Хабаров. Амурский землепроходец

12. Раздоры в рядах первопроходцев

В улусе Турончи Хабаров провёл четыре недели. Первого августа он дал команду сняться с якоря и сделать следующую остановку в улусе сына Турончи, князька Кокурая.

Местность понравилась Ерофею Павловичу. Берег Амура здесь был высок, но не горист. Вдоль береговой полосы тянулись шеренги толстенных тополей, перемежавшихся с плакучими ивами, склонившимися к воде, и стройными прямыми лиственницами. Свободные от растительности участки земли были возделаны жителями под посадки хлебных культур и овощей.

Ерофей Павлович в сопровождении Третьяка Чечигина и ещё двоих близких к нему людей долго обследовал окрестности.

— Неплохо бы здесь срубить острожек и остаться в нём на зимовку, — указывая на небольшой пригорок, заметил Хабаров, спутники его поддержали.

За трапезой Ерофей Павлович сообщил своим сподвижникам:

— Зимовье устроим здесь. Место дюже доброе. Вон на том пригорке срубим острожек.

Он ожидал, что его слова будут встречены с одобрением, вызовут радостные возгласы и вопросы: место ведь для будущего острожка было очень привлекательным. Однако немногие ответили на сообщение одобрительными возгласами. Люди стали перешёптываться друг с другом и обмениваться явно недружелюбными репликами, относящимися к начальнику отряда. Большинство же членов отряда отмалчивалось.

— Вы чем-то недовольны, други? — спросил Хабаров, обращаясь к группе казаков, шушукающихся в стороне.

— Шибко разные мы, Ерофей Павлович, с тобой и твоим окружением, — ответил Лонгин Васильев. — На нас, казаках, держится власть в воеводстве. А тебе казачья душа неведома. Окружил себя покручениками. Тебе бы землю пахать...

— В чём меня упрекаешь, казак? — резко перебил его Хабаров. — Да, я землю пахал и горжусь этим. Не ты ли ел тот хлеб, что я выращивал? Радуюсь, что довелось мне поднять пашню на Ленской земле. И теперь призываю хлебопашцев осесть здесь, на реке Урке.

Ерофей Павлович заговорил на повышенных тонах, не скрывая своего гнева, но пересилил его, взял себя в руки и сказал уже миролюбиво:

— Давай-ка, Лонгин, потолкуем по душам. Возможно, и я в чём-то не прав. Возьми с собой товарищей, единомышленников.

— Отчего же не потолковать, — без большой охоты ответил казак.

— И не смотри на меня так — коль я не казак, стало быть, и человек неважный. А я ведь с малыми силами острожек отстоял и многократно превосходящим силам басурман нанёс сокрушительное поражение. Вот тебе и не казак. Не забывай этого.

Лонгин Васильев всё-таки пришёл к Хабарову и привёл с собой Степана Полякова и Константина Иванова.

— И ты здесь, Константин, в компании этих несогласных? — спросил с удивлением Хабаров.

— Как видишь, Ерофей, и я здесь, — сдержанно ответил Иванов.

Ерофей Павлович вспомнил, что, выполняя обязанности толмача, Константин часто переводил слова дауров, спотыкаясь, останавливаясь в раздумье, так как знал их язык весьма нетвёрдо. Это раздражало Хабарова, привыкшего ценить в людях чёткость и исполнительность, и бывало, он покрикивал на Иванова, раза два обозвал его непотребно, а однажды даже замахнулся на него. Этого Константин никак не мог простить и поэтому примкнул к лагерю недовольных, тем более что сам он был не рядовым казаком, а казачьим десятником.

Ерофей Павлович подготовился к встрече с противниками и пригласил себе в подмогу двух есаулов, Андрея Иванова, отличавшегося во всех делах храбростью и справедливостью, и Онуфрия Степанова, а также брата своего Никифора. Онуфрий пришёл не один, а привёл с собой помощника, Тита Леонтьева, сына Осташкова, пушкаря и мастера кузнечного дела, и ещё Фёдора Иванова, по прозванию Серебряника.

Готовясь к нелёгкому разговору, Хабаров сумел выяснить, что его сторонники всё же преобладают в отряде. Таковых насчитывалось примерно двести двадцать человек. Их ядро составляли промышленные люди, поступившие на государеву службу без жалованья, которых иногда называли охочими людьми. Те из них, кто в отряде Хабарова жил за счёт своих средств, назывались своеуженниками, а снаряжавшиеся начальником отряда, либо другими лицами, носили название покручеников.

Число противников Хабарова достигало ста с небольшим человек. В основном это были служилые казаки. Они снаряжались за счёт казны, хотя в отдельных случаях не смогли избежать материальной зависимости от начальника отряда и других состоятельных лиц. Если казак занимал какую-либо заметную выборную должность, его избирали на общем сходе в есаулы. В отряде оказалось несколько выборных есаулов. Одним из них был Андрей Иванов, другим — Тит Леонтьев, по прозвищу Кузнец.

В казачьей части отряда, где существовало и казачье самоуправление, были официальные должности рядовых казаков, десятников, пятидесятников. Сам Хабаров носил звание приказного. Хотя он и был наделён широкими административными правами, но он, начальник отряда, был вынужден считаться с этими факторами и советоваться или совещаться с казачьим кругом. Без этого он старался не принимать самостоятельных решений, касающихся судьбы всех членов отряда. Так, казачий круг не одобрил намерение Хабарова поселить два десятка покручеников на реке Урке и их силами завести пашню. Хабарову, таким образом, не удалось создать для амурского отряда земледельческую базу.

И вот Ерофей Павлович начал совет с людьми, собравшимися на его дощанике.

— Не гоже, други мои, ослаблять отряд неразумными раздорами. Скажите мне откровенно, чем я вам не угодил. Что вам не по душе в отряде? Что потребно сделать?

Слово взял Онуфрий Степанов.

— Поставим острожек, потребно возвести кузню с плавильной печью. Наши пушки, старые мушкеты, пищали нуждаются в починке. Из Якутска нам почти не присылали пушечных ядер. А те, что однажды прислали, не полезли в стволы. Оказался другой размер.

— Можно ли своими силами восполнить этот пробел? — спросил Хабаров Степанова.

— Конечно, можно. Пусть Тит Леонтьев ответит. Он у нас знающий пушкарь.

— Ответь, Титушка, — попросил его Ерофей Павлович.

— Дело не зело хитрое, — ответил Тит, — собираем выброшенные стрелы, ядра, якоря. Переплавляем их в ядра потребного размера. Была бы надёжная плавильная печь.

— Бог в помощь. А печь непременно будет, — пообещал Ерофей Павлович. Потом он обратился к Фёдору Иванову, прозванному Серебряником. Фёдор имел репутацию рудознатца, умевшего по одному ему заметному признаку разузнавать месторождения всяких полезных металлов. Отвечая на вопрос Хабарова, тот сдержанно ответил:

— Занимаемся поисками. Расспрашивали туземных людей, когда примечали у них вещицы из золотишка, серебра, меди. Вызнавали, как к ним попали сии вещицы, где можно найти залежи полезных руд. Такие места есть на примете.

— Ну, ну... Продолжай, Федорушка, своё полезное дело. Когда-нибудь мы твоими находками воспользуемся, — сказал Хабаров поощрительно и обратился к Лонгину Васильеву и Степану Полякову: — А вы что помалкиваете, божьи угодники? Нахохлились, будто сычи болотные. Что скажете?

— Ещё успею высказаться, — сказал недовольно Лонгин. — Пусть Степа говорит.

— И я успею своё слово сказать. Пусть Константин говорит. Он у нас самый языкастый. Всякие басурманские языки постиг.

— Друзья тебе слово уступают, толмач, — повернулся Хабаров к Иванову и поинтересовался: — Не понимаю, как ты, уважаемый человек в отряде, среди недовольных оказался.

— Тут и понимать нечего, — резко ответил Хабарову Константин. — Разве я не опытный толмач? Добрые люди говорят, что у меня дар схватывать чужие языки. Никто этого у меня не отнимет. Когда я нёс службу в Забайкалье в отряде Ивана Галкина, освоил языки тунгусов и бурятов. И понимал их неплохо, толмачил. Галкин был доволен мной и не раз мне об этом говорил.

— А я разве был когда-нибудь тобой недоволен, Константин? — возразил Хабаров. — Разве не ценил тебя за то, что ты быстро выучился даурскому языку и принялся за дючерский?

— На меня, однако же, покрикивал как на мальчишку на побегушках. Как-то даже ударить собирался.

— Эх, Константин... Самолюбие да обида говорят в тебе. Был бы ты на моём месте, с моими заботами. Допрашиваю лазутчика, он явно камень держит за пазухой, врёт, изворачивается. Аты замешкался.

— Всё верно. Врёт он, изворачивается, а я-то путаюсь, ибо не могу сразу понять, куда он клонит. И говорит лазутчик на каком-то неведомом мне наречии. Не мог же я схватить с полуслова незнакомую мне речь. Я стараюсь уразуметь или догадаться, что он хотел сказать, а ты, Ерофей Павлович, кричишь, бранишься самыми погаными словами. Мол, толмач я никудышный. И даже от матерка не удержался.

— Зря ты принимаешь всё так близко к сердцу, — сказал с укором Хабаров. — Ты же казак боевой, а не красная девица. Обложил тебя матерно, прикрикнул... Ну и что? К чему обижаться-то? Будь отходчив. Знал бы ты, сколько я претерпел от прежнего воеводы...

— Тебе легко так говорить. Ты наделён властью, а я что супротив тебя? Букашка.

— Напрасно ты так...

Ерофей Павлович обратил своё внимание на других.

— А что ты скажешь, Лонгин. Что скажешь, Степан?

Эти слова Хабарова были обращены к двум казакам.

Те высказались пространно, но сбивчиво, сумбурно, то и дело перебивая друг друга. Что-то они недоговаривали. Ссылались на других, на общее мнение в отряде. Ерофей Павлович смог уловить, что среди части казаков и некоторых покручеников зреет глубокое недовольство, которое может привести к расколу отряда. Из высказываний Лонгина и Степана можно было понять, что оппозиция была настроена к Хабарову крайне недружелюбно, считала его приближённым и ставленником воеводы Францбекова, при этом не желая видеть того, что сам Ерофей Павлович опутан долгами и попал в жестокую кабальную зависимость от корыстного воеводы. Недовольство Францбековым зрело и в центре воеводства, в Якутске, и перенеслось на людей хабаровского отряда.

Раздражало членов отряда и то, что Хабаров пытался распродавать промысловикам отряда казённое имущество, снаряжение, орудия охоты и рыбной ловли, причём распродавал по завышенной цене, втридорога, что не могло не вызвать ропот. Особенно роптали казаки, считавшие, что Ерофей Павлович взвалил на них тяжкое бремя хозяйственных работ, заставлял заниматься строительством городка для зимовки, ремонтировать и строить суда. Широкое недовольство промысловиков вызывал и укоренившийся порядок, по которому им оставалась только третья часть заготовленной пушнины, а две трети пушной добычи поступало в казну.

Некоторые противники Ерофея Павловича открыто называли его в своём кругу деспотичным и властным человеком. Это мнение распространяли недруги Хабарова, недовольные его требовательностью. Другие считали это явным преувеличением. Видимо, в их мнении было больше правды. На фоне других первопроходцев того времени, таких как Поярков или Стадухин, Хабаров вовсе не был каким-то из ряда вон выходящим злодеем. Наделённый властью над отрядом, он не собирался нарушать традиции казачьего самоуправления, старался прислушиваться к голосу своих соратников и прибегал к наказаниям и строгим мерам воздействия в самых крайних случаях.

В ходе разговора Ерофей Павлович уловил, что в отношении к нему казачьей верхушки проскальзывало некое высокомерие. Он задавал себе вопрос, почему такое получилось, и видел ответ в том, что в нём видели мужика от сохи, землепашца, который взлетел так высоко, возглавил крупный отряд... Почему он командует высокими казачьими чинами? Неужели не нашёлся бы для такой роли именитый казачий сотник или даже атаман?

— Так чем же вы недовольны, мои дорогие, чем вам Брошка Хабаров не угодил? — спросил Ерофей Павлович, выслушав сбивчивые высказывания Лонгина Васильева и Степана Полякова.

— Мы, кажись, всё тебе поведали, — произнёс Лонгин.

— Истинно всё, — поддакнул Степан. — Разные у нас с тобой пути.

— Как это понять вас? Что значит — разные пути? Разве мы все не на государевой службе?

— А вот так и понимай, Хабаров, — с недобрым оттенком в голосе сказал Лонгин, — шибко недовольны тобой людишки. Казаков, промысловиков заставляешь за мужицкую работу браться. Поборами обложил зело великими. С казачьим сходом не всегда соглашаешься.

Хабаров не сдержался. Смачно выругался и не стал вести дальнейший разговор.

— Шагайте к себе, казаки. И подумайте. А с порядками, не вам установленными, вам придётся считаться, хотите вы этого или нет. Пойдёте против, лишитесь казачьих привилегий, службы даже. Надо ли?

Эти слова Ерофей Павлович прокричал вслед удаляющимся. Он вполне сознавал, что обстановка в отряде складывается тяжёлая, если не сказать критическая, и спрашивал он себя, не дойдёт ли дело до открытого бунта или раскола отряда. Ответа на этот вопрос он не находил, поэтому решил принять неотложные меры. Первым делом он счёл нужным информировать воеводу Францбекова о состоянии отряда и настроениях отрядников. Пусть знает заранее, что происходит в отряде, и будет готов к тому, если дело дойдёт до крайностей, до взрыва страстей.

Для начала Хабаров решил пригласить для доверительного разговора Богдана Кузьмина Габышева, подьячего, который прибыл на Амур вместе с пополнением Чечигина. До него Ерофей Павлович пользовался услугами нескольких отрядных писарей. Грамотных в отряде было не так и много — десятка полтора или два едва наберётся, — поэтому грамотеи, привлекавшиеся к составлению разных служебных бумаг, считались народом привилегированным.

Ерофей Павлович решил поделиться с Габышевым, внушавшим ему своим усердием и исполнительностью доверие, мыслями об обстановке в отряде.

— Что от меня надобно по такому случаю, Ерофей Павлович? — угодливо спросил подьячий.

— А вот что... составь письмо на имя воеводы. Уж он, если найдёт сие потребным, отпишет в Москву, в приказ.

— О чём письмо прикажете написать?

— О неблагополучном положении в отряде, о недовольных вроде этих... Васильеве и Полякове. Письмо не должно быть шибко длинным. Посчитайте с тем, что воевода человек занятой, всяких дел у него много. Всю суть дела потребно изложить на трёх листах, не более.

— Изложим, как вам угодно, батюшка.

— Теперь слушай меня... Слушай внимательно. Изложу тебе суть сего послания. Пиши, что, мол, обстановка в отряде вызывает опасение. Некоторые людишки вносят раскольные настроения, зело вредные...

Ерофей Павлович говорил долго, ссылаясь на свою беседу с Лонгином Васильевым и Степаном Поляковым. Называл их в числе подстрекателей, которые смогли оказать влияние даже на толмача Иванова, человека полезного и незаменимого.

— Вот всё это, Богданушка, изложи чётко и ясно на трёх листах, — сказал Габышеву Хабаров. — И чтоб буковка к буковке, и чтоб слог — ясный.

— Дозволь спросить тебя, Ерофей Павлович...

— Спрашивай.

— Ивашку Пососова и Ивашку Телятьева могу привлечь для переписывания?

— Лучше не привлекай никого. Потрудись сам и держи свою работу в тайне от всех.

— Понятно. Когда сие послание отправим в Якутск воеводе?

— Пока не станем отправлять. Попридержим и посмотрим, как пойдут дела. Как поведут себя недовольные. Образумятся ли, возобладает ли в них трезвый ум. Либо дело дойдёт до открытого неповиновения, бунта или раскола отряда. Вот тогда и понадобится наше послание с добавлениями и исправлениями.

И ещё Ерофей Павлович задумал собрать сход всего отряда. Повёл себя на сходе жёстко, решительно, говорил уверенно, заранее продумав каждое слово.

— Обращаюсь к вам, мои соратники. С глубокой скорбью вижу в ваших рядах разброд, разлад, непонимание той великой задачи, выполнение которой легло на плечи каждого из нас. С немалым сожалением зрю непонимание тех прав и обязанностей, кои возложены на меня государем Алексеем Михайловичем. Напомню вам, что государь возложил на меня управление обширнейшими землями по реке Амур и его левым притоком до Каменного пояса. Велик сей край, зело обширен и богат. Поэтому и дел у каждого из нас много. Вы, служилые люди, даны мне воеводой в помощь, дабы присоединить к русским владениям новые земли с их народами и богатствами. Мы с вами приводим сии народы в русское подданство и собираем с них ясак. Чтобы наша российская власть держалась здесь непоколебимо, потребно поставить в выбранных нами местах острожки и зимовья, поддерживать в доброй сохранности речные суда и лодки, а коли есть в том нужда — строить новые. Мне также дано воеводой право приискивать земли, пригодные для пашни, сажать на них хлебопашцев для выращивания хлебов. Очень сожалею, что это моё намерение вы не поддержали и тем самым лишили отряд своего хлеба. Это же неразумно! Вы подрубили тот самый сук, на котором и воссели.

Хабаров остановился, откашлялся, отпил из глиняного сосуда воды и потом продолжал речь. Его пока не перебивали.

— И напомню вам не зело приятное. Воевода возложил на меня строгое соблюдение порядка в отряде. Вот, например, промышленные люди лишены права скупать у дауров или других приамурских народов пушнину до того, как те не внесут в казну ясак. А ведь бывали случаи, когда нарушалось это правило. А это мне позволяет...

Ерофей Павлович запнулся и умолк, не желая прибегать к угрозам, но тут же неожиданно раздался возглас одного из казаков:

— А что мне будет, коли я не уплатил ясак и купил у басурман соболиные шкурки?

— На сей счёт воевода дал мне строгое указание, — ответил Хабаров. — Мне дано право изъять незаконно приобретённую пушнину в пользу казны, а промысловика, допустившего такое, я должен отправить под стражей в Якутск как нарушителя установленного порядка. Понятно тебе?

— Понятно, — медленно, с недобрыми нотками в голосе ответил казак, задавший вопрос. — И что же ждёт в Якутске такого человека?

— Дознание и наказание, — последовал ответ. — Коли нарушение порядка и иное воровство не зело велики, мне дано право наказывать такого нарушителя по своему разумению. А ежели прегрешения велики, то как наказать, решает воевода.

— А много ли таких людишек отправил ты на воеводский суд? — опять вырвался кто-то из толпы.

— Слава Богу, никого не отправлял. Могу поклясться, отряд был дружен, порядок соблюдал. Хотел бы, чтоб такое было и впредь.

— Тебе этого хочется? — раздался чей-то голос.

— Конечно, хочется.

— А как же сие уразуметь, Ерофей Павлович... — начал Фёдор Петров, принадлежавший к недовольным, — пошто забирал у промысловых людишек две трети пушниной добычи. Надо полагать, забирал в свою пользу.

— Ты уверен, что я забираю пушнину для себя, своей корысти ради?

— Люди о том говорят.

— Плюнь тому в харю, кто так говорит. Старая баба на базаре всякий вздор мелет, а глупцы уши развесили и слушают. Да будет тебе известно, что многих казаков и покручеников снабжал деньгами, хлебом, снаряжением, оружием, порохом, чтобы дать возможность податься в поход на Амур. А откуда у меня на всё это возьмутся средства? Ссудил меня воевода под кабальную запись. А теперь я должен расплачиваться с воеводой. Думаете, легко мне?

— Оба хороши, и ты, и твой воевода, — выкрикнул кто-то неведомый из толпы.

— Не тебе судить воеводу. Он государев человек, — резко оборвал его Хабаров.

— Петрушка Головин тоже был государев человек, — воскликнул тот же голос, — но это не помешало ему быть лихоимцем и грабителем.

— Можешь мне этого не говорить, — сдержанно ответил Хабаров и хотел было ещё сказать, что сам на своей шкуре такое испытал, однако же промолчал, подумав про себя: «Хоть и сукин сын был Петька, всё же воевода. Власть».

Со всех сторон посыпались жалобы. Люди сетовали, что свободного времени для собственного промысла остаётся совсем мало, что много его тратится на всякие строительные и хозяйственные обязанности. Жаловались и на то, что сами оказались должниками Хабарова и у них нет денег, чтобы расплатиться с долгами.

— Вот ты, Ерофей, постоянно требуешь от нас — выплачивай долги за казённое имущество... — произнёс долговязый рыжий покрученик.

— Всё верно. Вынужден требовать, чтобы долги покрыть, — ответил Хабаров, — а у меня их много, ох как много. Поболее, чем у тебя, у всех вас.

— Это твои заботы, Ерофей Павлович! А нас ты мучаешь всякими поборами и кабальными платежами.

— Дозволь мне слово сказать, — резко выкрикнул другой покрученик. — Я из тех, кто пошёл с тобой, Ерофей, по своей охоте. Снаряжались мы за свой счёт. Но хочу знать, почему наша служба оказалась такая тягостная, а ты всё требуешь с нас и одно, и другое. И нет этому конца. И государева жалованья нет.

Хабаров на сей вопрос ничего не ответил. Его и самого многое раздражало. Например, прибытие на Амур посланца воеводы, его доверенного человека, Анания Урусланова. По существу, это был соглядатай Францбекова, надзиравший за действиями главы отряда. Он попытался взыскивать долги с должников, но не слишком в этом преуспел. Напоминал У Русланов о его долгах Францбекову и Ерофею Павловичу.

Уже не рад был Хабаров, что затеял эту встречу с отрядом. Начинал он её с наступательной речи, но сам столкнулся со взбудораженной толпой, выражавшей своё недовольство и службой, и Хабаровым, и установленными им порядками. К тому же Ерофей Павлович не мог забыть о тягостном известии, преданном Уруслановым. Францбеков по каким-то непонятным Хабарову причинам, но на выгодных для себя условиях продал свою долговую кабалу на сумму, превышающую две тысячи рублей, окольничему Прокофию Соковнину. Речь шла о частичном долге Хабарова воеводе. Теперь это был долг, занимавшемуся ростовщичеством Соковнину, безжалостному к своим должникам.

Что заставило Францбекова так поступить? Вероятно, то, что о лихоимстве, казнокрадстве и всяческих злоупотреблениях воеводы стало известно в Сибирском приказе, куда поступало много жалоб на него. Над ним сгущались тучи. Ему грозило расследование. И вот Францбеков постарался упрятать хотя бы частично концы своих неблаговидных дел, передать немалую часть долгов Хабарова — за хорошую мзду, разумеется — Соковнину.

Поскольку сумма кабалы была по тем временам велика, Соковнин незамедлительно стал трясти братьев Хабаровых. Он послал на Амур своего человека, Никиту Прокофьева, который передал Ерофею Павловичу, что Соковнин не согласен на отсрочку выплаты долга. Прокофьев, ссылаясь на предписание воеводы, якобы поддержанное Сибирским приказом, потребовал от Хабарова выплатить долг, а его брата Никифора взять под стражу и немедленно доставить в Якутск. По-видимому, Соковнин намеревался держать младшего Хабарова в заложниках до тех пор, пока Ерофей Павлович не выплатит долг сполна.

Однако драматические события, которые произошли далее на Амуре, внесли свои изменения и в долговые дела Ерофея Павловича. Он отделался обещанием выплатить долг Соковнину при первой возможности и уклонился под каким-то предлогом от выдачи Прокофьеву брата для высылки его в Якутск заложником.

Помимо того большого долга, который Францбеков передал для взыскания Соковнину, Ерофей Павлович оставался должником и самого воеводы. И сумма долга Францбекову тоже была весьма велика. Не было полной уверенности в том, как воевода распорядится этой суммой или частью её, не передаст ли долговые обязательства на неё кому-либо из состоятельных людей, купцов или ростовщиков, которые по примеру Соковнина станут требовать возврата долга без всяких отсрочек.

Большая часть отряда приступила к возведению острожка в устье Зеи. Противники Хабарова уклонялись от работ или делали вид, что трудятся, и большую часть времени потихоньку переговаривались меж собой. Что-то недоброе готовилось.

Ранним утром 1 августа 1652 года Хабаров в сопровождении нескольких помощников, сведущих в строительстве, отправился на лодке вверх по Зее. Доплыли до таёжной опушки, где росли великолепные стройные лиственницы.

— Доброе дерево, — произнёс один из спутников Хабарова, — гоже для стен крепостцы.

— В самый раз, — согласился с ним Хабаров.

Прошлись вдоль опушки, осматривая деревья. Пособирали ягоды со смородинных кустов. Когда возвращались к устью Зеи и выбрались из лодки, к берегу торопливо подошёл чем-то взволнованный Богдан Габышев и сказал Хабарову и его спутникам с тревогой в голосе:

— Ушли смутьяны. Человек сто. Захватили три дощаника со всем имуществом.

— Этого можно было ожидать, — с горечью сказал Телятев, подошедший к берегу и присоединившийся к Богдану.

Хабаров и его спутники переглянулись, попросили рассказать, как всё произошло. Ерофей Павлович оглядел место, где стояли дощаники, трёх не досчитался.

— Объясните же, что стряслось, — повторил он свой вопрос. В голосе Хабарова чувствовались горечь и гнев.

— Как вы отправились вверх по Зее, а наши люди удалились на стройку, смутьяны завладели тремя дощаниками. На одном из дощаников в то время находилось человек тридцать верных нам людей, которые не были в сговоре с воровской ватагой.

— Какова же судьба этих наших людей?

— Разная у них судьба. Немногие, наиболее сильные и ловкие сумели выбраться на берег, хотя бунтовщики пытались задержать их и связать.

— Молодцы. Такие заслуживают похвалы. А судьба других?

— Некоторые в одних рубашках попрыгали с борта в воду, когда дощаники уже отплыли от берега. Этим тоже удалось доплыть до суши. Но, увы... все потеряли своё имущество, и одежду, и оружие, и соболиную добычу.

— Это поправимо. Главное — вырвались из рук бунтовщиков! Сколько же людей захвачено преступным ворьём?

— Не слишком много. Если подсчитать, нас покинули 136 человек, среди которых и насильно увезённые.

— Наших осталось на берегу гораздо больше. Подсчитай-ка, сколько, — обратился Хабаров к Богдану Габышеву.

— Я насчитал 212, — почти сразу ответил тот.

— Надо же что-то предпринять, — произнёс в раздумье Хабаров.

Со стройки, покинув работу, приближались остальные люди, остававшиеся верными Хабарову.

— Что же это такое? — воскликнул кто-то из толпы.

— Что такое? — переспросил Хабаров и сам же и ответил: — Подлость и предательство. Вот что это такое!

— Что же станем делать?

— Преследовать воровскую ватагу. Образумим их. Тех, кто не образумится, быть батогами смертным боем. Дурь-то из них как-нибудь выбьем.

— Сам поведёшь преследователей?

— Нет. Мне недосуг. Буду донесение воеводе писать, — ответил Хабаров.

— Дозволь, Ерофей Павлович, мне участвовать в походе, — попросил Габышев.

— Нет, Богданушка. Ты мне здесь нужен. Ты — моя правая рука, коли дело доходит до бумаг. Вместе над донесением поработаем. То, что мы с тобой состряпали, уже негоже. А погоню поведёт Третьяк Чечигин. Ты здесь?

Третьяк отозвался.

— Готовь три дощаника к плаванию. Когда будешь готов — дам приказ. И распорядись, пусть люди поделятся с теми, кто по милости этих сукиных сынов остался без одежды.

— А как же наш острожек? Закончим его строительство? — спросил кто-то.

— Не до стройки сейчас. Сперва надо покончить со расколом отряда, наказать виновных, — жёстко бросил Ерофей Павлович, — а там посмотрим.

Возвратилась группа казаков, пытавшихся догнать на лодках дощаники с беглецами, устремившимися вниз по Амуру. Верные Хабарову казаки взывали к совести и долгу беглецов, уговаривали одуматься, но те отвечали дерзко, грубо, выкрикивали в ответ, что не желают служить без жалованья.

Преследователи догадались, что предводителем у беглецов был Константин Иванов. По его распоряжению они выбросили за борт пушки, одна угодила на беper, а вторая попала на мелководье. Дело было не в том, что Константин Иванов оказался таким уступчивым, просто у беглецов не было знающих пушкарей. Но, избавившись от пушек, они оставили у себя запасы пороха и ядер, а также куяки. Преследователи подобрали обе пушки. Они были невелики, но когда их втащили в большую лодку, она всё-таки под их тяжестью немного осела. Воспользовавшись тем, что преследователи провозились с пушками, беглецы смогли оторваться от них и подняли парус, прибавивший скорости. Продолжать их преследование было бы бессмысленно. С досадой глядели вслед удаляющимся дощаникам люди Хабарова. У некоторых из них глаза были наполнены слезами.

Ерофей Павлович занялся составлением послания воеводе, излагая суть последних событий в устье Зеи, писал о состоянии отряда и расколе в нём. Написанное заранее послание устарело и было уже непригодно, хотя первая его часть о непростой, тревожной обстановке в отряде пригодилась.

С этим посланием Хабаров отправил в Якутск Богдана Габышева и с ним ещё трёх помощников. Шли они испытанным путём по небольшому амурскому притоку Урке, потом горным перевалом, выходили к реке Тугир, впадавшей в Олёкму, по ней попадали в Лену. На Тугири стоял острожек, построенный по инициативе Хабарова для небольшого отряда. Здесь Габышев и его спутники задержались на несколько дней для отдыха.

Отправляясь в этот путь, уже хорошо освоенный первопроходцами, Габышев и его спутники ещё не ведали, что в Якутске сменилась власть. Не знал и Хабаров, что Францбекова, против которого началось расследование, заменил новый воевода, Иван Павлович Акинфов. Неосведомлённый о переменах Хабаров всё ещё ждал ответа от Францбекова, просил его добиться от Москвы значительного увеличения вооружённых сил на Амуре. Однако ответа Ерофей Павлович так и не дождался, поскольку прежний воевода уже оставил свой пост, а его преемник только входил в курс дела и вёл себя осторожно.

Не дождавшись ответа от воеводы, Хабаров сам решается плыть вниз по Амуру вслед за своими людьми. И всё же тревожные новости перемежались с новостями хорошими. Его посетил дючер, побывавший в низовьях реки Сунгари, и сообщил, что маньчжурские войска, не решившись напасть на русских, отошли вглубь Маньчжурии. К сожалению, рядом не было опытного толмача Константина Иванова, который мог бы сносно объясниться с гостем, но Хабаров уже сам начинал понемногу понимать языки дауров и дючеров, накопив небольшой запас слов. Используя его и прибегая к языку жестов, Хабаров кое-как понял, что хотел сказать дючер.

Гостю Хабаров поверил не вполне, предполагая, что маньчжуры преднамеренно могли устроить ловушку, и решил перепроверить сведения о ситуации на реке Сунгари. Ерофей Павлович теперь располагал незначительными силами после того, как его люди ушли вдогонку за беглецами и с ним осталась только малая часть отряда, Хабаров знал, что рискует, и всё же решил рискнуть. Он послал в устье Сунгари троих своих казаков-разведчиков. Те вернулись с ценными сведениями, побывав там, где ещё недавно стоял маньчжурский отряд, видели следы лагеря, пепелища костров, горы объедков. Дючер оказался прав.

Потом, беседуя с соратниками, Хабаров пытался найти объяснение случившемуся, ломал голову над вопросом, что же заставило маньчжур увести все свои силы от границы? Струсили? А может быть, просто сведения о численности маньчжурского отряда были преднамеренно завышены? В какой-то мере эти догадки верны.

Несомненно, маньчжуры испытали воздействие того горького урока, какой был преподнесён им ранней весной 1652 года под Ачанским городком. После случившегося там маньчжурские военачальники видели в лице русских сильного противника и пока не решились на открытое единоборство с ними.

Собрав на совет оставшуюся с ним небольшую часть отряда, Ерофей Павлович произнёс короткое слово:

— Идём вниз по Амуру. Негоже мириться с разделением отряда. Мы все должны быть единой силой. — Он сжал кулаки и потряс ими для наглядности. — Коли смутьяны заупрямятся, проявим силу. — Хабаров сделал выразительный жест, указывая на пушку, находившуюся на палубе дощаника, и обратился к своим людям с вопросом: — Кто хотел бы сказать слово?

Раздались только два голоса.

— Всё правильно сказал, Ерофей Павлович.

— Смутьянов потребно проучить.

— Тогда с Богом. Отчаливай и крепи паруса, — дал команду Хабаров.

9 августа его дощаник оставил устье Зеи. Миновали устье Сунгари. Хабаров приказал внимательно наблюдать за берегами, смотреть, не притаились ли где маньчжуры, не задумали ли нападение на русское судно, проплывавшее мимо.

Слава Богу, прошли благополучно. Маньчжуры, или богдоевцы не показывались. Значит, и впрямь ушли на юг, видимо, выжидая более благоприятного времени нападения на Приамурье.

Миновали ещё устье реки Уссури, правого амурского притока. Потянулись низменные, лесистые берега. Таёжная опушка подступала к самой воде. Кое-где широкий, спокойный Амур растекался на протоки, образуя острова и островки. Над ними с громким кряканьем взлетали стаи уток. А у небольшой бухточки спугнули бурого медведя, который вышел из тайги напиться речной водицы и порыбачить. Почуяв приближение дощаника, медведь зычно взревел, повернул к опушке и побежал от реки мелкой рысцой. Часто встречались на пути хабаровцев лодки-долблёнки местных рыбаков: дючеров и натков. Туземцы приветливо махали руками проплывавшим мимо, а те отвечали им такими же приветственными жестами.

Хабаров принял решение посетить Ачинский острожек, возведённый год назад его людьми, предположив, что Константин Иванов и его сообщники могут использовать покинутый острожек и расположиться здесь на зимовье. Но беглецов в острожке обнаружено не было. Оказалось, что он пришёлся по нраву местному туземному роду. Нынешние обитатели острожка выходили из распахнутых настежь ворот и с любопытством разглядывали людей Хабарова, вели себя вполне миролюбиво.

Ерофей Павлович и его спутники были крайне удивлены, когда заметили, что вслед за натками из ворот вышел светловолосый человек, явно русский. Поверх его рваной рубахи была накинута меховая куртка какого-то странного покроя. Человек бросился навстречу Хабарову и скороговоркой, не скрывая слёз, заговорил:

— Родные мои... Пришли наконец-то. Ждал я вас... — он вытер глаза и пояснил: — Аспиды окаянные уплыли далее вниз.

— Ты-то как сюда попал? Что с тобой сделали? — спросил его Ерофей Павлович.

Молодой мужик, которого звали Калистратом, поведал свою нехитрую историю. Когда злоумышленники захватили дощаники, он после промысла, как и его товарищи, отсыпался в трюме дощаника. Соучастники Константина Иванова, завладев судном, попытались задержать и находившихся на нём людей. Некоторым из них, наиболее сильным, удалось вырваться из рук противника, когда дощаник уже отчалил от берега. Они бросились в воду и сумели доплыть до берега. А Калистрат, который не отличался особой силой, оказался в числе тех, кого повалили и связали верёвками. Калистрат решил вести себя тихо и смирно, но замыслил сбежать при первой возможности.

Такая возможность представилась, когда смутьяны сделали остановку у бывшего Ачанского острожка. Видя смирение Калистрата, его послали собирать хворост для костра, и он с полной покорностью исполнил требование. Принёс две охапки хвороста и отправился за третьей. Отправился и не вернулся. Скрылся в тайге. Вглубь её, однако, не углублялся, а, не отходя далеко от опушки, добрался до ближайшего селения натков. Там его пригрели, накормили. Иванов и его сообщники не стали разыскивать Калистрата, а он, находясь в селении, располагавшемся недалеко от берега Амура, мог наблюдать, как мимо проплыл караван дощаников, и даже разглядел на палубе головного судна долговязого Константина Иванова. Дощаники держали курс к низовьям Амура. После этого Калистрат вернулся к Ачанскому городку, где и был принят натками, с которыми быстро сумел сдружиться. Не зная их языка, он изъяснялся с ними жестами и по возможности трудился, наравне с другими членами рода, рыбачил, собирал грибы, хворост.

— Много ли наших людей осталось в неволе у бунтовщиков? — спросил Хабаров.

— Шестеро. Один совсем плох.

— Болен?

— Недомогание его оттого случилось, что Константин приказал его высечь за неповиновение.

— Припомним ему такое. И все прегрешения его сообщников тоже не забудем.

Это произошло 30 августа. До устья Амура оставалось совсем малое расстояние. Может быть, всего неполный день плавания. После широкой излучины Амур круто поворачивал на восток. На правом берегу люди Хабарова приметили небольшой острожек, возведённый беглецами. На некотором отдалении, ниже возвышенности с острожком, причалили дощаники людей Хабарова, прибывших сюда ранее него. Они, заняв удобную позицию, ждали распоряжений от Ерофея Павловича.

Встреча Хабарова и прибывших с ним людей с основной частью отряда была тёплой. Ерофей Павлович обнялся с Третьяком Чечигиным и произнёс:

— Давай-ка поразмыслим, как будем далее поступать. Дробить отряд негоже. С теми, кто этому потворствовал, поступим сурово. А остальным сделаем строгое внушение и вернём в наши ряды.

— Значит, бой?

— Может быть, и бой, коли разумные слова на смутьянов не подействуют.

— Ишь ты... А Иванов и его людишки, как мы разузнали, приготовились к обороне. Затворили ворота. Изготовились к защите.

— Выстави-ка на том пригорке пушки. Да собери плотников, чтоб вон там начинали рубить избы. Будем здесь зимовать. Я полагаю, что от пригорка до стен их острожка легко долетят пушечные ядра.

— Вестимо, Ерофей Павлович.

— Коли будет потребно, откроем по нему огонь из пушек. Дай Бог, чтоб до этого дело не дошло.

В городке заметили приготовления Хабарова и его людей. Заволновались, всполошились. Наконец, приоткрылись ворота и смутьяны выпустили для переговоров с Хабаровым Степана Полякова, одного из своих главарей. Тот пришёл к Ерофею Павловичу, угодливо поклонился ему. Хабаров на поклон Степана не ответил, сказал ему сухо:

— С чем пожаловал, Поляков?

— Вестимо, для мирной беседы с тобой, Ерофей.

— Какая у нас с тобой может быть мирная беседа, коли изменники вы все. Государеву присягу порушили.

— Господь с тобой, Ерофей... Что ж так стращаешь.

— Что заслуживаете. Так что тебе от нас надобно?

— У нас мирные цели. Собираемся здесь провести зиму, собирать ясак с гиляков, промышлять пушного зверя. Разве не по закону получается?

— А кто виноват в расколе отряда, в насильственном угоне моих людей, захвате отрядного имущества? Это разве по закону?

— Обо всём этом можно договориться полюбовно. Скажи нам, на какое имущество ты притязаешь. Возможно, в чём-то наши люди перестарались, неумышленно увезли всё то, что оказалось на дощаниках.

— Ах, перестарались! А пошто моего казака ты или Коська Иванов приказали высечь смертным боем?

— Сам знаешь, Ерофей, в отряде должен быть порядок.

— Это же был мой человек. И не вам власть свою над ним показывать.

— Так о чём мы с тобой договорились?

— А ни о чём. О чём можно договариваться с непотребными татями?

— Зачем ты так своих же казаков, промысловиков честишь?

— Какие вы свои! Шагай к себе и скажи там... С этого места мы никуда уходить не собираемся. Будем брать ваш острожек, коли не придёте с повинной. И учти, нас больше, и у нас имеются пушки. Поэтому мы сильнее. Иди к своим.

— Жаль, что мы ни о чём не договорились, Ерофей. Выслушай же, однако. Вот что я тебе скажу: коли мы объединимся в один отряд, загасим старые распри, одной зимовки станет мало для такого большого отряда. Хватит ли тогда на всех нас соболя, лисицы и всякого другого зверя?

— Ишь ты как заговорил!

— Шли бы вы обратно на Зею, пока Амур не встал. Прозимовали бы там, а мы останемся ради промысла здесь. И всем было бы хорошо.

— Я вам устрою хорошую жизнь, — с угрожающими нотками в голосе сказал Хабаров. — Иди к себе. И чтоб я тебя больше не видел.

Степан Поляков с удручённым видом от сознания того, что его миссия не удалась, даже, можно сказать, потерпела полный крах, направлялся к стенам городка. Долго барабанил кулаками в ворота, пока они не открылись и его не впустил# внутрь.

Штурм городка люди Хабарова начали с обстрела из пушек. Но оставались только каменные ядра, не начиценные порохом. Они сделали на стенах выбоины, но существенных разрушений не произвели. Ерофей Павлович считал, что отряд Иванова и Полякова уже деморализован и вряд ли способен к долгому сопротивлению, тем более что на стороне Хабарова был значительный численный перевес. К тому же у хабаровцев были пушки, а смутьяны их не имели.

По приказу Хабарова его люди облачились в куяки, приволокли с собой щиты, чтобы загородиться от стрел противника, и стали выглядеть весьма воинственно. Защитники городка дрогнули. В их рядах начался разброд, раздавались выкрики:

— Нельзя же против своих подымать оружие.

— Сдадимся на вашу милость. Пощадите.

Убедились Константин Иванов, Степан Поляков и другие главари, что их отряд ненадёжен, что не выдержать ему осады. Да и не желают их люди выступать против своих же, русских, из отряда Хабарова. Вот и не нашли другого выхода, как сдаться на милость победителя.

Иванов с Поляковым и ещё два главаря, Петров и Шипунов распахнули ворота городка, вышли наружу, бросили сабли наземь. Иванов, поступивший так же, подошёл к Хабарову и сказал ему:

— Твоя взяла, Ерофей. Сдаёмся на твою милость.

Хабаров предпринял расследование. Нашёл виновных в избиении своих людей, один из которых скончался от побоев. Были установлены и случаи разворовывания отрядного имущества, запасов, которыми воспользовались смутьяны. Всего выявили двенадцать наиболее злостных виновников. В назидание другим Хабаров приказал их бить нещадно батогами, предварительно заставив провинившихся скинуть рубахи и оголить спины. От ударов батогами спины наказуемых превратились в кровавое месиво. Двое от ударов батогами скончались, не приходя в сознание.

Однако с четырьмя главарями — Константином Ивановым, Степаном Поляковым и ещё двумя — Хабаров поступил не так сурово, хотя они и были главными заговорщиками, но непосредственного участия в истязании своих противников не принимали. Ерофей Павлович считался с тем, что эта четвёрка пользовалась определённым влиянием на часть отряда, и поэтому, «чтобы другим так воровать неповадно было», Хабаров распорядился заковать их в кандалы и подержать в таком виде несколько дней. Имущество всех наказанных было конфисковано в пользу казны. Когда с главарей цепи были сняты, их привели к Хабарову.

— Видите, мужики, поступил я с вами, не лютуя, как вы небось ожидали, — обратился он к ним. — Подержал вас малость для острастки в цепях. Наверное, хватит этого. Почему я так поступил? Люди вы знающие, полезные для отряда. Надеюсь, шутить со мной вот так больше не будете. Возвращайтесь к своим делам, трудитесь. И не будьте злопамятными. Лукавый вас попутал. Не поддавайтесь ему впредь. Тогда и мы с вами станем жить мирно, без всяких разладов и ссор. Памятуя ваши прошлые заслуги, не стал против вас зело лютовать. Вот так-то.

Острожек Хабаров приказал разобрать на дрова. Пусть ничто не напоминает о расколе. Разбирать острожек были вынуждены бывшие раскольники со своими главарями. А затем им было приказано поставить для себя жилые избы. Ерофей Павлович не отдавал распоряжения обнести строения рвом или стеной с бойницами, поскольку в этом крае обстановка была вполне спокойна. Окрестное население — гиляки — исправно платило дань и было настроено к русским вполне дружелюбно. Маньчжуры никогда не доходили сюда, до низовий Амура. Казаки из отряда Хабарова занимались рыболовством и пушным промыслом, небольшими группами посещали окрестные гиляцкие селения для сбора ясака. Так прошла зима.

К весне 1653 года, когда Амур очистился ото льда, Хабаров, собрав отряд, погрузив его на дощаники, повёл караван верх по Амуру, к устью Зеи, и вернулся к неосуществлённому намерению поставить здесь надёжный острог, который был бы одновременно базой и прочной крепостью.

Незадолго до отплытия каравана произошёл такой случай: к Ерофею Павловичу явился Калистрат, тот самый, что бежал от Константина Иванова и его сообщников. Будучи чьим-то покручеником, этот малорослый, неприметный мужичонка всю зиму усердно занимался соболиным промыслом. Однако выяснилось, что не только таким промыслом. Часто наведываясь в одно гиляцкое селение, он присмотрел там девицу — гилячку, с которой и пришёл к Хабарову.

— Батюшка, Ерофей Павлович, дозволь... — робко начал Калистрат, подталкивая вперёд коренастую, малорослую, коротконогую девицу, которую украшали две толстые тёмные косы, спускавшиеся до пояса.

— Что тебе, парень? — с усмешкой спросил его Хабаров. — Никак милую себе подобрал. Благословения моего ждёшь?

— Дозволь женой её считать.

— Звать-то её как?

— Да имя мудрёное, басурманское. И не выговоришь сразу. Я её на русский лад Агафьей, Агашей называю. У меня старшая сестра Агафья была.

— И родители девицы согласны на вашу женитьбу?

— Дело было за калымом, выкупом за невесту. А где мне тот калым собрать, простому покрученику? Я тестю лодку-долблёнку изготовил и ещё медвежонка поймал, чтоб его вырастили для медвежьего праздника. Вот это и сочли за калым. Теперь всё дело за твоим согласием, Ерофей Павлович.

— Моё согласие — дело немудрёное. Да как же без попа? Кто твою Агафью окрестит, кто вас обвенчает?

— Пошли, батюшка, нижайшую просьбу в Якутск, а то и тобольскому архиерею. Прислали бы к нам на Амур своего попа. Отряду потребен пастырь. Не мне одному... Ведомо мне, что и другие молодые мужики на туземных девок заглядываются. Дозволь пока жить с Агафьей как с женой без венчания.

— Просьба-то твоя необычная. Не берусь, Калистрат, дать тебе скорый ответ. Соберём совет и решим.

Совет собрали. Сподвижники Хабарова с любопытством и критически разглядывали Агафью, её одеяние. На ней были сапоги из нерпичьей шкуры, меховые штаны, длинная рубаха или кафтан из рыбьей кожи, на шее — стеклянные бусы. Наверное, думали мужики — и что нашёл Калистрат в этой невзрачной, малорослой гилячке. Какие силы влекли его к ней? Неужели только зов плоти? Даурки, дючерки, тунгуски и то миловиднее выглядят. Но перечить Калистрату никто не стал. А Третьяк Чечигин произнёс:

— Не наша вина, что при отряде нет своего пастыря. Ватаги уходят из Якутска открывать новые края, идут на дальние реки, живут там годами, обзаводятся семьями. У них невенчанные туземные жёнки. Нарождаются ребятишки, полукровки. А по возвращению в Якутск прикрывают мужики свои грехи, крестят жёнок и прижитых в грехе ребятишек, идут под венец. Калистрат пострадал в полоне у Коськи Иванова, так пущай и ему выпадет радость.

Ерофей Павлович после некоторого раздумья согласился с Чечигиным и дал своё согласие на женитьбу Калистрата на гилячке, за неимением духовного пастыря пока не освящённую церковью. В трюме одного из дощаников молодым отвели угол, отделив его полотняной занавеской.

Пример заразителен. Обосновавшись в устье Зеи, отряд занялся строительством острога. А молодые неженатые казаки и покрученики, не теряя времени, стали приглядываться к молодым туземкам — дауркам, дючеркам, тунгускам.

Уже находясь в зейском устье, Хабаров получил сведения от местных дауров и тунгусов, что в районе верхнего Амура и на Шилке появились русские. Они пришли с запада, со стороны Байкала. Ерофей Павлович посчитал необходимым вступить в контакт с этими людьми и решил послать для встречи с ними доверенного человека. Остановил он свой выбор на ближайшем помощнике — Третьяке Чечигине.

Чечигин отсутствовал около месяца и по возвращении обстоятельно обо всём увиденном доложил Хабарову.

— Забайкалье всерьёз заинтересовало енисейского воеводу ещё три года назад. Тогда же узнал о нашем походе на Амур через Олёкму. Через Енисейск проходили отписки Францбекова. Так что енисейский воевода Пашков многое мог узнать о нас.

— И что же надумал тамошний воевода?

— А вот что... Оживить поиски путей на Амур через Забайкалье и вступить в соприкосновение с нашим отрядом.

— Разумно.

— Воевода Пашков приказал, чтоб его служилый человек Колесников Василий, который должен был собирать ясак с туземных жителей вблизи Баргузинского острога, разведал пути к Амуру с западной стороны.

— А удалось это Колесникову?

— Вполне удалось. Его небольшой отряд служилых людей поднялся вверх по реке Селенге, а затем по притоку, речке Хилок, или Хилку. Здесь преодолели горный перевал и вышли в Индоге, впадавшей в Шилку. А это уже одна из двух рек, что, сливаясь воедино, образуют Амур. Побывал Колесников на шилкинском притоке Нерче. Места там заселены тунгусами. То тут, то там встречались ему их поселения.

— А ведь наши люди побывали тогдашней зимой на той же Шилке со стороны Амура. И вот же досада — не встретились с людьми Колесникова.

— Разминулись. Бывает такое.

— Наши люди вели переговоры с тунгусским князьком Гантимуром. Он был склонен принять русское подданство, выплачивать нам ясак. Да не успели они довести дело до конца. А люди Колесникова сделали Гантимура данником и собирают с его рода ясак.

— Им повезло больше.

— Что ещё, Третьяк, стало тебе известно?

— Встречался я с самим Колесниковым. Кланялся он тебе. Сведения, собранные в Забайкалье, считает зело важными. Послал подробную отписку с тремя своими людьми енисейскому воеводе Пашкову.

— Доброе дело сделал Василий.

— Потом я узнал, что в Енисейске его люди встретились в Дружиной Поповым и его спутниками. Попов с товарищами вёз твою отписку в Москву. Между ними была долгая беседа. В ней участвовал и Пашков. Он сделал своё заключение — твой отряд, Ерофей Павлович, подошёл с Лены к среднему и нижнему Амуру. А русские из Забайкалья вышли на Шилку и верхний Амур. Вот и получилось, что весь великий Амур открыт и освоен русскими. Вот такую отписку направил воевода с Дружиной Поповым в Сибирский приказ.

— Разумно поступил воевода, — сказал одобрительно Хабаров.

Енисейский воевода Пашков пользовался репутацией человека деятельного, инициативного и самостоятельного. Он не стал ждать реакции Москвы на свои донесения об открытиях в Забайкалье, а решил сразу же продолжать исследование и освоение вновь открытых земель. Особенно его привлекала река Шилка. Весной 1652 года, в то самое время, когда Хабаров и его отряд покидали Ачанский острожек, Пашков снарядил в Енисейске экспедицию во главе с Петром Бекетовым.

Бекетов, сын боярский, был довольно известной фигурой среди русских первопроходцев XVII века. Он стал основателем Якутска, организатором первых походов по Лене и её притокам. По заданию Енисейского воеводы он обследовал путь от реки Селенги на Шилку и для закрепления русской власти в Забайкалье построил острожки Усть-Прорвинский на Селенге и Иргенский — на озере Иргень. Отряд Бекетова — а было в нём 72 человека — состоял в основном из охочих людей, промысловиков, занимающихся соболиным промыслом. Бекетов ставил своей целью объясачивание местного населения, привлечение в русское подданство новых племён и родов. Позже в устье реки Нерчи при впадении её в Шилку был построен ещё один острог. Впоследствии на месте его возник город Нерчинск.

К возвращению отряда Хабарова в устье Зеи — осенью 1653 года — весь Амур от истоков Шилки и до его устья, впадения в Татарский пролив был освоен русскими и считался присоединённым к России. Его прибрежное население приняло русское подданство и обязалось выплачивать царю ясак.