку; пришлось огибать ее; возникла она после той катастрофы в бухте Хьерад. Остров еще раз показывал им себя: свои бухты и мысы, ледяной колосс Ватны (сияющая громада которого теперь поднималась прямо из моря); пылающий, покинутый людьми южный берег; маленькие мертвые острова; западный берег; и снова — горы мыса Римар, северный ледник Мюркар-йокуль, ту бухту, куда раньше впадала испарившаяся река Скьяульванда, мыс Рифстаунги, Тистиль-фьорд. Они плыли теперь под защитой гор с седловинами и протяженными хребтами, ветер не доносил сюда хлопья пепла, рокот вулканов был приглушен. Морякам приходилось огибать какие-то места, потому что там морское дно, казалось, приподнималось и начинало испускать дым. В других местах внезапные выбросы лавы отгоняли их от берега. Но они снова и снова приближались к этому острову — по своей воле, с внутренней сосредоточенностью, с преданной любовью к нему.