Граф Орлофф

Глава 11

Дорога до Парижа была скучной, ничего серьезного или интересного с нами не происходило, мне даже нечего вам рассказать. Никаких приключений с нами не происходило, да какие могли быть приключения, если красивую и богатую даму сопровождали более тридцати верховых и вооруженных мужиков разбойничьего вида. Ни один французский шевалье или просто разбойник с большой дороги на наше польское лакомство не подумал бы и покуситься! Вы же понимаете, что под этим лакомством я, конечно, имел в виду нашу польскую паненку Яну, но должен откровенно вам признаться в том, что сама эта польская стерва под такое ласковое определение не подходила. Пользуясь тем, что она была единственной женщиной в нашей мужской компании, из-за скуки эта злыдня в образе красивой женщины с нами начала вытворять все то, что ей только в голову приходило.

Когда ей прискучило в полном одиночестве трястись в карете, любуясь и перебирая свое шмотье, то она решила нами заняться. Яна решила заняться устройством всяких маленьких, бесплатных развлекательных представлений. Представлений, — разумеется, это по ее пониманию, а по нашему — больших пакостей!

Утром после завтрака в очередной дорожной харчевне, наша польская пани решила полюбоваться окрестностями, скача верхом на горячем скакуне. В момент разговора эта хитрая стерва посматривала мне в глаза, свои алые губки, облизывая остреньким язычком. Разумеется, в тот момент мои мысли были заняты несколько иными обстоятельствами, поэтому вместо того, чтобы этой польской даме попросту отказать, я смалодушничал, утвердительно кивнув головой.

Когда мы уже были совсем готовы отправиться в дорогу, то Яна вместо того, чтобы занять место в карете, отправилась на конюшню хозяина харчевни выбирать себе жеребца для прогулки по окрестностям. Она его выбирала так долго, словно покупала очередное новое платье, что мне хотелось рвать и метать, громко возмущаться. Но я сдержался, увидев вахмистра Епифаненко, который ее сопровождал, который оставался невозмутим, словно степной истукан. Он так и ни сделал ни единого замечания этой польской выдре.

Мы же, тридцать мужиков, были вынуждены крутиться без дела по двору харчевни, стараясь хоть как-то скоротать время ожидания.

Русские кавалеристы, оказавшись без присмотра своего вахмистра, стали на моих глазах терять воинскую дисциплину. От нечего делать и для того, чтобы скоротать время они потихоньку принялись за разграбление этой самой харчевни и постоялого двора. Для разогрева они сперли деревянное ведро, стоявшее у колодца, зачем оно им понадобилось я так и не смог сообразить. Затем палашами они мастерски обезглавили пару куриц. Когда солдатики совсем разложились, на глазах хозяина они совсем уже собрались разложить костерок во дворе, чтобы обезглавленных курочек зажарить. Но я вовремя это их воровское намерение подметил и пресек! Подошел к парням, и на хорошем русском матерном языке разъяснил этим обалдуям, что на жарку курицы у нас нет времени, так как должны скоро отправиться в дорогу. И что вы думаете, они послушались, начали куриц полусырыми глотать! Мне же было особенно приятно узнать, что за время своего пребывания в этом самом Париже я пока еще не забыл своего родного языка. Сожрав этих несчастных куриц, эти простые русские парни для коротания времени принялись гонять местную женскую прислугу харчевни по всему двору, загнав кого-либо в угол, они тут ей задирали подол. Но уже в эти дела не влезал, так как все вершилось по обоюдному согласию!

В этот момент, на третьем часы нашего ожидания, из конюшни появилась гордая полячка, а вслед за ней шел невозмутимый вахмистр Епифаненко. Под узду он вел заседланного жеребца, который был таких статей, которых я в жизни прежде не видел. Но вскоре, правда, выяснилось, что наша милая паненка слегка обмишулилась, вместо верхового жеребца, она выбрала себе под седло крестьянскую скотину, годную только для работы в хомуте на крестьянском поле.

Мои парни и парни Епифаненко как-то радостно зашевелились, заулыбались. Яне это шевеление и мужские презрительные улыбки явно не понравились, она о чем-то переговорила с Епифаненко. После чего сладкая парочка развернулась, отправилась обратно на конюшню. Вскоре они вновь вернулись, на этот раз под узды вели настоящего скакового жеребца уже под селом.

А затем начался самый настоящий спектакль пантомима!

Польская женщина сама без какой-либо помощи со стороны старалась взобраться в седло своего жеребца, она делала это на виду у тридцати мужиков. И чего она для этого не предпринимала, то с одной стороны подойдет к жеребцу, то с другой. То одну свою ножку она поднимет, то другую, чтобы вставить ее в стремя. Разумеется, из-за отсутствия ежедневной практики у нее ничего не получалось, седло лошади для этой женщины оставалось недостижимым!

Но дело было не в этом, я вдруг обратил внимание на то, что все люди во дворе харчевни превратились в зрителей, которые с восхищением в глазах наблюдали за этой красивой полячкой, за тем, как пыталась взобраться в седло своего скакуна.

Тридцать заросших недельной щетиной, нестриженых мужиков, наши дорожные бритвенные приборы по несчастливой случайности оказались погребены под женскими платьями в рыдване, со всех сторон окружили полячку. Она же не обращала на них ни малейшего внимания, принимая различные позы в своих попытках взобраться в седло скакуна. Эти же мужики молчали, они только громко, натужно дышали и сопели, всматриваясь и переживая эти соблазнительные позы и эти слабые женские охи, ахи. Особенно действенными на мужиков оказались другие грязные словечки, вполголоса произносимые паненкой в тот момент, когда она терпела очередную неудачу.

Все это время я никак не мог разобраться в том, почему наши мужики так внимательно наблюдают за Яной, ни один из них не вышел и не помог даме взобраться в седло. Да и эти женские охи и ахи звучали как-то слишком ритмично и очень знакомо! Когда Яна в очередной раз задрала высоко кверху одну из своих прелестных ножек, я вдруг увидел кое-что такое, что мне не следовало бы видеть в данной ситуации. Моя полячка совершенно не имела женского нижнего белья, я забыл совсем о том, что первые женские панталоны только-только должны были появиться на свет, пока же они не завоевали популярности даже в Париже. Чтобы прекратить женское насилие над бедными мужскими разумами, я незаметно щелкнул пальцами и эта стервочка, словно ласточка касатка, взлетела в седло жеребца.

Ну, и хитры же это наше бабье, они даже магию успевают повернуть себе на выгоду?! В мужском седле жеребца Яна сидела по-женски, ножки в одну сторону, но она сделала так, чтобы между складок ее длинного платья невинно проглядывала коленочка ее ножки. И результат этой небрежности был на лицо! Благодаря своей голенькой коленочки моя польская пани всех этих грязных, не мытых и не чесаных мужиков захватила под свою власть, ни один из них, ни на шаг не мог от нее оторваться.

Только в середине дня после фортелей, устроенных этой стервой полькой, мы смогли покинуть столь гостеприимную харчевню, хозяин которой на ее пороге с большим удовлетворением потерял свои руки. Благодаря выкрутасам этой польки, всего лишь за половину дня он выручил целое состояние, теперь его старость была обеспечена. Богатство ему пришло всего лишь за сдачу в аренду какого-то паршивого жеребца!

Я скакал позади нашей дорожной кавалькады, в тот момент моя душа прямо-таки разрывалась на мелкие части от злости, глушившей весь мой разум, а также из-за того, во что именно эта паненка превратила нашу честную мужскую компанию. Неожиданно для меня мои друзья превратились в похотливых самцов. После женской коленки они вокруг себя уже ничего не видели. Неслись, сломя головы, вслед за Яной, готовые выполнить ее малейшее пожелание. Они были готовы даже на своего друга поднять руку в борьбе за обладание этой женщиной!

В тот момент я мечтал только об одном, как мне отомстить этой польке за бесполезную трату денег, за то, что моих друзей она заставила потерять разум. Если бы она была бы, скажем, простой герцогиней или баронессой, то у меня она бы металась бы в оргазме до тех пор, пока не стала бы нимфоманкой! Но вовлеченность Яны в дела секретной службы, государственные интересы воспрещали такому способу исполнению моей мечты! Мне ничего не оставалось, как сжать свою волю в кулак, чтобы воздержаться от подобного развития событий.

Должен к этому только добавить, что я долго оставался в полном одиночестве, за отрезок дороги до следующей остановки на ужин и ночлег ко мне никто не приближался. Даже Бунга-Бунга, превратившись в «Николя», стал лучшим другом этой полячки, не имел силы воли на то, чтобы от нее отойти хотя бы на шаг. А кавалеристы вахмистра Епифаненко чуть ли не в пояс кланялись этой польской Афродите.

Одним словом, женских капризов во время дороги было столько, что голову можно было потерять! Но я выдюжил, не сломался и всю дорогу до Парижу к этой стерве ни на шаг не подходил!

А что касается мужских приключений в дороге, это, когда тебя бьют, а ты противника, пытавшегося тебя избить, даешь достойный ответ своими кулаками! Такие сордобития частенько случались, но в основном этим делом занимались солдаты Епифаненко! Чуть ли не до самого Парижа, они морды набили не одному там лягушатнику! Но меня эти дела совершенно не увлекали. Одним словом это была не дорога, а сплошная скука! Чтобы избежать из-под влияния Яны, этой гордой поляки, по вечерам я старался напропалую флиртовать с встречными дамами, поддерживая светскую беседу с их кавалерами.

Таким образом, я отрабатывал различные схемы подхода и знакомства со встречными путниками, не привлекая внимания своих компаньонов. По информации его высокопревосходительства Алексея Васильевича Макарова, в одном из провинциальных городов Франции, чуть ли не под самым Парижем, я должен был встретиться с британской четой, то ли лордом и леди Гамильтон. Они должны были мне передать чертежи новейшего линейного корабля со ста двадцатью единорогами королевского британского флота. Причем, Алексей Васильевич мне специально упомянул о том, чтобы я особо их не разыскивал, только должен ужинать в харчевне, ждать их появления. Если эта чета будет иметь чертежи для их последующей передачи в Санкт-Петербург, то они ко мне сами подойдут, чтобы чертежи передать в специальном тубусе.

Алексей Васильевич мне специально упомянул о том, что этот тубус магический. Его только один человек может открыть, тогда с документами внутри его ничего не случится. Ежели какое-либо другое лицо, в этот момент Алексей Васильевич несколько хитровато на меня посмотрел, попытается этот тубус открыть, то в нем никаких документов не обнаружит!

Вот последние вечера до Парижа, мои дорожные спутники вовсю веселились. Развлекая Яну, они направо и налево по французским харчевням разбрасывали мое золото. Я же, забившись в темный угол харчевни, ужинал жидкой толокняной кашкой с чесночным шпиком всего лишь в ладонь шириной. Такова была предварительная договоренность с британцами в том, что, если человек один сидит за столом, ест толокняную кашу с германским сыром, то с ним все в порядке. С этим человеком можно встречаться, ему можно передавать документы. Мои парни и Яна подумали, что мне стало золота жалко, что таким образом я его экономить начал. Даже Бунга-Бунга по этому поводу ко мне подходил, свое сожаление высказывал! Я же с кем не делился тем, почему время провожу в одиночестве, почему ем толокняную кашу, отчего на душе мне так душно и скверно?!

В тот последний вечер, оставшийся до нашего прибытия в Париж, я снова уединился, устроился за столом, стоявшим в самой глубине зала дорожной харчевни. Снова поедал эту холодную, почти прокисшую толокняную кашку. Но мне повезло, кус шпика, который был из самой Германии, оказался на удивление жирным и вкусным. Я этот германский шпик эдак осторожненько ножом порезал на тонкие и узкие пластиночки, которыми с удовольствием заедал противной толокняной кашей. Одним словом, даже находясь в столь отвратительном настроении, я старался каким-либо образом облегчить свое положение, получить удовольствие!

В тот вечер и Яна не выдержала такого моего отчуждения, затворничества. Она решила выразить мне свое сожаление, посмотреть на то, чем это я в темном углу занимаюсь. Увидев мою кашу и германское сало, ее чуть-чуть не вырвало. В тот момент, когда эта гордая полячка от моего стола удалялась, не забывая при этом так бесстыдно своими бедрами покачивать, что у меня… что я не мог есть. К моему столу вдруг другая забава причалила с явно слышимым британским акцентом в их французском языке, на котором один из них произнес:

— Сэр, позвольте нам, двум британским старикам, к вашему столу причалить, за ваш счет поужинать?!

В принципе, я был против этих двух просьб, ну, во-первых, мне вообще не нравились британцы, а во-вторых, уж очень эта британка на портовую шлюху походила! Поэтому я не ответил ни да, ни нет, продолжая нарезать ножом германский шпик на равные дольки. Поэтому был несколько удивлен, когда у меня из-за спины внезапно протянулась третья рука, она сцапала один из ломтиков и, пронеся его мимо моего раскрытого рта, бросила в свой рот. За спиной тут же послышались сладкие причмокивания губами, скрежет железными зубами и радостные высказывания на тему о том, какой замечательной была это русская солонина. Я был вынужден поправить своего, скрытого моей спиной, собеседника:

— Сэр, вы неправы, это была не русская солонина, а германский шпик!

Получив правильный отзыв на озвученный «портовой шлюхой» пароль, чета Гамильтон тут же расположилась за моим столом, сделав половому заказ на ужин. Вскоре мой стол был заставлен различными блюдами в два и кое-где в три ряда, но это нисколько не смутило русских разведчиков в Великобритании. Старики все сметали по ходу дела, они руками брали паштеты, зайчатину, сыр и многие другие продукты с блюд, отправляя их в рот. На секунду мне стало страшно за этих старых шпионов, вдруг они переедят! Не хватало мне того, чтобы они на старость получили бы заворот кишок!

Пару раз я пытался этих пожирателей всего остановить, успокоить, сказав, что еды на всех хватить, что не надо так торопиться, продуктов в харчевне имеется в достаточном количестве. Когда я во второй раз начал открывать рот, чтобы повторить свою сентенцию, как в этот момент «портовая шлюха» сунула мне в руки тубус с секретными чертежами! Видимо, лорду и леди Гамильтон хотелось, чтобы я, как хозяин халявного пиршества, особо не возникал, позволил бы им набить свои утробы.

Я совсем уж собрался открыть этот тубус, чтобы посмотреть, есть ли в нем чертежи линейного корабля, но тут вспомнил о магии этого тубуса, вовремя остановился. В этот момент в голове моей прозвенел мысленный голос моего бывшего секретаря, а теперь личного постельничного мадам де Ментенон, демона Марбаса, который посмотрел мне в глаза, а затем спокойно произнес:

— Ну, Ванька, ты и болван! Зачем тебе потребовалось связываться с этой четой Гамильтон? Чертеж этого корабля они тебе, как двадцатому по счету человеку продают, они такой навар на шпионском материале делают, продавая чертеж этого устаревшего корабля всем подряд, что от круга их покупателей голова твоя непутевая закружится. Хочешь я тебе какой-нибудь французский линейный корабль просто на память подарю?! Не хочешь, жаль, конечно, да он тебе и не нужен, воевать тебе не с кем. Да, чуть не забыл тебя предупредить о том, что сейчас за тобой жандармы маркиза де Лувуа явятся, они тебя, как шпиона Великобритании арестовывать будут. Ты уж там своей магией поберегись, может, спрячешься куда-нибудь?!

В этот момент в харчевне объявилась рота конных жандармов, обеденный зал оказался настолько ими переполнен, что мне бежать было попросту некуда. «Портовая шлюха» приподнялась на лавке, наклонилась ко мне и зашептала мне ухо:

— Молодой человек, верни мне тубус с секретным чертежом, тебя ж сейчас арестуют за связь с нами! Завтра лягушатники тебя четвертуют, поэтому тубус тебе будет не нужен, а нам он снова пригодится. Мы его еще кому-нибудь продадим и нам снова будет выгода!

Я поднял глаза на эту шлюху, на простом русском языке послал ее, куда подальше!

В Париж наша кавалькада проезжала через ворота Сен-Дени. но была тут остановлена гвардейцами короля, которые потребовали у нас подорожную и оплату пошлины за ввоз купеческих товаров в город. Когда они заглянули в карете к Яне и увидели ее гордо восседающей на куче женских платьев, то сразу же принялись их пересчитывать. К тому же гвардейцы оказались совершенно слабы во французской математике, три раза кряду они начинали счет, а до конца досчитать так и не могли, останавливались на третьем десятке. Но это позволило командиру гвардейцев, вшивому и грязному лейтенанту, во весь голос заявить о том, что мы купцы и везем в Париж товары на продажу. А это в свою очередь означает, тут этот гвардейский лейтенант сделал движение пальцами, которое со временем завоюет весь наш мир.

С пошлиной за товары мы быстро разобрались, а вот с подорожной у нас ничего не получалось. Во-первых, никто, даже гвардейцы этой подорожной в глаза не видели! Этот дурак гвардейский лейтенант, заступая на дежурство у ворот Сен-Дени, в каком-то уставе прочитал о существовании такого королевского документа. Мы, то есть моя группа, оказались первыми с которых лейтенант потребовал данный документ. Причем, он проявил принципиальность и не шел на денежные уступки. Яна все это время злобно нашептывала мне на ухо о том, что я, мол, мало даю этому простому лягушатнику, но, когда услышала последнюю сумму, то едва не лишилась сознания. Поместье ее отца в Польше в два раза меньше стоило! А этот лейтенант так и не шел нам на уступки, я начал подумывать о принятии более решительных мер, не послать мне на штурм Парижа кавалеристов Епифаненко, но вовремя одумался.

Тогда я посмотрел в глаза этому идиоту и сказал, что готов уступить ему весь наш товар! Мне очень хотелось к этим словам добавить окончание: «с хозяйкой в придачу», но вместо этих слов я едва успел произнести:

— Не беспокойся, дорогая, весь следующий день проведешь на парижских улицах, на корню скупая все встретившиеся французские модные платья!

Но, видимо, не успел полностью высказать свою мысль, сначала мою правую щеку хлестко коснулась левая рука Яны. У меня в голове проолскользнула мысль о том, что я не знал, что моя полячка, — левша, а затем я произнес ту сакраментальную фразу. Второго удара по другой щеке не последовало, пани приняла эти мои слова к своему сведению.

Эта экзекуция произвела должное впечатление на гвардейского лейтенанта и его солдат. Они вдруг построились в две шеренги и первой в Париж пропустили гордую полячку Яну, я же проскакал ворота Сен-Дени одним из самых последних. На меня французские гвардейцы смотрели с явным презрением и отвращением, моя спина горела и чесалась от всех этих взглядов. Поэтому я решил, как только появлюсь дома, то тут же отправлюсь мыться в свою ванную комнату.

Наше внезапное появление в родном парижском особняке вызвало настоящий фурор и радость, моя прислуга вышла в сквер перед домом, чтобы обнять и нас приветствовать. Чем немедленно воспользовался Бунга-Бунга, возвращаясь к своим прямым обязанностям главного мажордома. От моего имени он принялся распоряжаться и раздавать приказы и поручения направо и налево. Прислуга, видимо, соскучилась по своему начальству и с явным удовольствием принялась за исполнение его поручений. С нашим прибытием мой особняк как-то повеселел, ожил и начал даже улыбаться!

Бунга-Бунга первым делом отправил на помывку плутонг Епифаненко в составе тридцати пяти солдат, двух капралов и самого вахмистра, а пару слуг послал за нашим семейным портным мосье Шардонье, чтобы он немедленно приступил бы к работе по пошивке приличных гражданских костюмов для наших русских кавалеристов. Другим слугам он приказал собрать всех лошадей и отвести их на конюшню, где их нужно было бы почистить, накормить и напоить. Мажордом успел даже отдать приказ слугам о том, чтобы они собрали фузеи и все другое оружие, брошенное солдатами Епифаненко прямо во дворе, и поместили бы его в специальном домашнем арсенале. Среди наших слуг были два бывших французских сержантов, которые со знанием дела и занялись этим брошенным оружием.

Здесь должен заметить, что Бунга-Бунга все эти распоряжения сделал на едином дыхании, ни на секунду задержав своего внимания, которое он после этих указаний сразу же обратил на полячку Яну. Когда мажордом начал выяснять у паненки, чем бы она сейчас хотела бы заняться, пока готовятся ее личные покои, то я понял, что это надолго и дело до меня еще не скоро дойдет. Тогда из-за принципа детского противоречия, решил покинуть эту кампанию, вернуться в свои покои, помыться в ванной и заняться своими собственными делами.

Как только я перешагнул порог своих покоев, то сразу же обратил внимание на присутствии в них большого количества прислуги. Когда я поинтересовался, а что здесь происходит и почему перестилают мою кровать, меняют скатерти на столах, повсюду расставляют цветы и вазы с фруктами и виноградом, которые в те времена были величайшей редкостью, то один из слуг мне просто ответил:

— Мосье хозяин, вы же сами приказали свои покои готовить для пани Янечка!

От столь неожиданного удара ниже пояса у меня опустились руки и я лишился речи. А мысли в голове бешено заметались, подобно белке в колесе, которая изображает из себя вечный двигатель, мой мажордом и подлец одновременно, Бунга-Бунга, воспользовался своим служебным положением, говорить и приказывать от моего имения, и выселил меня из моих же покоев! Сейчас орать, кричать и размахивать перед слугами руками было бесполезным делом. Не мог же я им заявить о том, что отменяю самим же отданный приказ о поселении пани польки в своих покоях. Резко испортилось настроение, делать было нечего! Тогда я решил, хотя бы смыть с себя дорожную грязь, и отправился мыться в общую помывочную вместе с солдатами вахмистра Епифаненко.

Никем незамеченный, это в собственном же доме, я прошел двор и спустился в полуподвальное помещение деревянной пристройки к зданию особняка, стены которого были возведены из солидных брусков известняка. Еще во время спуска по деревянной лестнице, я нос к носу столкнулся с одной из девчонок, которые работали подавальщицами в моей столовой. Она, видимо, кому-то помогала в раздевалке общей помывочной комнаты, а сейчас она была такой запыхавшейся, с раскрасневшимися щеками красивой девчонкой, что дух захватывало. Эта проказница явно спешила, как можно быстрей покинуть раздевалку помывочной комнаты, что мне стало понятным, что там происходит что-то очень интересное!

Я обнял девчонку за плечи, посмотрел в ее смеющиеся и прямо-таки искрящиеся смехом и весельем зеленые глаза и понял, что, если сейчас ее не поцелую, то уже никогда не смогу по-настоящему и просто так, без какой-либо на то причины, любить этих прекрасных созданий нашего господа бога! Наши губы сами собой соединились, ее тепло и любовь так и полились в мою бедную плоть! Мои руки действовали сами по себе, одной я обнимал и прижимал в себе это небесное сознание, а другой я ласкал ее небольшую грудь, два нежных холмика. Нам было просто хорошо! Я кончиками пальцев ощутил, что моя незнакомка стала дышать со мной в одном ритме, она все тесней и тесней прижималась ко мне, а ее дыхание становилось все тяжелей! Настала та великая минута бытия, когда нам оставалось сделать один шаг и мы перешли бы все границы.

Но я остановился самого себя! Девчонка всем своим телом эту остановку сразу же почувствовала, она подняла свою прекрасную голову, посмотрела мне в глаза! И, не отрывая своих губ от моих, она уже не простой шестнадцатилетней девчонкой, которой только-только предстояло стать женщиной, а голосом взрослой и умудренной годами женщины просто поинтересовалась:

— Почему не сейчас?

У меня много было женщин и каждой в любви я говорил что-то свое, никогда не повторяясь, но сейчас мне не хотелось врать или говорить много раз повторяемые фразы. Эта девчонка, которая случайно встретилась на моем пути могла быть ошибкой, могла не стать моей любовью, но в ней было что-то такое, что я просто ответил:

— Потому, что я люблю тебя!

Наши руки расцепились и упали вдоль тел, мы продолжали стоять друг напротив друга, а в нас обоих бушевали серьезные страсти. Я не хотел ее оставлять, а вдруг она встретит кого-либо другого парня и навсегда забудет о моей существовании. Она была прекрасна и своей полудетской невинностью, и своей девичьей статью и тем, что до этого возраста сумела сохранить себя, она вся была моей любовью. Я сделал шаг вперед, наклонился и снова своими губами коснулся ее губ, они были слегка солоноваты. Мне тут же захотелось ее расспросить о том, почему она только что плакала, но она улыбнулась мне в ответ, отрицательно покачала из стороны в сторону своей головой и просто сказала:

— Я долго ждала тебя! Если ты хочешь, могу еще немного подождать! Но я твоя…

Она повернулась и начала сначала медленно, а затем все быстрее и быстрее, прыжками сильных ног подниматься по лестнице. Я понял, что мы обязательно встретился, но не покинул своей лестничной ступени, пока эта лань не скрылась из моих глаз. А затем я начал спускаться в полуподвал банного строения.

Помывочная комната была заполнена солдатами плутонга Епифаненко. Когда эти парни были в своей зеленой с красным кавалеристской форме, то они все были на одно лицо, — круглый овал лица, нос картошкой, прическа под горшок. Да и рост у них тогда у всех был один, где-то под метр шестьдесят. Сейчас же это были уже разные люди, разного роста и с разными лицами. Я не сразу среди этой многошерстной толпы нашел своего вахмистра, который в окружении двух капралов сидел на лавке и пока еще не разделся.

Проходя по раздевалке, я понял почему отсюда сбежала та девчонка, до глубины души и сердца сразившая меня, кое-где из-под загорелых мужских тел проглядывали более белые женские тела француженок. Они пришли сюда услужить, помочь нашим бедным солдатикам в помывке, а те по-своему, по-мужски поняли и интерпретировали это предложение о помощи со стороны французских женщин.

При виде меня, вахмистр вопросительно поднял бровь, он не совсем понял цель моего появления. Тогда я по ходу дела сотворил утилизатор и начал забрасывать туда предметы верхней и нижней одежды. Вахмистр Епифаненко поднялся с лавки и начал сбрасывать с плеч и свою форменную одежду. Вслед за командиром процедуру раздевания повторяли капралы, а за ними и все солдаты плутонга. Вскоре толпа мужиков числом более трех десятков стояли в неглиже и посматривали на своих командиров. Я, молча, взял мочало, огрызок мыла и деревянную шайку с полки и со всем этим хозяйством подмышкой направился в помывочную. Лягушатники не особенно любили и баловались сильным паром, поэтому помывочная была так себе, помывочная, как помывочная, — из стен через трубы текла горячая и холодная вода.

В свое время, когда построили особняк, мне пришлось сильно поломать голову, чтобы придумать, как магически сделать так, чтобы постоянно текла горячая и холодная вода. Ну, никак у меня тогда этого не получалось, то холодная, то горячая вода кончалась. Причем, вода кончалась именно тогда, когда ты был весь в мыле, а мыло в те времена было задиристом и кожу, что наждаком, нормально снимало. Пришлось мне магически прорывать водяной канал аж до самой Сены, зациклив ее в замкнутый круговорот, я добился того, что воды стало всегда хватать.

Для того, чтобы подогревать постоянно воду, пришлось разрабатывать атомный реактор, который обогревал весь особняк, снабжал электричеством и лучевой энергией различные и глубоко запрятанные приборы, отчего у меня дома всегда уютно и благопристойно.

Когда мы всей толпой голых мужиков, переступили порог помывочной комнаты, то там для русской души все же было прохладно. Не холодно, в этой длинной комнате с трубами, из которых постоянно текла холодная или горячая вода, с множеством удобных лавок и сидений было жарко, но не так жарко опять-таки повторяю для русской души.

Тогда я первым же делом напустил теплого пара в эту кристально чисто вылизанную комнату с европейским декором, пол из каменной плитки, стены и потолки которой тоже были покрыты каменной плиткой. Все было сделано, как в римских термах. Пар только слегка зализал этот каменный интерьер, слегка прогрел помывочную комнату, но каменные лавки оставались прохладными, они не грели, а холодили наши задницы. Тогда я пассами обеих рук убрал эту каменную плитку, а стены и потолок комнаты облицевал среднего размера сосновыми и дубовыми стволами. Дышать почему-то сразу же стало легче и вольготнее, камень все держал взаперти, а настоящее живое дерево само дышит и помогает дышать людям, да и тепло стало каким-то домашним.

Мужики за моей спиной от этих изменений слегка повеселели, расправили плечи и стали проверять наличие горячей и холодной воды, которой оказалось в достаточном количестве. И что вы думаете, эти мужики и парни, которые только замерзали в этой римско-европейского стиля помывочной, вдруг потребовали, чтобы вода в трубах была бы не горячей, а огненно горячей, и не холодной, а обжигающе кожу холодной. Пришлось немного головой поработать и поставить доставку воды в максимально возможных физических параметрах. Теперь из труб потекла такая вода, которая была огненно горячей и обжигающе холодной. Тут же по всей помывочной комнате понеслись ухи и охи, это голые мужики начали себе на головы опрокидывать шайки с очень горячей или очень холодной водой.

Понемногу люди веселели и начали группами распределяться по всей помывочной комнате, но я всем нутром ощущал, что в помывочной чего-то явно не хватало. Вахмистр сидел рядом со мной и несколько хмуровато прокомментировал ситуацию:

— Дерьмовато, ваш благородь, ты живешь в этом Париже! Помыться по-людски нельзя, одна холодрыга кругом стоит, и внутри и снаружи холодно! Никак не могу согреться, сегодня придется бабу искать, чтобы хотя бы ночью согреться. Да и подванивает сильно твой Париж чего-то. Когда по его улицам ехали, эта ядреная вонь так в ноздрю шибает, что плакаться хочется?! Ну, ничего мы тебе подмогнем, жизнь более сладкой сделаем!

— Спасибо, вахмистр, за добрые и ласковые слова. Я искренне верю в то, что с вами мы этот французский Париж на ноги твердо поставим. Только ты мне откровенно признайся, чего сейчас здесь не хватает. Если хотите выпить, то у меня запас французского бренди имеется! Могу слуг попросить пару бутылок принести.

— Ваш благородь, да ты совсем офранцузился! Пара бутылок вина, да на такую ораву мужиков, да нам только на один чих достанется! Прикажи принести бутылок двадцать, а далее мы посмотрим! А вот здесь, — вахмистр рукой указал на место перед собой, — надоть бочку большую поставить с горячими каменьями, которыми русским квасом польешь, так они тебе хорошее тепло и слезу благородную принесут.

Я моментально выполнил все то, что вахмистр Епифаненко меня попросил. Бочка с горячими каменьями возникла, словно по волшебству на указанном ей месте, рядом появилась другая, меньшая бочка с русским квасом и ковшиком. Только вахмистр взял в руки этот ковшик и собрался раскаленные каменья квасом полить, как в помывочную примчался сильно взволнованный Бунга-Бунга.

Он решил лично проверить достоверность моего последнего приказа в отношении количества бутылок с бренди, которые требовалось доставить к нам в помывочную комнату. От удивления изменившимся декором этой помывочной комнаты мой француз замер на пороге, а затем долго меня искал в этом густом и жарком паре, заполненном множеством совсем голых мужиков, говорящих не по-французски. По его лицу крупными каплями катил пот, мажордом дрожал от страха перед божьим наказанием, он мылся в нашей помывочной, но она никогда не была такой странной и жарко натопленной.

Когда Бунга-Бунга все-таки нашел меня, то Епифаненко именно в тот момент, когда он подошел ко мне, свой ковшик с русским квасом выплеснул на раскаленные каменья бочки. Получился самый настоящий взрыв, облако тепла и пара распространилось по помывочной комнате. Послышались удовлетворенные возгласы и крики наших солдатиков, которые требовали еще добавить, а мой французский мажордом ничком упал на пол и потерял сознание. Движением пальцев я левитировал его с пола, уложил на свободную лавку, а движением кисти руки скинул с него все его одежду.

У входа в помывочную комнату послышались призывные крики, это появились мои слуги с бутылками бренди. В густом пару уже ничего не было видно, вот они призывно и прокричали, предлагая солдатам забрать принесенные им бутылки. Все-таки лягушатники остаются лягушатниками, любой русский человек сразу же догадался бы о том, что, если просят принести бутылку, то требуется принести к ней и штопор и бокалы, а эти мои французские слуги об этом никак не догадались. Пришлось мне снова тратить энергию на волшебство, разом вытаскивать штопор из всех бутылок, а с боками оказалась настоящая проблема. В этом пару я не видел общее количество солдат и не ведал, в каком месте люди находятся, поэтому не мог по этому вопросу колдовать. Ведь в случае чего хрустальный или стеклянный бокал упадет на пол, разобьется, и люди свои ноги порежут разбитым стеклом.

Но русские люди — люди бедовые и смекалистые! Вахмистр Епифаненко, как опытный подофицер, показал пример своим солдатам. Он новый ковшик с квасом выплеснул на каменья, и тут же, по-простецки крякнув, приложился к горлышку бутылки с бренди, которая к этому времени дошла и до меня с ним. Правда, он немного передержал эту бутылку у губ своих, но и мне немного хватило, а остатки я выплеснул на губы Бунга-Бунга. Мажордом открыл глаза и тут же поинтересовался тем, где он сейчас находится. Я раздосадованный поступком своего вахмистра, офицера лейб-гвардии все стоит уважать, с дурру буркнул:

— В аду! Сейчас нас будет привечать сам Везельвул!

От моих слов Бунга-Бунга снова впал в состояние беспамятства. Тогда я голосом подозвал к себе ближайшего солдата и ему приказал, чтобы он занялся и до чистоты отмыл бы этого лягушатника, подбородком кивнув на лежащего на лавке, беспомощно раскинув руки, Бунга-Бунга. Не смотря на то, что я говорил по-французски, солдат согласно кивнул головой и, перекинув тело француза через плечо, исчез с ним в пару. А Епифаненко все выплескивал и выплескивал ковшик с квасом на раскаленные каменья, воздух в помывочной комнате прогрелся и сгустил до такой степени, что мне нечем стало дышать. Мне уже приходилось бывать в таких условиях, поэтому я знал, как следует поступать. Я лег на пол и пополз к выходу из помывочной комнаты, а надо мной расхаживали и что-то орали непонятное простые русские парни.

Этот пар, жара были им нипочем! Я был уже около выхода, когда услышал голос Бунга-Бунга, у которого уже не было сил кричать, парень громко шептал:

— Уважаемый мосье Везельвул, прекратите меня поджаривать в котле, еще немного и я умру. Отпустите меня, честного и добропорядочного христианина. Не каждое воскресение мне удавалось посещать церковь, но я верю в господа бога, часто ему молюсь и верно ему служу, когда он меня об этом попросит.

Некоторое время моя совесть боролась с мой же добропорядочностью, мне дико не хотелось возвращаться и искать в этой русской парилке своего хлипкого французика. Но мысль о возможных последствиях заставила меня развернуться и снова ползком отправится искать мажордома. Наши солдаты и вахмистр Епифаненко в данный момент не знали французского языка, и, исполняя мой приказ о необходимости Бунга-Бунга отмыть до чистоты, могли замыть его до самой смерти. Через полчаса, распаренные донельзя и голые до неприличия, мы с Бунга-Бунга полулежали на лавке, стоявшей перед помывочной комнатой. После ползания по ее полу, у меня не было сил даже на то, чтобы шевельнуть пальцем и на нас обоих накинуть хотя бы греческие хитоны.

В моей голове едва-едва ворошилась одна мыслишка о том, куда мне теперь податься, ведь мои личные покои были заняты этой полячкой. Только я о ней подумал, как Яна стояла перед нами и, уперев руки в бока, начала нас укорять в том, в чем мы были совершенно не виноваты.

— Ну, чего вы, ребятушки, здесь так раскинулись и свое хозяйство на показ выставили! Удивить этим кого-то захотели?! Накинули бы на себя что-либо, а то сплошное неприличие, да и смотреть-то не на что!

Мне все-таки удалось, чтобы этой польской язве заткнуть рот, шевельнуть своими пальцами и на нас тотчас же появилась одежда. Только Бунга-Бунга почувствовал себя очень стеснительно в этой национальной русской одежде, в ярко красной косоворотке, холщовых портах и желтых юфтевых сапогах. Но мне было все равно и я не собирался у всяких там лягушатников идти на поводу, подбирая для них модный фасон одежды. Я поднялся на ноги, далеко кругом обошел Яну, и отправился в дальний угол двора. Там находился пустой сарай, который можно было бы использовать для создания своих новых покоев. А вслед мне Яна говорила о том, что она может немного потесниться и уступить мне краюшек своей постели.

Но я уже принял решения и ничто меня не могло остановить. Услышав за спиной тяжелое пыхтение и жалобное постанывание, я обернулся и увидел едва ковыляющего за мной Бунга-Бунга. Тут из дверей помывочной комнаты вырвалось большое облако жаркого пара с едким запахом русского кваса, послышался громкий хохот русских солдат и их выкрики:

— Давай, Иван, наяривай! Еще кваску поддай! А то что-то холодновато стало!

Я понял, что три месяца жизни во французском Париже, меня сильно испортили, я не смог и тридцати минут провести в простой русской бане! Но в глубинах моей души еще теплилась надежда на то, что со временем и с частыми тренировками с моими русскими молодцами мне удастся вернуть обратно эту неотъемлемую потребность и способность истинного русского человека. Сарай встретил меня пустотой, грязью и тишиной, я почувствовал как снова становлюсь уверенным в себе человеком. Снова скрипнула дверь сарая и рядом со мной плюхнулся на лавку Бунга-Бунга, мы снова были с ним вместе. Я поднял руки над головой и совсем уже собрался начать колдовать, как снова проскрипела дверь сарая и тут же послышался уверенный голосок красивой панночки Яны:

— Вы, что, решили здесь, спрятаться от меня?

Но Бунга-Бунга поднес палец ко рту, мол, помолчи немного, язва, и подбородком кивнул в мою сторону.

Я опустил руки вниз, сразу же началось волшебное преображение сарая-лачуги во дворец принца. Наверное, впервые в жизни Яне пришлось так долго молчать и наблюдать одновременно за движением моих рук, ног и головы, а так же за происходящими метаморфозами с этим грязным подсобным помещением. Когда я прекратил дергаться, то эта полячка как-то странно посмотрела на меня, а затем пальцем правой руки повертела у виска своей красивой головы и произнесла:

— Ну, и дурак же ты, Ванька, столько сил потратил на то, чтобы построить себе новое жилище. Все равно придет другая женщина и отберет его у тебя! А мы же могли жить в согласии и любви, детей растить! Все же ты, дурак, своими выходками мне жизнь испортил!

В момент наивысшего напряжения своих магических сил, я вдруг вспомнил капитана де ла Рунге и его взгляд, брошенный в мою сторону, когда он в Гамбурге входил в харчевню.

Тогда на меня смотрел хорошо мне знакомый, по фотороботу, разумеется, некий Йоахим фон Руге, обер-гофмаршал и тайный советник прусского короля Вильгельма I, который одновременно стоял во главе политической разведки Пруссии. Из чего можно смело утверждать, что Пруссия желает упрочению связей Московии с Францией и сама желает примазаться к этому союзу, чтобы за малую плату войти в триумвират великих государств Европы. Вот почему капитан де ла Рунге отказался от роли простого исполнителя чужих приказов, а в уставной капитал нашей торговой компании внес свою акционерскую долю. Правда, по моему мнению, она была несколько маловато, немцы всегда были и остаются прижимистыми людьми, хотят за просто так, на чужом горбу в рай въехать! Ну, а что касается договора о дружбе, то это мы посмотрим, как фишка ляжет!