Хабаров. Амурский землепроходец

1. На Сухоне

еревня Дмитриево Вотложенского стана рассыпалась избами по возвышенному берегу Сухоны. За избами тянулись поля и огороды, окаймлённые зубчатой кромкой леса, ельниками и осинниками. Бывало, что из леса в надежде полакомиться на обывательских огородах выходили кабаны и сохатые. Тогда местные жители старались спугнуть и изгнать зверье, крича и грохоча кастрюлями и вёдрами.

Среди местных жителей в деревне обитало несколько семей Хабаровых. Смутные предания доносили, что предки нынешних Хабаровых пришли на Сухону из новгородской земли. Было это в стародавние времена. Ещё до самозванщины, до нашествия поляков, до царствования Бориса Годунова и блаженного царя Фёдора Ивановича, во времена царя Ивана Васильевича, прозванного Грозным. Когда грозный царь учинил жестокий погром Новгорода, уцелевшие его жители, охваченные страхом, бежали в северные земли. Они поднялись вверх по реке, миновали Онежское озеро и реку Вытегру. Откуда перебрались волоком в Ковжу, впадающую в Белое озеро. Миновали его, а потом верховья Щексны малыми реками и озёрами, преодолевая волоки, вышли в Кубенское озеро. А из Кубены держали дальнейший путь по реке Сухоне. Приглянулась Сухона и её берега беглецам из новгородской земли, да и местные обитатели встретили их приветливо. На берегу Сухоны и облюбовали место беглые по соседству с небольшим поселением, называвшимся Дмитриевым.

С тех пор род Хабаровых разветвился. У сыновей первого поселенца выросли свои сыновья, пошли внуки, правнуки. Один из них — Павел Хабаров — крепкий прижимистый хозяин и достойный глава семейства. Выращивал и ячмень, разные овощи, держал обширную пасеку, промышлял охотой и рыбной ловлей, разводил всякий скот. По мере необходимости нанимал работников из устюжской голытьбы. С устюжанами поддерживал тесные связи, снабжал их копчёной медвежатиной и свиными окороками, мороженой рыбой, мёдом, битой птицей, мукой. Чтобы удобнее было поддерживать деловые связи с городом, пришлось Павлу Хабарову поставить на окраине Великого Устюга избу с амбарами, где постоянно обитал кто-нибудь из его сыновей или работников.

Была ранняя зимняя пора. Стоял лёгкий морозец, сковавший реки ледяным покровом. Присыпанные снегом сосны и осины высились на горизонте белой зубчатой стеной. Ерофей, старший из сыновей Павла Хабарова, возвращался с охоты. Его сопровождал брат Никифор. Ерофею Павловичу с ту пору было два с половиной десятка лет. Рослый, плечистый, с окладистой русой бородой, он выглядел истинным богатырём. Никифор был помоложе, ещё ходил в холостяках. Не такой рослый, мускулистый и плечистый, как старший брат, но похожий на него лицом и светло-русым цветом волос, он казался уменьшенной копией Ерофея.

Возвращались братья с богатой добычей: посчастливилось напасть на большой выводок куропаток. Ерофею удалось подстрелить ещё и зайца-беляка. За плечами у каждого из братьев были пристроены луки и колчаны со стрелами.

Ерофей Павлович уже три года как был женат. Жену свою Василису, статную светловолосую красавицу, под стать мужу, которая год назад родила дочку Наталью, он высватал в Великом Устюге. Никифор ещё семьёй не обзавёлся и только заглядывался на девиц. Отец не торопил его с женитьбой.

— Чем порадуете, сыне? — встретил их Павел Хабаров и, дотошно осмотрев добычу, сказал неопределённо:

— Ну, ну... Не с пустыми руками вернулись к отцу. И это хорошо.

Сыновья привыкли к тому, что отец был скуп на похвалу. Если они и заслуживали добрых слов, он воспринимал это как должное и отмалчивался, а за промахи нещадно их ругал и сердито хмурился. Ерофей и Никифор стали разоблачаться, а Василиса перетаскала всю добычу охотников в холодный погреб.

— Садитесь за трапезу, сыны, — сказал Павел, — а утром вас ждут дела.

— Какие ещё дела, отец — поинтересовался Ерофей.

— Завтра и узнаешь. Не лезь наперёд батьки в пекло, — строго высказался Павел.

Отужинали быстро, за столом не засиживаясь. Давала о себе знать усталость после долгого хождения по лесу. Никифор по молодости и холостячеству не имел собственной постели и спал на полатях вместе с детворой, вповалку с братьями и сёстрами. А Ерофей с женой спали за занавеской на широкой кровати — топчане. Рядом была подвешена люлька с дочкой.

Утром за завтраком Павел произнёс будничным голосом:

— Слышь, Ерошка... Снаряжайте с Никифором обоз. Отправитесь в Устюг. Свезёте купцу Худякову и промышленнику Югову припасы. На выручку закупите... Запомни или лучше запиши... Ты ведь у нас грамотей.

Павел Хабаров перечислял ровным монотонным голосом длинный перечень нужных покупок:

— ...два новых хомута заместо износившихся. Два топора. Отрез тонкого сукна, хорошо бы тёмно-синего или тёмно-вишнёвого, на новые парадные кафтаны. Куль соли и ещё...

Наконец перечень закончился, и Павел принялся за распоряжения:

— С большим обозом вам вдвоём не управиться. Возьмите в помощь Доната.

Это был нанятый работник Хабаровых.

— Снарядите шесть подвод, — продолжал старший Хабаров. — Загрузите их мукой, бочонками с мёдом, брагой, морожеными тушами кабанов и баранов, битой птицей. Сбудешь всё это добро Худякову и Югову. Смотри, не просчитайся при расчёте. Пусть Никифор с Донатом возвращаются домой, а ты останешься в Устюге.

— Зачем я должен остаться в Устюге?

— Стало быть, должен... Ты слушай, не перебивай. Пообтирайся среди купцов, промышленников, владельцев лодейного двора. Разузнай, разнюхай, чего им надобно. Что им потребно? И дай мне знать.

— А коли им потребно столько всяких припасов, сколько мы не соберём?

— Всё равно дай мне знать. Чего в нашем хозяйстве не найдём, отыщется у соседей, в других селениях, выселках. Ежегодно из Устюга уходят за Каменный пояс многие ватаги промысловых людей, государевых служак. Идут в Тобольск, дальние острожки и зимовья. Все должны запастись харчем в дорогу. Смекаешь, сын?

Весь обоз состоял из шести санных упряжек с тремя сопровождающими во главе с Ерофеем Хабаровым. По две упряжки на одного ездового. Отец был скуп, прижимист. Разбрасываться людьми не хотел. Решил, что трое мужиков на маленький обоз — в самый раз: за санями с ездовым на привязи будет двигаться вторая упряжка без ездового.

Павел Хабаров проследил, как обоз спустился с берега на лёд Сухоны, и произнёс последнее напутствие:

— Сыны мои, коней берегите. Не гоните галопом. Переночуйте у свояка.

Свояк жил в прибрежном селе на полпути между Дмитриевым и Великим Устюгом. Ночевали у него в тесной курной избе, наполненной ребятишками. Расстелили на полу полушубки и заснули до рассвета. Лошадей не выпрягали.

Прощаясь с гостями, свояк, худощавый долговязый мужик средних лет с клинообразной рыжей бородой, предупредил старшего из братьев:

— Держи ухо востро, Ерофеюшка.

— Пошто я должен держать ухо востро? — переспросил Ерофей Павлович.

— Лихие людишки шалят на дорогах.

— Лихим людишкам дадим отпор, — спокойно ответил старший Хабаров.

Однако тревога закралась в сердце у каждого путника, каждый из них настороженно смотрел по сторонам в оба.

Предостережение свояка оказалось не лишним. Когда обоз отъехал от места ночлега вёрст на десяток, со стороны лесистого берега Сухоны раздался оглушительный свист. Из прибрежных зарослей скатились по склону берега два мужика в драных, видавших виды полушубках. Впереди щуплый человек с редкой бородёнкой. На небольшом отдалении от него — крепкий верзила, который казался главным лицом. Малорослый мужичонка заговорил, вернее, забормотал скороговоркой:

— Поделитесь, люди добрые, чем Бог послал, с бедолагами-горемыками.

Второй незнакомец неподвижным монументом стоял поодаль и помалкивал.

Мысль Ерофея Павловича срабатывала молниеносно. Он сообразил, что щуплый мужичонка, конечно, не атаман ватаги, а лишь на подхвате у него, а командует, скорее всего, плечистый верзила. С ним-то и надо поступить как с главным противником: сокрушить неожиданным сногсшибательным ударом. Если на берегу ещё притаились члены воровской ватаги, они все окажутся в замешательстве. Итак, смелее действуй, Хабаров.

— Возьми на себя ту малявку, а я беру на себя вон того... — шепнул брату Ерофей и, нащупав в кармане полушубка увесистый кастет, приблизился к долговязому, произнёс невозмутимо: — Поделиться, говорите?

Не успел тот понять что-либо, как сильный удар кастетом обрушился на темя атамана. Ерофей был сильным человеком и обычно выходил победителем в кулачных боях с односельчанами, однако никогда не злоупотреблял своей недюжинной силой и первым в драку не лез. Шапка хоть и смягчила силу его удара, но всё же атаман потерял сознание и упал. Ерофей Павлович стал вязать вожжами поверженного противника, а Никифор тем временем управился с малым. Тот оказался увёртливым и даже успел выхватить из-под полы нож, попытался пырнуть Никифора, однако не ранил его, а только порезал полушубок. На помощь младшему Хабарову подбежал Донат. Вдвоём они скрутили и связали мужичонку.

К тому времени на высоком берегу показались ещё трое членов воровской шайки. Они размахивали руками, что-то угрожающе выкрикивали. Возможно, что другие члены воровской ватаги скрывались в лесу.

— Жди нападения, Ерофей Павлович, — сказал с тревогой Донат.

— Нападения не будет. Не посмеют, — спокойно возразил Ерофей. Он властно махнул рукой мужикам и зычно завопил: — Эй вы, божьи угодники. Слышите меня? Коли отважитесь приблизиться к нам, конец вашему атаману. Придушу его, яко щенка шелудивого.

Для пущей убедительности он помахал кистенём, который на всякий случай припрятал в санях под сиденьем. Разбойные люди на берегу стали переговариваться меж собой, но спуститься к обозу не решились. Связанного вожжами рослого атамана и щуплого мужичонку бросили на передние сани поверх мешков, и обоз тронулся. Некоторое время три мужика по берегу сопровождали обоз, но поотстали, а потом и вовсе исчезли. Нападать не решились.

До Великого Устюга оставалась малая часть пути, когда связанный по рукам и ногам атаман пришёл в себя и взмолился:

— Мил человек, отпустил бы ты меня, Христа ради.

— За какие такие добрые твои дела я должен отпустить тебя, злыдня и разбойника? — возразил Ерофей Павлович.

— Отпусти. Разве я покрал у тебя что?

— Не покрал, так собирался со всей своей воровской шайкой поживиться нашим обозом. По глазам вижу.

— Что же нас с Микешкой дальше-то ждёт?

— А ничего хорошего не ждёт. Уже это как воевода решит.

— Помилуй нас, мил человек. Тебе-то какой прок от того, что нас повесят?

— Самый прямой прок: двумя разбойниками на белом свете меньше станет. Подумал бы, тать непотребный, перед судом Божьим — как ты дошёл до жизни такой, до душегубства.

— Не от хорошей жизни, не от радостей. От нужды горемычной.

Плечистый атаман долго плакался, жаловался на горькую судьбу. Был он когда-то справным хозяином, владел землёй, усадьбой, да влез в долги к жадному купчине. Тот с помощью приказных отобрал у должника хозяйство, землю, сделал его кабальным. Не выдержав кабалы и нищеты, должник подался в бега, сколотил шайку из таких же обиженных. Она грабила богатых купцов, промышленников, бедноту старалась не трогать.

Ерофею Павловичу наскучили жалобы пленника, но жалобщика он не перебивал и даже проникся к нему сочувствием, раздумывал, отдавать ли пленника в руки властей. Подумав, сказал властно:

— Помолчал бы лучше, златоуст великий. Бог рассудит твои прегрешения. А я тебе не судья, — сказал Ерофей Павлович властно и развязал обоих пленников. — Сгиньте, злыдни поганые. И не попадайтесь в мои руки ещё раз. Коли попадётесь, башку откручу обоим. Понятно?

Освобождённые от пут сползли с саней, потягивались, разминая затёкшие конечности, и, ещё не уверовав в своё освобождение, не высказывая радости, засеменили к берегу. Микишка несколько раз оглянулся в сторону обоза.

— Пошто ты освободил этих разбойников? — спросил с упрёком Никифор.

— Не захотел брать грех на душу, — ответил Ерофей, — по велению высвободил, оба могли угодить в петлю.

— Туда им и дорога, — возразил Никифор.

— Пошто, братец, такая лютость? Разве не прав был этот человек, когда изрёк: не от хорошей жизни, мол, выходили они на большую дорогу. Пусть Господь будет им судьёй.

К вечеру обоз достиг Великого Устюга. Взошла луна — большой медно-красный диск с выщербленными краями. В окнах и оконцах домов тускло светились огоньки свечей, лучин и масляных плошек. Врезались в небо многочисленные купола и шпили церквей, увенчанные крестами. За гладкой каменной стеной сгрудились палаты воеводы, присутственные места, избы гарнизона. Город обрамляли рассыпанные в беспорядке избы посада. Здесь обитель ремесленного люда, мастеровых с лодейного двора, мелких торговцев и всякой голытьбы.

Обоз не стал направляться к городским воротам, охраняемым казаками-стражниками с алебардами и бердышами, свернул в лабиринт извилистых улочек посада и через некоторое время достиг избы Хабаровых. Дорога к ней братьям была знакома по неоднократным поездкам в город. Изба, как и большинство строений посада, топилась по-чёрному, но срублена была добротно — из вековой лиственницы, на высокой подклети, — а на задворках её высились амбары, хлевы, баня. Павел Хабаров неоднократно повторял сыновьям:

— Разбогатеем, переберёмся в Устюг. Усадьбу я возводил с думами о будущем.

Обоз был встречен громким гавканьем двух рыжих собак-лаек с острыми лисьими мордами. Но узрев в прибывших своих, собаки умолкли и стали ласкаться к Ерофею.

Заслышав скрип полозьев и конское ржание, из дома по крутой лестнице спустился во двор постоялец Игнат Свирин, корабельный мастер с лодейного двора, принадлежащего богатому промышленнику Югову, на которого трудилось не менее двух десятков корабелов.

Прижимистый Павел Хабаров держал постояльца не без малой для себя выгоды. И двор в устюжском посаде был под надёжным присмотром, и юговский корабельный мастер платил за проживание исправно, принося Хабарову доход.

Обоз едва въехал в просторный двор, как Игнат поспешил захлопнуть тяжёлые тесовые ворота и задвинуть засов. Ерофей с Никифором и Донатом распрягли коней, отвели их в конюшню. Сани с добром оставались во дворе под охраной собак. Только после этого Ерофей и его спутники вошли в дом. Наспех закусили они ломтями хлеба со свиным салом из дорожных припасов, выпили по жбану холодного хлебного кваса, предложенного Игнатом, и, усталые, не избежавшие дорожных происшествий, отправились на покой в одну из горниц. Семья Игната Свирина никогда её не занимала. Эта горница пустовала, готовая в любое время принять хозяев.