Грешный

Глава 9

Солнце взошло. Как же Уоллингфорд ненавидел рассвет! Это было очередное проклятое напоминание о том, что впереди маячит еще один мучительно долгий, безмерно тоскливый день. Томительные часы праздности, бесцельности и скуки были ежедневной пыткой графа. Как, черт побери, он вообще мог существовать, вынося это нескончаемое однообразие? Его дни проходили подобным образом в течение последних восемнадцати лет. И визит в публичный дом мадам Рекамье не стал исключением — Уоллингфорду было скучно и там. В конце концов, он всего лишь удовлетворил свои физические потребности — цинично, без лишних эмоций.

В памяти Мэтью всплывали дни, проведенные в борделе. Женщины, доставлявшие графу плотское наслаждение, крепко спали рядом, устав от развлечений. А он лежал, уставившись в потолок — пресыщенный физическими удовольствиями, без единого проблеска эмоций.

Даже два дня распутства и многочисленных бутылок абсента не помогли Уоллингфорду вырваться из крепко державших его тисков отвратительных чувств вины, сожаления и неутолимой тоски.

О боже, Мэтью никак не удавалось отогнать от себя мысли о Джейн! Очевидно, что никакое число интимных связей, независимо от того, сколь изобретательными и умелыми были партнерши графа, не могли заставить его забыть о том дне, когда он целовал и обнимал простую медсестру.

Ни одни груди не были такими же прекрасными, полными и сочными, как у Джейн. Ни одна кожа не была столь же безупречно гладкой и сладкой на вкус, как ее кожа. Даже когда граф попросил одну из женщин довести его до оргазма рукой, ощущения были далеко не такими, как с Джейн. Граф просто разрядился в чужую ладонь — холодно, без эмоций. Не было той дрожи, что пронзала все тело, и, дойдя до пика блаженства, он не касался губами ароматной кожи… Теперь, без Джейн, в его душе не осталось ни единого чувства.

Воспоминания о возлюбленной постепенно померкли, сейчас лицо Мэтью ласкало теплое весеннее солнце. Граф был абсолютно уверен в том, что это утро, с таким невероятно прекрасным восходом, не принесет ничего иного, кроме обычных праздных развлечений и скуки. Как же отличались дни, полные предвкушения встречи с Джейн! Но те времена надежды и радости прошли безвозвратно.

Яркие теплые лучи, желтые и оранжевые, пробивались сквозь полог кровати, проникая сквозь закрытые веки. Застонав, Мэтью перекатился на живот и спрятал лицо в подушку, чтобы скрыться от солнца и своих мучительных мыслей о Джейн.

— Мне плевать, что он, черт возьми, еще спит! Я плачу вам жалованье, если вы еще об этом помните, не за то, чтобы вы выгораживали этого бездельника!

Шорох отодвигаемого полога грубо ворвался в сознание Мэтью, вызвав безумную барабанную дробь, загремевшую в голове. Боже праведный, как же ему было плохо этим утром! Похоже, граф уже был недостаточно молод для буйных кутежей, подобных тому, что он устроил прошлым вечером.

Потянув на себя угол одеяла, Мэтью накрылся с головой, спрятавшись от омерзительно громких звуков и столь нежелательного сейчас света.

— Ты проснешься в эту же секунду, Уоллингфорд! Я требую объяснений! О чем, черт побери, ты думал, когда решил втянуть меня в один из своих отвратительных скандалов!

— О боже, что это такое? — резко бросил Мэтью, его голос из–под толстого шерстяного одеяла звучал приглушенно.

— Солнечный свет, милорд, — ответствовал Мальборо, камердинер графа, с присушим ему сарказмом.

— Не «это»! — взревел Мэтью. — «ЭТО»!

До его ушей долетело раздраженное нетерпеливое дыхание. Повисла неловкая тишина, и Уоллингфорду оставалось только удивляться, как это его бедный камердинер не превратился в изваяние от холодного взгляда двенадцатого герцога Торрингтонского.

— Это, милорд, ваш отец.

Громко застонав, Мэтью разразился самыми отборными проклятиями, вызвав у герцога вполне ожидаемую реакцию.

— Вставай немедленно, ты, ленивый, никчемный… — Отец запнулся и резко прервал свою гневную тираду, заметив в постели Мэтью женщину. Та сладко потянулась, мурлыкая, как наевшийся котенок. Смазанное изображение чьей–то раскрасневшейся от ласк кожи вдруг возникло перед глазами Уоллингфорда. Проклятье! Черт побери, кто это лежит с ним рядом? Какого дьявола он притащил эту незнакомку домой? И почему они в постели? Мэтью никогда не предавался любовным утехам в постели. Он никогда не приглашал женщин остаться с ним на ночь!

Затуманившийся взор графа остановился на бутылке абсента, ложке–шумовке и гранулах сахара, устилавших стол, словно сверкающая на солнце алмазная пыль. «Так вот почему я ничего не помню! — с яростью подумал он. — Слишком много «зеленой феи».

— Ах, какое блаженство, милорд! — послышалось хриплое мурлыканье. — И как только вам удается придумывать все эти маленькие милые шалости?

Женщина, которая, как вспомнил Мэтью, была пышногрудой танцовщицей из мюзик–холла, игриво провела своей тонкой ножкой по его лодыжке. Она явно не обращала внимания на то, что рядом с кроватью стоял человек в летах, чуть не пышущий огнем от гнева.

— Развлечемся снова? — спросила она сиплым шепотом. — Вы такой огромный и твердый этим утром, просто необычайно! Будет очень жаль, если такой великолепный момент пропадет даром!

— Ты, распущенный, ничтожный… — Герцог опять запнулся, силясь подыскать нужные эпитеты, а танцовщица испуганно прижалась к Мэтью, заметив наконец–то, что они не одни.

— Вон из кровати, бесстыдная потаскуха! Вон, я тебе говорю, немедленно! — взревел герцог и бросил ей сорочку. — А ты, негодяй, совсем совесть потерял! Я не допущу, чтобы подобный разврат продолжался в доме, за который я плачу!

Иронически фыркнув, Мэтью перевернулся на спину и оперся о спинку кровати. Кажется, разглагольствовать о распущенности уже слишком поздно. Какой же болван, черт возьми, его папаша! У ее светлости, жены отца — леди, которую герцог возвел на пьедестал как образец совершенства, — морали было не больше, чем у гулящей уличной девки.

Мэтью поймал взгляд любовницы, и странная острая боль вдруг пронзила его грудь. Пытаясь не поддаваться накатившей тоске, граф взял мешочек с деньгами, лежавший на комоде, и бросил его танцовщице.

— Это — чтобы вернуться обратно в Сохо. И еще за ночь, — сказал Мэтью, давая партнерше понять, что их интрижка была всего лишь сделкой. Граф только купил ее тело — просто потому, что хотел удовлетворить свои желания, ничего большего он и не ждал.

С благодарным реверансом танцовщица прижала свою одежду к груди и удалилась из спальни в сопровождении камердинера.

— Ты больше не будешь водить проституток в этот дом. Я тебе запрещаю!

— Она не будет моей любовницей, если тебя волнует именно это. Мне любовницы и не нужны. Я никогда не укладываю женщину в постель больше одного раза. Все вокруг отлично знают, как скучно мне становится после первого же секса.

— У тебя совсем стыда не осталось, братец? «Братец». Мэтью заскрежетал зубами, из последних сил стараясь сохранить самообладание. Он не мог выносить, когда отец произносил это слово — насмешливо, с презрением, своим обычным, надменным и властным тоном. Ничто не действовало Мэтью на нервы так, как герцог, — особенно сейчас, когда он так страдал от жестокого похмелья.

— Почему ты молчишь? Отвечай, осталась у тебя хоть капля чести?

Равнодушно пожав плечами, Мэтью взъерошил волосы:

— Боюсь, ни одной, даже самой маленькой капельки.

— А теперь слушай меня! — взревел отец. — Ты потратил впустую почти год, путешествуя по Востоку, подбирая шлюх и напиваясь до беспамятства, но я намерен покончить с этим! Твое бегство в Константинополь прошлой весной стало последней каплей. Я достаточно долго потакал тебе в этом безрассудном поведении.

— «Потакал»? Вы, должно быть, шутите! Или наконец–то развили в себе чувство юмора, а, ваша светлость?

Лицо отца приобрело причудливый ярко–красный оттенок. Мэтью заметил, как руки герцога медленно сжались в кулаки. В глубине души непокорный сын ликовал, торжествуя, что удалось вывести из себя этого старого ублюдка.

— Это состояние и этот титул налагают на тебя определенные обязанности. Да, ты в долгу передо мной. Ты обязан мне всем, — принялся излагать отец с пугающим бессердечием. — Ты можешь думать все, что угодно, братец, и все–таки у тебя есть передо мной обязательства.

— Я и так уже обязан вам вот уже почти тридцать лет. «Будь хорошим мальчиком», — пробормотал Мэтью насмешливым тоном, умело подражая напыщенному папаше. — «Я требую уважения, в любом случае — ты обязан его выказывать. Пересмотри свое поведение, у тебя есть определенные обязанности, ты должен быть разумным, чтобы не запятнать свой титул». Я только должен, должен и должен — всю свою жизнь! Умоляю, скажите же мне, сколько стоит одна, самая успешная капля вашей сущности, герцог? Мне интересно это знать, потому что за эту драгоценную каплю я расплачиваюсь всей своей жизнью, и эта цена кажется мне немного завышенной.

— О, как умно! — снова прогремел отец. — Что ж, исходи ядом, остряк, раз у тебя не хватает мозгов на что–нибудь более интеллектуальное!

Этот упрек жалил в самое сердце. Но Мэтью пропустил привычную колкость отца мимо ушей, решив быть безжалостным и толстокожим.

— Я не по своей воле пришел в этот мир в качестве вашего наследника, герцог.

— А я не по своей воле получил такого сына. Но что случилось, то случилось. Ты — мой наследник и будешь вести себя надлежащим образом.

— А разве я уже так себя не веду? Мне кажется, я превосходно справляюсь с этой ролью. В конце концов, разве это не обязанность наследника — отдаваясь лени, сидеть без дела с внушительной суммой в кармане и проводить дни напролет в поисках развлечений? Я–то думал, что трачу ваши деньги и предаюсь порокам с похвальным рвением!

Подчеркнуто не реагируя на гневное выражение пунцового лица папаши, Мэтью продолжал:

— Кажется, мы оба вносим свою лепту в выполнение обязанностей, которые налагают на нас эти столь нежеланные отношения. Я играю свою роль, вы тоже прекрасно знаете, что должны делать. Разве я не прав, ваша светлость, когда говорю о том, что ваша обязанность стоящего одной ногой в могиле герцога — это сохранить и приумножить состояние, а потом спешно покинуть этот бренный мир, оставив все мне?

— Позволь мне заверить тебя, братец, что я пока не готов испустить последний вздох. Так что все твои надежды и пылкие молитвы свелись к нулю.

— Как же это удручает — осознавать, что великий Создатель не слышит моих пылких молитв, возносимых перед сном!

Ноздри отца стали грозно раздуваться. Старый ублюдок был явно возмущен до глубины души, и Мэтью ощущал особое, извращенное удовольствие, наблюдая за его реакцией. Уоллингфорд сам пребывал в чудовищном настроении, а страдать, как говорится в старой поговорке, всегда лучше за компанию.

— На тот случай, если это ускользнуло от твоего внимания, смею напомнить: у меня есть семья, с которой я должен считаться — кстати, и ты тоже, это и твоя семья.

— Моя семья? — переспросил Мэтью, всем своим видом показывая, что разговор ему наскучил. — Не помню никакую семью.

— Ей–богу, у тебя ведь мать и три сестры!

— Поправочка: у меня есть мачеха, которая всего на семь лет старше меня. Женщина, которая была девочкой, когда вы женились на ней, тут же после окончания траура по своей жене — моей матери. А потом вы обременили меня рождением трех сводных сестер.

— К моменту нашей свадьбы она уже достигла брачного возраста, черт тебя возьми!

— Ей было всего восемнадцать, а вам — тридцать пять! — быстро парировал Мэтью. — Она ловко окрутила вас, ублажив в постели! А вы превосходно сыграли роль охваченного страстью болвана!

— Тебе, братец, следует относиться к моей жене с уважением, которого она заслуживает.

— С какой это стати? Вы никогда не относились к моей матери так, как она того заслуживала. Моя мать в лепешку разбивалась, чтобы сделать вас счастливым, и все же вы пренебрегали ею, словно она была лишь тенью на стене.

— Я отказываюсь обсуждать с тобой эту женщину.

— Эта женщина была моей матерью. А я — результат ваших отношений с ней. Возможно, вы и избавились от нее, но от меня вам так просто не отделаться! Я вам нужен. И доказательством этому служит то, что вы стоите в моей спальне, пока я, полуголый, все еще валяюсь в постели.

— Ты на самом деле никчемный, жалкий бездельник! Единственное, на что ты оказался способен, — это превратить свою жизнь в глупую шутку. Ты умеешь только лениться, бегать за юбками, пускать на ветер мои деньги и писать эти скандальные порнографические портреты! Черт возьми, сколько же я услышал о твоих грязных делишках в своем клубе! И ты знаешь, какое несказанное удовольствие я получаю, когда мой вечерний выход в общество бывает отравлен сообщениями о моем бесполезном, ничтожном сыне!

Мэтью безразлично пожал плечами и поскреб заросший щетиной подбородок.

— Если бы вы не были таким скупердяем, мне бы не пришлось изобретать все новые способы поиска средств, необходимых для моей галереи.

— Твоей галереи! — презрительно фыркнул отец. — Рисование считалось занятием для изнеженных мальчиков еще в те времена, когда тебе было десять, что уж говорить о нынешних временах! Черт побери, найди себе более достойное дело! Займи кресло в палате общин. От тебя не потребуется много усилий, чтобы пройти на выборах в моем округе. Изучишь методы работы в парламенте, познакомишься с нужными людьми, а потом займешь принадлежащее тебе по праву место в палате лордов. Так ты станешь силой, с которой придется считаться, — такой, как герцог Торрингтонский. Или, по крайней мере, поезжай в поместье с управляющим и начни наконец проводить свои дни с пользой. Боже праведный, галерея! Ты сделаешь из меня посмешище!

— Вы уже сделали себя посмешищем — сами и просто превосходно, смею вас заверить.

Голубые глаза отца превратились в сердитые щелки.

— С этого момента ты будешь делать то, что я скажу, в противном случае окажешься на улице без единого гроша! Ты это осознал? Я сделаю так, что ты будешь находиться в полной зависимости от меня, — это ты понимаешь?

Мэтью внимательно следил за отцом, прекрасно зная, чего тот потребует. Но Уоллингфорд не станет частью проклятого плана, который герцог изобретет для его будущего. Нет, видит бог, не станет!

— Итак, слушай меня, — с превосходством в голосе засопел отец. — Ты провел достаточно времени, бегая за всем, что стянуто корсетом. Предполагаю, что после всех этих лет развратных похождений ты приобрел неплохие навыки в этой сфере. Теперь ты можешь воспользоваться своим редким талантом в более полезных целях и начать поиски жены, которую сможешь ублажать своим позорным членом. Я хочу быть уверенным в том, что появление других наследников укрепит мою родословную на последующие годы.

Сохраняя обманчивое спокойствие, Мэтью скрестил руки на голой груди и впился взглядом в отца:

— Жена и надоедливые дети — последнее, чего я хочу в своей жизни.

— Жена и надоедливые дети будут вашими единственными средствами к существованию, мой дорогой граф, — сказал отец с самодовольной улыбкой. — Ты женишься, причем сделаешь это в течение года. Я хочу гарантировать продолжение своей родословной как можно быстрее.

— Нет.

Отец взглянул на Мэтью с недоверием:

— Прошу прощения?

— Я не буду жениться по вашей команде. Вы, ваша светлость, можете идти ко всем чертям!

Герцог выступил вперед и взглянул на сына так, словно они были двумя изголодавшимися дворнягами, которые борются за последнюю косточку на помойке.

— Судя по всему, тебе не удалось до конца осмыслить то, о чем я говорю. Ты женишься, иначе не получишь больше ни гроша, я обрублю тебе всю финансовую поддержку. Я не бросаю слов на ветер и просто для того, чтобы ты убедился в этом, спешу сказать: размер твоего ежемесячного содержания будет сокращаться и дальше.

Мэтью изо всех сил пытался сдержать нахлынувшие эмоции — отец, очевидно, только и ждал подобной паники. Последней вещью, которую должен был узнать герцог, было то, что его сын всерьез опасался заключения в долговую тюрьму.

— Делайте что хотите, — бросил Мэтью с показной небрежностью. — Я по–прежнему не собираюсь под венец.

— Уж не собираешься ли ты бросить мне вызов, братец?

— Считайте, что перчатка уже брошена, ваша светлость. В этом вопросе я буду бороться до смерти, настаивая на своем.

— Клянусь, я заставлю тебя страдать! — грозно бросил отец. — Я доведу тебя до того, что ты будешь униженно побираться на улицах Ист–Энда! Я сделаю так, что ни одна из этих прекрасных леди, которых ты так любишь укладывать в постель, даже не посмотрит в твою сторону. И однажды ты обнаружишь, что единственная, кто пожелает задрать ради тебя юбку, — это самая ничтожная, самая унылая шлюха, которая слоняется вдоль Петтикоут–Лейн. Но даже тогда ты вряд ли будешь в состоянии оплатить ее болезненный секс.

— Возможно, вам стоило бы пригласить одну из этих уличных проституток в свою постель, ваша светлость. Это наверняка улучшило бы ваше расположение духа.

От этой возмутительной наглости лицо герцога стало мертвенно–бледным.

— Наполовину. Отныне размер твоего содержания будет урезан вдвое. Так что можешь попрощаться с добротной обувью от Хенсшоу и роскошной одеждой от Уэстон. Больше никаких скандальных вечеринок, никаких поездок на Восток. И никакой проклятой художественной галереи!

— В таком случае я вернусь в имение, — предложил Мэтью, вытаскивая из рукава козырь, который помог бы разом закончить этот мучительный разговор. — Только вообразите, как, просыпаясь каждое утро, вы будете находить меня за столом, вкушающим завтрак в компании вашего прелестного семейства. Только представьте, какое влияние я могу оказать на своих дражайших сестер!

Отец угрожающе покачнулся на пятках, его глаза стали наливаться гневом.

— Ты, чертов ублюдок, оставь в покое мою семью!

— Оставьте мое содержание целым и невредимым, а я оставлю в покое вашу жену и ваших очаровательных девчушек.

— Я еще найду твою ахиллесову пяту, — гневно прорычал отец, топая к двери спальни. — Клянусь, я найду твое слабое место, и, когда я это сделаю, тебе поможет лишь Бог!

— Бог? — со смешком переспросил Мэтью. — Да сам дьявол выбросил меня из ада, не сумев выдержать конкуренции! Вы действительно считаете, что Бог мне поможет?

— Нет, братец, — пробормотал отец, окинув взглядом взъерошенные волосы Мэтью, его ленивую позу, — нет, Он не спасет тебя. Ты просто не стоишь таких усилий.

Посмотрев вслед уходящему отцу, Мэтью обратил внимание на комод, стоявший рядом с кроватью. Там лежал его альбом для рисунков. Граф взял альбом и стал просматривать эротические эскизы прекрасной женской фигуры, то и дело вспыхивающей в его сознании. Уоллингфорд видел эти соблазнительные формы каждую ночь и грезил ими, чуть ли не каждый день.

Внимательно просматривая рисунки, он снова и снова проникался красотой своей модели, чувствуя, как нарастает острая боль в сердце. Мэтью рисовал эту женщину во всех позах, какие только мог придумать, и в любых позициях, в которых хотел в нее войти. Волосы героини набросков всегда были разных оттенков, а ее лицо — чистым, абсолютно белым.

Издав глухой тоскливый стон, Уоллингфорд бросил альбом на кровать и в ярости швырнул об пол пустую бутылку из–под абсента, разлетевшуюся на тысячи мелких осколков. О боже, жизнь Мэтью точно так же разваливалась, а он мог думать только о Джейн. Где она теперь? Кто с ней? Думает ли возлюбленная о нем? Не омрачены ли ее мечты воспоминаниями?

Что же теперь делать?

В отчаянии, запустив руки в волосы, Мэтью зажмурился, пытаясь заставить себя выкинуть из головы Джейн и подумать о чем–нибудь другом. Можно подумать, у него нет иных дел, кроме как бесцельно сидеть на одном месте и горько оплакивать потерю любимой женщины!

На прошлой неделе на доходы, вырученные от аукциона, граф приобрел под свою галерею маленький захудалый магазинчик в Блумсбери. Рабочие уже начали оборудовать помещение в соответствии с проектом, разработанным хозяином. Мэтью мог пойти туда. Сбежать в свой воображаемый мир искусства, выбросив из головы навязчивые мысли о Джейн. Можно было взять молоток и начать ломать стены, с каждым мощным ударом все настойчивее изгоняя Джейн из собственной души.

Разрушение… Только так Мэтью мог выпустить наружу обуревавшие его страсти. Работа вконец измотала бы Уоллингфорда, и его утомленный мозг наконец–то избавился бы от мыслей о Джейн, мечтаний о том, чем он хотел заняться с этой обладательницей соблазнительных форм.

Джейн… Граф открыл глаза, пытаясь сфокусировать взор на солнечном свете, струящемся из окна. Все его раздумья рано или поздно возвращались к ней. «Как же это прекратить?» — напряженно думал он, опасаясь, что эта пытка никогда не закончится.

— Милорд, я приготовил ванную, ваш чемодан уже упакован.

Мэтью в удивлении уставился на камердинера:

— Упакован? Зачем?

— Вы собирались ехать в Бьюдли, милорд. На свадьбу, — пояснил слуга в ответ на недоуменный взгляд графа. — Вы ведь все еще шафер лорда Реберна, не так ли?

Черт побери, он совсем забыл о свадьбе! В этом навязчивом бреду, вызванном потерей Джейн, многие вещи будто стерлись из памяти.

— Верно, — проворчал граф, — я встану через секунду.

— Мальборо, — позвал он, останавливая камердинера у двери. — Корреспонденция доставлена?

— Да, милорд.

— Есть ли… есть ли там что–нибудь… личного характера? — спросил Мэтью, чувствуя, как его щеки краснеют от смущения.

— Нет, милорд.

Мэтью кивнул и решительно смял альбомный лист. Пришло время забыть Джейн. Оставить в прошлом все, что было связано с ней. И особенно то, как эта женщина, казалось, пробудила его от десятилетий тоскливой дремоты.

— Что–нибудь еще, милорд?

— Нет, ничего.

«А ничего другого в жизни и нет», — мрачно подумал Мэтью по пути в гардеробную. Джейн ушла, исчезла, растаяла в угольной копоти и тумане. И теперь у него не было ни единого шанса найти ее. Лондон был отличным местом для того, кто хотел спрятаться, кто не желал, чтобы его обнаружили. А сейчас Мэтью было очевидно: Джейн не хотела, чтобы он нашел ее в тайном убежище.

Раздвинув бархатные занавески кареты, Джейн увидела за окнами дивный сельский пейзаж. Только–только начинался май, и гористая местность графства Вустершир пробуждалась после долгой суровой зимы.

Деревья уже были в полном цвету, и бескрайние поля пестрели зеленью всех оттенков — от светлых и нежных до насыщенных, изумрудных. Вдали, где–то за линией горизонта, маячила поросшая травой и низким кустарником гряда холмов Малверн–Хиллз. Графство, в котором причудливая смесь самых разных гор сочеталась с зерновыми полями и фруктовыми садами, было усеяно маленькими рыночными городками, которые не менялись столетиями.

Здесь стремительно развивающаяся промышленность не поглотила милую деревенскую местность, как это произошло со многими северными областями Англии. Тут не было гигантских труб, изрыгающих облака густого черного дыма. Ни одного из сельхозугодий не было стерто с лица земли ради строительства огромного завода или железнодорожных путей. Возможно, жителям Вустера повезет и они, еще хотя бы несколько лет смогут избегать ядовитых щупалец индустриализации, сохраняя самый впечатляющий, по мнению Джейн, пейзаж во всей Англии.

За окном пестрели тюльпаны и нарциссы, выросшие сами собой под деревьями. Высокие, все в сережках ивы и дикие травы, буйно растущие в канавах вдоль дороги, покачивались и шелестели под дуновением теплого бриза. Стоял идеальный весенний день — не излишне холодный, не чрезмерно жаркий. Ветерок был совсем легким, солнце ярко сияло, и ни одного облачка не омрачало зеленовато–голубое небо. Прекрасный весенний денек. Джейн каждый раз от души наслаждалась этой поездкой к племяннице леди Блэквуд. В детские годы ее мир был сужен до Лондона, грязного и мрачного Ист–Энда. Тогда она и представить себе не могла, что мир, не говоря уже об Англии, может быть таким прекрасным. Каждый год Джейн сопровождала леди Блэквуд в этом путешествии, и каждый год она искренне восхищалась прелестями деревенских окрестностей.

Джейн откинулась на мягкие подушки, наслаждаясь изумительным ландшафтом и безмятежным покоем. И все же ей никак не удавалось выкинуть из головы волнующие события последних недель. Джейн силилась, но не могла унять беспокойство, терзавшее ее последние пару дней, с момента отъезда из Лондона.

В душе Джейн поселилась странная смесь страха и мрачного предчувствия, и разгадать эти ощущения никак не получалось. Она знала лишь одно: по мере приближения к Бьюдли — сонному маленькому георгианскому городку к северу от Вустершира — беспокойство лишь нарастало. Джейн чувствовала, как где–то в животе что–то в волнении трепетало, но вернуть себе желанное спокойствие она не могла.

Разумеется, причина у этого беспокойства была одна — Уоллингфорд. На протяжении последних нескольких недель Джейн прилагала колоссальные усилия, чтобы забыть его. Она старалась до изнеможения, пытаясь стереть графа из своей памяти. Иногда несчастной казалось, что у нее это получилось. Но стоило наступить самым темным часам ночи, и Джейн принималась мечтать о художнике и его руках, ласкавших ее тело. В такие моменты она понимала, что выкинуть Мэтью из своего сердца опять не удалось. Сказать по чести, Джейн сомневалась, что сможет когда–либо забыть графа и те восхитительные чувства, что он пробудил в ней.

У Джейн не было ни малейшего желания снова видеть Уоллингфорда, но она понимала, что это неизбежно. Граф дружит с Анаис и ее женихом. Он, безусловно, будет присутствовать на свадьбе. И Джейн придется его увидеть. Наверняка все будет точно так же, как в момент их последней встречи, когда граф смотрел на нее как на мусор, а она сама разговаривала, на диалекте кокни.

О боже, что же ей теперь делать? Джейн знала наверняка лишь одно: она не может позволить Мэтью обнаружить то, что именно она была той медсестрой, которая так заботилась о нем в больнице.

— Моя любимая племянница выходит замуж, да не за кого–нибудь — за будущего маркиза! — сказала леди Блэквуд с самодовольной усмешкой, внимательно рассматривая пейзаж за окном.

Джейн улыбнулась и кивнула в ответ, решив хоть на некоторое время забыть об Уоллингфорде.

— Я счастлива за Анаис. Она заслуживает своего принца.

— Так и есть. Анаис любит лорда Реберна вот много лет. Я все время молилась, чтобы Господь привел их к свадьбе. После событий прошлой зимы я уже потеряла надежду, что это когда–нибудь случится.

— Настоящая любовь всегда выше и сильнее всех трудностей, не так ли?

— Да что мы обе знаем о настоящей любви? — захихикала леди Блэквуд.

— В самом деле, — пробормотала Джейн, снова пытаясь сосредоточиться на сельских красотах, мелькающих за окном кареты.

— Я очень рада, что ты согласилась стать подружкой невесты на свадьбе Анаис, — продолжила безмятежную беседу леди Блэквуд, явно не замечая, как компаньонка погрузилась в уныние. — Не понимаю, почему сначала ты так колебалась. Все–таки вы дружите много лет. Кому, как не тебе, должна была достаться эта роль?

Сомнения Джейн были понятны: они с невестой, дочерью маркиза, относились к разным слоям общества. Конечно, Анаис относилась к компаньонке своей тети не как к нищенке или беспризорнице. Но, как и всегда, леди Блэквуд с готовностью игнорировала тот факт, что Джейн не относилась к миру, в котором жили она и ее племянница.

— Может быть, завтра Энн неожиданно станет лучше.

— Корь так быстро не проходит, Джейн. Сильно сомневаюсь, что состояние здоровья позволит Энн присутствовать на церемонии. Не говоря уже о том, что красные пятна — не самое подходящее украшение для леди.

Джейн нерешительно, без особого энтузиазма улыбнулась и опустила занавеску:

— Я не должна присутствовать на свадьбе. Я — не член семьи.

— Джейн, дорогая, не стоит постоянно вспоминать свое прошлое. Я уже не раз говорила, что твое скромное происхождение меня не интересует. Да и Анаис, поверь, относится к твоей родословной точно так же.

— Но я совсем не подхожу на роль подружки невесты для Анаис, ваша милость, и вы это знаете. На самом деле мне еще очень повезло стать компаньонкой леди. Сказать по чести, я должна была все еще жить в своем захудалом округе или добиваться места горничной.

— Чепуха! — нахмурилась леди Блэквуд. — Ты слишком умна для такой унизительной работы. Твои манеры выше всяких похвал, если судить по воспитанию, ты — настоящая леди. Ты ведь знаешь, что это не только вопрос происхождения.

Возразить Джейн было нечего, и она предпочла прекратить бессмысленный спор. В глазах своей благодетельницы она была всего лишь молодой женщиной, на долю которой в прошлом выпали некоторые тяготы. Леди Блэквуд взяла ее под свое покровительство, обучила всему, что знала. В те времена, когда нанимательница нашла Джейн, та была несчастной сиротой, бездомной бродяжкой, отчаянно нуждавшейся в еде, крове и защите.

— Джейн, последние недели ты сама не своя. Никак не пойму, что с тобой происходит. У тебя что–то случилось?

— Нет, ничего.

— Джейн, ты можешь рассказать мне обо всем.

Ну что она могла рассказать? Что так жестоко обманулась в Мэтью, который оказался совсем не таким, каким она его считала? Или то, что эта глупая идеалистическая фантазия принесла ей лишь унижение и боль? Гордость Джейн все еще была ущемлена, а сердце начинало горько плакать каждый раз, когда она думала о Мэтью.

Нет, Джейн пора перестать тосковать о возлюбленном — точнее, о том, кого она сама себе придумала! Он был графом Уоллингфордским. Не Мэтью. Всего лишь бессердечным распутником, недостойным ее внимания или расположения.

— Доктор Инглбрайт беспокоится о тебе. Джейн взглянула на леди Блэквуд сквозь пелену слез:

— Он беспокоится о великом множестве вещей, я — лишь одна из них. Ему давно нужно отдохнуть, и желательно подальше от больницы.

— У доктора будет такая возможность. Он сказал мне, что приглашен остаться за городом у герцога Торрингтонского.

Джейн удивленно выгнула бровь. Заботиться о представителях аристократии, стараться им угодить? Это было так не похоже на Ричарда! Она и представить себе не могла, что он пошел на это по доброй воле. Скорее всего, Ричарда заставил отец. Да, Инглбрайт–младший был состоявшимся врачом, и все–таки его обязательств по отношению к семье никто не отменял. Похоже, это был как раз такой случай, когда Ричарду пришлось уступить воле своего властного отца.

Джейн краем уха слышала о герцоге, но никогда его не встречала и, по сути, ничего о нем не знала. Репутация леди Блэквуд не позволяла ей и ее компаньонке присутствовать на значимых и модных мероприятиях, однако никто не мешал им читать светские новости в газетах и с наслаждением обсуждать последние сплетни.

— Кстати, — пробормотала леди Блэквуд, — у меня была возможность ознакомиться со списком приглашенных на свадьбу племянницы в этот уик–энд. Боюсь, там будет гость, присутствие которого может немного тебя расстроить.

— О, кто же это? Кто–то еще хуже Уоллингфорда? Джейн просто не могла этого представить!

— Там будет Терстон. Старый граф, насколько я знаю, приятельствует с отцом жениха. И он уже подтвердил, что останется на весь уик–энд.

Все мысли о Мэтью моментально вылетели из головы Джейн, уступив место ужасам прошлого. Липкий пот тут же выступил под шляпой. Она не хотела видеть Терстона. Не хотела иметь ничего общего с этим развратным чудовищем. Последний раз, когда их дорожки пересекались, Терстон решил выбить из Джейн душу с помощью своей резной медной трости.

Это произошло четырнадцать лет назад.

Терстон был знакомым ее матери. «Нет, не знакомым, — мрачно поправила себя Джейн, — а клиентом». После того как мать умерла от пьянства, сутенер продал Джейн графу, чтобы заплатить ее долги. В то время Джейн была сущим ребенком.

Поначалу Джейн даже обрадовалась, что попала к Терстону, — думала, что будет работать у него на кухне. Но вскоре граф ясно дал понять, что купил ее девственность, и Джейн впала в ярость. Безжалостный Терстон не обращал внимания на протесты какой–то девчонки: он начал избивать ее, а однажды попытался изнасиловать. Отчаянное сопротивление и крики жертвы только разожгли пыл Терстона, но Джейн чудом удалось вырваться из его постылых объятий, сохранив свою невинность и жизнь.

— Мы постараемся избежать общества Терстона, — тихо пообещала леди Блэквуд, то и дело подергивая плечами в такт движению кареты. — И разумеется, ты не будешь с ним разговаривать. Уж я–то смогу достойно ответить ему, ты меня знаешь! Если он только посмеет приблизиться ко мне, я обращусь к Реберну, попрошу оградить нас от нежелательного общения. Анаис уже обсуждала этот вопрос со своим суженым. Племянница заверила меня, что Реберн будет следить за этим гостем.

— Возможно, мне стоит оставаться в своей комнате на протяжении всего уик–энда, — пробормотала Джейн. В памяти бедняжки возникла та страшная ночь, когда она стояла под дождем, голодная, замерзшая, ищущая защиты от непогоды, ощущающая боль от побоев Терстона во всем теле. Хвала Создателю, спустя несколько часов несчастную заметила леди Блэквуд, которая возвращалась из дома друга.

— Если бы речь шла о другом, менее важном событии, я бы вежливо отклонила приглашение, не стала бы рисковать возможной стычкой с Реберном, — сказала леди Блэквуд, возвращая Джейн к реальности. — Но, боюсь, я не могу пропустить свадьбу моей любимой Анаис! К тому же ты, как подружка невесты, вряд ли сможешь провести все время торжества, сидя взаперти в своей комнате. Конечно, Джейн не могла так поступить! — Мне показалось, будет лучше, если ты узнаешь обо всем заранее, дорогая. Я знаю, ты всегда предпочитаешь быть готовой к любым неожиданностям. — Да, вы правы. С нежностью улыбнувшись, леди Блэквуд наклонилась вперед. Обнадеживающим жестом, положив ладонь на стиснутые в волнении руки Джейн, она мягко погладила дрожащие пальчики компаньонки.

— Ну же, Джейн, дорогая, будь молодцом, прояви твердость! Этому старому развратнику не удастся совладать с тобой — как, впрочем, и со мной! Покажи ему, что ты лучше, выше. Дай Терстону понять, что ему так и не удалось сломить твой дух! Кивая в такт словам леди Блэквуд, Джейн продолжала старательно отводить от нее взгляд. Окружающий мир, мелькавший за окном экипажа, был ярким и доброжелательным, но в глубине души Джейн бушевала мрачная буря тягостных мыслей и воспоминаний о несчастном детстве.

Весь следующий час Джейн вела нелегкую борьбу с самой собой. Прошло уже достаточно много времени с тех пор, как она запретила себе вспоминать о прошлых невзгодах. Такие тяжелые воспоминания лучше было навеки похоронить в глубинах души. Когда неприятные картины невольно всплывали в памяти, Джейн безжалостно заталкивала их еще глубже.

Она отказывалась думать о матери — той, которая не могла представить своей жизни без мужчины. Не хотела вспоминать об отце, этом эгоистичном аристократе, который преспокойно забыл о ее существовании. О сутенере матери, решившем продать ее распутному старику. Джейн решительно выкинула из памяти этих людей, заставивших ее пройти через настоящий ад.

Джейн легонько тряхнула головой, пытаясь очистить сознание от тревожных мыслей. Наклонившись вперед, она бросила взгляд на местность за окном. На пологом, поросшем травой склоне вырисовывался огромный особняк маркиза Уэзербийского. Этот трехэтажный дворец в елизаветинском стиле был и домом сына маркиза, виконта Реберна. Поместье, носившее название Эден–Парк, было выбрано для проведения свадебной церемонии лорда Реберна и племянницы леди Блэквуд.

Залитый солнцем загородный дом с облицованным известняком фасадом возвышался над долиной, по которой резво бежал экипаж, словно гигантский айсберг в океане. Все так же, подавшись вперед на своей скамье, Джейн с любопытством смотрела в окно. Сдвинув очки выше, к переносице, она напряженно вглядывалась в особняк, пытаясь угадать, каких же размеров он окажется, когда они подъедут ближе. Интересно, каково это — быть хозяйкой подобного имения?

Джейн наконец оторвала взгляд от зеленых холмов, отвернулась от окна — и тут же наткнулась на пристальный взор леди Блэквуд, наблюдавшей за ней со смесью любопытства и беспокойства.

— Помни, Джейн, что я всегда рядом, и ты можешь на меня положиться в любой ситуации. Надеюсь, моя дорогая, ты будешь поверять мне и свои сердечные дела.

Леди Блэквуд проницательно посмотрела на компаньонку, словно пытаясь заглянуть ей в душу. Джейн почувствовала, как вся сжалась под этим пристальным, понимающим взглядом.

— Благодарю вас, миледи. Мне действительно очень приятно и легко вести с вами беседы. Но в данный момент нет ничего такого, о чем я бы могла вам сообщить.

Леди Блэквуд изумленно подняла бровь и откинулась на подушки. Джейн понимала, что живой ум благодетельницы сейчас занят тем, чтобы свести воедино все детали ее странного поведения и найти им объяснение.

Никто не знал Джейн лучше, чем леди Блэквуд. И сейчас бедняжка отлично понимала, о чем думает нанимательница: она подозревает, что у Джейн появились свои секреты. Не приведи господь, если леди Блэквуд когда–нибудь узнает о том, что произошло в больнице или в карете Уоллингфорда! Что скажет благодетельница, если однажды узнает, как страстно ее скромная Джейн хотела заняться любовью с лордом Уоллингфордом!

— Что–то ты совсем притихла, Джейн. Похоже, ты думаешь о чем–то очень серьезном.

— Я ошиблась в нем и позволила ему себя унизить! — рассеянно прошептала Джейн и тут же спохватилась. Она не хотела говорить этого вслух! К счастью, леди Блэквуд не расслышала этой опрометчивой фразы.

Сейчас Джейн нужно было хорошенько собраться с мыслями и призвать весь свой хваленый самоконтроль. Поведение бедняжки было странным, с частыми приступами тоски и сменой настроений, что так не соответствовало ее обычному ровному характеру. Леди Блэквуд уже не раз обращала на это внимание. Джейн знала, что однажды благодетельница потребует объяснений и попытается узнать, почему ее помощница уклоняется от своих обязанностей внимательной и предупредительной компаньонки.

Будь все проклято! Джейн не могла перестать постоянно думать об Уоллингфорде, обо всем, что произошло между ними. Как же она ошиблась! Совершила то, чего никогда не разрешала себе прежде. Она надеялась. Она мечтала.

И все эти мечты сосредоточились вокруг мужчины, которого Джейн сочла своей второй половинкой. Этот мужчина понимал ее с полуслова, словно мог читать ее мысли. Он смотрел не на внешность, а гораздо глубже, прямо в душу.

Какая глупая романтическая насмешка судьбы! Джейн охватило желание такой силы, что едва не разрушило ее. И что же? Ее сердце оказалось в руках главного распутника в Англии!

— Смотри, вот мы и приехали! — радостно вскричала леди Блэквуд.

Джейн взглянула на дом и с усилием глотнула, опасаясь, что лорд Терстон уже расположился там и теперь ждет подходящего момента, чтобы опять напасть на нее. Или, того хуже, ее мучителем будет Уоллингфорд.

О боже, Джейн надеялась, что сумеет избежать этой участи. Ей казалось, что всех этих неприятностей она просто не вынесет.