Хата за околицей

XXVI

Разбитый, усталый Тумр медленно возвращался домой той же дорогой. Израненные его ноги едва передвигались, отяжелевшая голова свинцом повисла на шее, сердце то шибко билось, то замирало в тощей груди.

Пространство, так быстро пройденное в беспамятстве, теперь показалось бесконечным, он искал дороги, бросался в разные стороны и не мог найти. Изредка он оглядывался назад с надеждой увидеть Азу и потом усталыми глазами отыскивал избу, селение, кладбище.

Наступило утро — ночная тьма уступила место утреннему солнцу, небесные огни с каждой минутой становились бледнее, и темные тучи стали мало-помалу окрашиваться заревом востока.

Цветы боязливо высовывали из мрака свои разноцветные головки и освежались прохладной росою. Торжественная тишина прерывалась песнью ранних птиц и криком воронов.

Тумр шел, спотыкаясь, прохлада утра не поднимала его ослабевших век. Наконец он увидел серые кресты, сухие вербы, желтую могилу Лепюка и низенькую трубу своей избенки.

Он бессознательно прибавил шагу.

— Что делает Мотруна? — подумал он. — Видела она, как я ушел из избы? Эх, жаль ее, жаль! Зачем же полюбила цыгана?

Дрожа всем телом, цыган миновал кладбище. На пороге не было Мотруны, и он смелее приблизился к двери. Он готов был перешагнуть через порог, когда из хаты послышался голос, чуждый для уха цыгана. Этот голос сказал ему, что он… отец.

Переступив через порог, он увидел жену, которая, лежа на полу, прижимала к груди ребенка, забыв свои страдания.

На пороге сидел Янко, он пропустил Тумра, дозволил ему подойти к жене, нагнуться к ее жалкой постели. Но когда Тумр через минуту бросился вон из избы, чтоб вздохнуть свободней, карлик явился перед ним с выражением гнева и угроз.

— Что с тобой, Янко? — спросил цыган, вытирая оборванным рукавом лицо, облитое холодным потом.

— Что с тобой, проклятый цыган! — воскликнул карлик, сжимая кулак. — Где ты таскался сегодня? А! Жена тут стонет, а он к цыганам побрел!..

— Я не знаю, что со мною делалось.

— А я знаю, — произнес Янко, — дьявол тебя попутал — ты ходил к ведьмам плясать.

— Брани меня, — сказал Тумр, — но Мотруна тебе скажет, по своей ли воле я пошел, виноват ли я?

Дурачок сурово посмотрел на Тумра.

— Эй, берегись, поганое отродье! — сказал он. — Хоть я и мал и горбат, а убью тебя, как собаку, если не будешь беречь жены и дитяти!

Тумр презрительно улыбнулся.

— Янко, тебе не след грозиться.

Но Янко не слышал слов Тумра, он опрометью бросился в село, а цыган, оставшись один, поглядел ему вслед и воротился в избу. Сердце его сжалось при виде любимой женщины, распростертой беспомощно, мертвая бледность покрыла ее лицо, крупные капли пота выступили на лбу, цыган бросился на колени перед ней, в эту минуту он почувствовал себя виновным, хотя и не знал, что. вовлекло его в преступление.

— Я не хотел уйти от тебя, — повторял цыган, — я не знал что делал!..

— Тебя увела колдунья, — слабым голосом произнесла Мотруна, — ты спал, потом вдруг вскочил и убежал, я хотела было идти за тобой и упала на пороге… Не знаю, что со мной делалось и когда Бог дал мне дитя. Открывши глаза, я увидела Янко, он перенес меня на постель…

Тумр взглянул на плачущего младенца, и умственному взору его представился целый ряд новых обязанностей. Вдвоем кое-как еще перебивались, втроем — придется умирать. Больная нуждалась в помощи и в питательной пище, дитя в пеленках, а в избе не было и куска хлеба! Если бы Тумр опять пошел зарабатывать, жена осталась бы без всякого пособия. У цыгана затрещала голова.

— Что делать? — воскликнул несчастный отец. — Не на кого нам надеяться, не от кого ждать помощи! Я позову Ягу, она нам поможет.

При этих словах Мотруна схватила ребенка и крепко прижала к груди.

— Цыганку! — закричала она. — Не нужно! Не нужно! Она, пожалуй, отравит меня и дитя украдет.

Тумр пожал плечами.

— Да ты сама жена цыгана.

— Да, да! Но я боюсь их. Пожалей меня.

— Сама пожалей себя, — умоляющим голосом произнес цыган, — придется умирать без чужой помощи.

— А Янко?

— Тебе нужна женщина.

— Я встану, я встану! — торопливо заговорила Мотруна.

— Это невозможно: ты должна несколько дней не вставать с постели… Кто станет ходить за тобой и ребенком, кто будет варить?

Мотруна замолчала, но по лицу заметно было, что боязнь не оставляла ее, она не знала, на что решиться, она попробовала подняться с постели, но упала, испустив болезненный стон. Тумр сел возле нее на земле, и в его неподвижных глазах, устремленных на мать и дитя, выразилось безнадежное отчаяние.

В это самое время заскрипела дверь, Мотруна обернулась и задрожала, увидев безобразное лицо старой цыганки. То была Яга. Внезапное появление этой старухи могло бы испугать любого смельчака, не только родильницу. Бронзовый цвет морщинистого лица, курчавые всклокоченные волосы, улыбка, обличающая отсутствие зубов, и взгляд хищной птицы сделали Ягу идеалом ведьмы. Грязная рубашка, изорванная юбка и наброшенное на голову покрывало составляли все ее убранство, из-под которого выглядывали нагие костлявые руки и иссохшая грудь. Сгорбленная старуха опиралась на сучковатую палку, которая давно была в употреблении, судя по ее избитому концу.

Окинув избу проницательным взглядом, она вошла и без обиняков предложила Тумру услуги. При виде ее Мотруна судорожно схватила дитя, а Тумр вскочил с места, удивленный внезапным появлением старой ведьмы.

Переступив через порог, она в одно мгновение успела разглядеть все закоулки, сосчитать горшки, и тотчас в голове ее составилось ясное понятие о нуждах Тумра, о том, чем он живет и что у него есть. Тихо, как кошка, Яга стала приближаться к постели больной.

— Стой! — по-цыгански закричал Тумр. — Жена тебя боится, вишь, как дрожит и плачет, уйди к двери.

— Чего ж боится твоя жена? — спросила Яга, усаживаясь на скамью, стоявшую у порога. — Разве она не цыганка? Разве мы не свои, не родственники?.. Я бы пособила ей нянчить дитя, а то она зацелует, задушит его. Ведь это мое ремесло, и дай мне, Господи, столько лет здравствовать, сколько им, роженицам, я помогла. Не бойся, милая, — продолжала ведьма на ломаном крестьянском наречии, стараясь, как можно приятнее улыбнуться, и смягчая свой сильный голос, — не раз я на своем веку принимала и у благородных, у богатых барынь… Ты, матушка, от любви задушишь эту крошку.

Яга встала с намерением подойти к больной, но Мотруна снова тревожно схватила дитя, и цыганка убедилась, что ее услуги не будут приняты.

— Слушай, Яга, — сказал цыган, — можешь пособить мне иначе: разведи огонь, приготовь есть… Она есть хочет… Я тоже целый день ничего не ел, да и дитя нужно будет чем-нибудь покормить…

Этого только и ждала старуха, ей хотелось пошарить по углам и по цыганскому обычаю стащить что попадется, при первом слове хозяина, она сняла с себя покрывало, поставила в углу палку и засучила изорванные рукава.

— Где же у тебя уголья? Где вода? Где кладовая? Есть ли молоко?

Этими вопросами баба осыпала Тумра. Тумр испугался, услышав все эти требования.

— Уголья?.. Поройся в золе, найдешь, может быть. Вода?.. Загляни в ведра… Кладовая? Кладовой нет, а молока, с тех пор, как живем здесь, и капли не видали.

— Как? И у тебя нет даже козы? — спросила цыганка.

— Да, и козы нет, — вздохнув, отвечал Тумр.

— Какой же ты хозяин! — вскричала цыганка. — Видно, в тебе нет и сметки цыганской. Столько времени сидит — и козы не нашел! А сколько их ходит по выгонам! Ужели до сих пор не пристала к тебе? Ха, ха, ха! Боялся, чтоб не узнали? Повел бы в город и променял бы на рынке… Рынок не за горами. Плохой ты хозяин! Что же варить-то? — помолчав, спросила старуха. — И воды-то у тебя нет.

— Я пойду за водой.

— Не ходи, не оставляй меня одну, — шепнула Мотруна.

— Я пойду, — отозвалась Яга.

— Ты знаешь, где мы берем воду?

— Учить меня не нужно: вестимо, где тропинка лучше вытоптана, где-нибудь нашла бы колодец. А попадется коза или корова, так и молочка принесу, дай-ка в запас горшочек какой.

— Яга! Беда будет! — сказал Тумр.

— А разве еще мало беды? Не все ли равно: умирать с голоду… или отплясывать трепака с петлей на шее? Давай горшок!

Старуха схватила первый попавшийся под руку горшок, накинула на голову покрывало и уже готова была выйти, как на пороге явился Янко. Оставив на скамье хлеб, мешочек крупы, кувшин молока и ведро воды, Янко побежал домой. Яга схватила все это и, засунув мешок с крупой за пазуху, принялась переливать молоко. Ни Тумр, ни Мотруна не заметили воровства, которым она начала свою службу в мазанке цыгана.