Хата за околицей

XLV

На другой день в доме Хоинских поднялась страшная суматоха. Сын пропал без вести, словно сквозь землю провалился, отец сваливает вину на мать, мать на отца, и оба безутешно плачут. Весь посад собрался на двор Адама: кто пришел с советом, кто с утешением, а Мартын с горохом. Солодуха, прижавшись к забору, с самым невинным видом молчит да вздыхает.

Пан Адам ломает руки, Агафья рвет волосы, слуги перешептываются и выводят самые невероятные заключения о внезапном исчезновении паныча.

— Пусть бы себе женился! — вопила мать. — Но бежать, покинуть меня! Ах, доля моя, доля!

— Неблагодарный! — кричал в свою очередь Адам. — Только попался бы мне в руки, завалил бы ему, негодному, сто палок отцовской рукой!

— Молчал бы ты! — отвечала Агафья. — На языке у тебя то и дело вертится пятьдесят да сто, а на деле и пяти не дал бы…

— Да это не может быть, — прервал Адам, — я его найду, хоть бы он сквозь землю провалился!

— А если ушел за границу? — отозвался кто-то из соседей.

В ответ на это замечание Хоинский вздохнул глубоко: Рудня находилась всего в двадцати верстах от границы, правдоподобное предположение соседа сразило старика. В голове его все перемешалось, а жена между тем кричала:

— Беги, поезжай за ним, Адам, догони, вороти его во что бы то ни стало.

— Куда бежать? Кого догонять? — отвечал растерявшийся отец.

Тут Солодуха выдвинулась вперед.

— Позвольте мне слово молвить, — сказала она, — вчера я встретила его в лесу.

— Ты?.. Его?.. Встретила?.. — крикнули в один голос отец и мать, бросившись к ней. — Где, как, когда?

Все окружили Солодуху, и довольная вниманием многочисленного и большей частью почетного собрания старуха принялась рассказывать все, как было, — разумеется, не без маленьких украшений, необходимых для того, чтоб произвести особое впечатление на слушателей.

— Иду я вчера, иду, — начала она, — а уж смерклось, ну, иду дорогой, все дорогой той самой, что тянется мимо пасеки батюшки, и молюсь себе… а тут, Матерь Божия и все святые! Поднялся такой шум и треск, что мне причудилось, будто дуб валится на голову, еле-еле отскочила в сторону: гляжу, крещусь, жду лешего, а предо мной Фомка — бледный, худой, страшный, без шапки, волосы взъерошены… Я и крикнула, а он смотрит: ух, как страшно смотрит!.. глаза такие мутные! А после и говорит мне: "Здорово, тетушка!" — "Здравия желаем панычу, — говорю я, — а куда так?" Он рукой только махнул: "В свет, — говорит, — куда глаза глядят!" А я ему: "Куда? Зачем? Что это значит?" А он как вздохнет, так у меня так и заползали мурашки по спине. "Не хотели, — говорит, — чтобы я был счастлив, значит, я им не нужен, пойду за цыганами…" А я давай его уговаривать и просить, куда! Еще на меня напал, ругать начал… а потом поуспокоился и говорит: "Слышь, старуха, на то уж пошло… за ней я и в ад пойду, удержать меня никто не удержит, умру, говорит, лучше, а с ней не расстанусь!" "Вот так-таки и сказал", — заключила Солодуха.

Наступило общее молчание, мать посмотрела на старика-отца, тот сомкнул губы, опустил голову, при этом Мартын не упустил случая спросить, куда снести горох.

Адам не отвечал ему ни слова, слезы навернулись на глазах у него. Приказав батраку запрячь лошадь, он выбрал троих соседей, назначил им лошадей, осмотрел свою колымажку, составил план погони и, простившись с женой, так сказал окружавшим друзьям:

— Ты, пан Викентий, поезжай по дороге, что идет в Стависки, туда хоть и не пошли цыгане, да я не хочу миновать ни одной большой дороги… Ты, кум Матвей, отправляйся к границе через Порванцы, гони, что есть мочи, лошадей не жалей… Ты, Варфоломей, поезжай мимо Мехежинецкой корчмы, а я порасспрошу в Рудне, куда девались цыгане, и поплетусь, куда укажут… Если наткнетесь на цыган, хватайте Фомку и девку… Скажите сыну… — прибавил старик, запинаясь, — скажите, что я его прощаю… что благословляю, благословляю!.. Пусть будет так, как Богу угодно! — И махнув рукой, старый Адам взобрался на телегу. Услышав это, Солодуха от радости чуть не захлопала в ладоши.

Когда все собрались в дорогу, вдали показался слепец Ратай, шедший к Руднинскому посаду.

— Погодите, погодите, — закричала знахарка. — Вот и мой старик тащится, он знает, что делается на три мили кругом, у него расспросите, он скажет, где цыгане.

Хоинский спрыгнул с телеги, шляхтичи с лошадей и осыпали слепца вопросами прежде, чем тот успел остановиться и перевести дух.

— Погодите, дайте вздохнуть, — сказал нищий. — А на что вам цыгане? Лошадей, небось, покрали?

Солодуха подошла к нему, старик узнал ее по походке.

— Э, и старуха моя тут! — сказал он. — Избы и ворот не стережет, по свету таскается!

Но Солодуха не дала ему продолжать, шепнула ему что-то на ухо, старик покачал головой и снял шапку:

— Зачем вас так много? Пусть пан Адам возьмет меня на воз одного — и довольно: прямо приведу его к табору цыган.

— Да ты слеп.

— Чего не бывает на свете! Слеп, да лучше вашего вижу. Садись, пан Адам, да времени попусту не трать, тебя я не стану обманывать…

Как ни неприятно было пану Адаму сидеть рука об руку с нищим, но делать было нечего: усадил Ратая в свою колымагу и погнал лошадей.