Хент

XXX

Было уже за полночь, когда Вардан, Айрапет и Апо вернулись домой. Не зная, что совершилось в их отсутствие, они шли к дому совершенно спокойно. Но не успели они войти, как за ними моментально закрылись ворота. В дверях стояло двое солдат, а офицер со своей беспорядочной свитой был в приемной. Несколько стражников бродили во дворе и, как охотничьи собаки, вынюхивали, что бы стащить.

Женщин и детей дома не было, они ушли к своим родным.

Вардан и сыновья Хачо не сразу поняли, что означала эта толпа, так как остановка солдат в приемной старика Хачо, да и в доме всякого армянина, была обыкновенным явлением, и каждый раз, когда крестьянину приходится принимать таких «гостей», он бывает вынужден удалить женщин, если гости не требуют, приставив нож к горлу хозяина, оставить женщин в доме для прислуживания.

Увидев Айрапета, один из братьев с возмущением на него набросился:

— Видишь, какую беду свалил на нашу голову этот «пампулик»[36] Иди теперь отвечай перед начальством… С первого же дня я дал бы в шею этому щенку, но ты, сатана, воспротивился этому… Иди теперь отвечай за все…

Айрапет промолчал. Брань брата относилась к Салману, и он понял теперь, что случилось…

— И мы попались в ловушку, — усмехнулся Вардан, — этого только недоставало…

Тут к ним подошли стражники и, схватив их, повели в дом. Томаса-эфенди там не было. Сделав свои распоряжения, он удалился и сегодня гостил у священника села. Кроме старика Хачо, офицера и нескольких солдат, стоявших у дверей, в ода никого не было. Вардан вошел первый и сел рядом со старшиной, не ожидая приказаний турецкого чиновника; Айрапет и Апо остались стоять.

Поведение Вардана не понравилось офицеру. Он презрительным тоном спросил:

— Вы откуда, армянин?

Слово «армянин» прозвучало как брань.

— Из России, — ответил, еле сдерживая гнев, Вардан.

— По какому делу приехали в эти края?

— По торговым.

— Есть у вас пропуск?

— Был, да потерян.

— Это мы проверим. Скажите, когда и через какую пограничную таможню вы прошли, тогда легко оправиться: там, наверное, записано ваше имя и номер паспорта.

— Я контрабандист. А тот, кто занимается этим ремеслом, ходит подальше от таможен. Если хотите, у меня никогда и не было пропуска.

— Если б вы были только контрабандистом, то это еще простилось бы. Но вы обвиняетесь в другом преступлении.

— В чем?

— В шпионаже.

— Ах так! Сразу видно, что об этом вам сообщил Томас-эфенди, а он, как известно, никогда не лжет… — сказал Вардан насмешливым тоном.

— Это все равно, кто бы ни сообщил, — ответил офицер с хладнокровием чиновника, — подозрительных людей, особенно в такое тревожное время, мы терпеть не можем. На ночь тебя запрут здесь, а утром поведут к военному паше, он распорядится твоей судьбой.

— Для чего же в таком случае этот допрос, если моя судьба должна решиться у паши? Вы должны были только арестовать меня, больше ничего. Но, впрочем, это в вашей привычке: здесь каждый полицейский считает себя хозяином и властителем…

Офицер, скрыв свою ярость, приказал стражникам увести Вардана.

Когда его увели, офицер, указав на Айрапета и Апо, обратился к полицейским:

— Этих нечего допрашивать, — сказал он, — вина их известна; уведите и глядите за ними в оба.

Старик Хачо был в каком-то оцепенении; он находился как бы в тумане и видел все точно во сне. Зачем эфенди обманул его? Разве все это делалось только для формы, как верил он?

Вардана, Айрапета и Апо увели и заперли в каком-то строении, служившем амбаром для хранения зерна. Пол и стены амбара были сложены из камня и обмазаны известью, чтобы мыши не могли прогрызть дыру и уничтожить хлеб, узенькие окна закрыты железной сеткой для защиты от птиц. Словом, амбар мог быть хорошей тюрьмой на эту ночь. В углу горела сальная свеча, тускло освещавшая темные оводы амбара.

Айрапет и Апо молчали. На их лицах можно было прочесть глубокое отчаяние и ужас. Им известна была жестокость турецких начальников, которые, придравшись к самому ничтожному проступку, а очень часто обвинив ни в чем не повинного человека, готовы ограбить и уничтожить его, в особенности, если он армянин, и состоятельный армянин. А теперь для обвинения имелось достаточно улик. Но откуда взялись они? Кто указал на них? Этого они никак не могли понять.

Вардан, казалось, был спокоен. Это было спокойствие моря, наступающее после страшной бури.

— Я вам расскажу одну притчу — сказал он своим товарищам. — Когда-то лесные деревья известили своего царя, что изобретено орудие их гибели. — «Как называется это орудие?» — спросил царь. — «Топор», — ответили деревья, — «Из чего он сделан?» — «Лезвие из железа, а рукоятка из дерева», — ответили деревья. — «Если рукоятка сделана из нас же, то это очень опасное орудие», — сказал лесной царь.

— Рукоятка сделана из нас же… — повторил Вардан, подчеркивая последние слова. — Рукоятка орудия, которое эксплуатирует нас, грабит, мучит, делает нас рабами, которое уничтожает нас и разрушает наши дома, — рукоятка этого орудия сделана из нас, армян. Такие люди, как Томас-эфенди, служат подобными рукоятками в руках врага. В истории армян немало подобных примеров. Там, где предают отечество в руки врага, замешан армянин. Там, где совершено свержение с престола армянского царя и передача его трона чужестранцу, замешан армянин. Там, где увидите родную землю, обагренную кровью армян, их жилища, уничтоженные огнем, а самих обитателей в плену, — там опять обнаружите участие армянина. В подкопах и кознях против нации, религии и святой церкви всегда замешан армянин. Одним словом, во всех страданиях и гонениях, пережитых и переносимых нашим народом, всегда действовал топор армянина. Армянин сам своими руками подкопал фундамент национального здания и сам же расшатал его святые устои. Зачем же мы обвиняем других?..

Апо и Айрапет в глубокой печали слушали Вардана.

— Значит, все наши надежды исчезли и наше недостроенное здание в самом фундаменте рухнуло!? — спросил Айрапет.

— Я, точно пророк, предвидел это и знал, что плохо кончится, да и ожидать иного конца было бы глупостью, — ответил Вардан. — Салман сам колебался и мало верил в начатое дело. Я помню, как он однажды сказал мне: «Если идея какого-либо народного движения всего лишь бред воображения нескольких героев, а не общее достояние, если она не укрепилась хотя бы в части народа, то можно одним ударом покончить с ней, уничтожив руководителей. Но масса — другое дело. Убить идею в массе невозможно… — Мы, говорил он, сеятели, но не жнецы. Жатву мы оставим следующему поколению». Вот почему Салман в последние дни взялся за создание школ как более прочных и полезных учреждений. Деятельность Салмана не имела целью восстание, она носила скорее характер реформаторской, подготовительной работы. Однажды он обратился ко мне с радостной улыбкой, такой редкой на его холодном лице. «Вардан, мы, взявшиеся за дело воспитания народа, сами еще неразвиты; мы должны учиться у этого самого народа. Народ — великий учитель. Каждая поговорка его несет в себе глубокую философскую мысль. Послушай-ка, как определяет народ свое отношение к туркам: „Живи с собакой дружно, но палки из рук не выпускай!“ И действительно, в этой поговорке много мудрости: чтобы не стать жертвой зубов собаки, нужно держать палку наготове, Поэтому Салман старался вооружить народ и подготовить его к самообороне.»

Айрапет и Апо слушали Вардана с глубоким вниманием. Они точно забыли свое несчастье и горькую участь, ожидавшую их, и думали об общем горе. Они уже несколько раз слышали от Салмана подобные слова, но до сегодняшнего дня не могли так ясно понять их смысла.

Казалось, арест воодушевил Вардана, он говорил не умолкая. Ему не раз приходилось сидеть в тюрьме, и всегда она производила на него тяжелое впечатление, но теперь он чувствовал нечто вроде удовлетворения, Он был похож на приговоренного к смерти, который, стоя на эшафоте, смотрит с презрением на несправедливый мир и смеется над глупостью людей, говоря: «Вот вся ваша сила!.. Что вы можете сделать больше?.. Вы убиваете мое тело, но не можете убить посеянных мной мыслей»…

— «Живи с собакой дружно, но палки из рук не выпускай», — повторил Вардан. — Это верно. Такая ужасная жизнь делает людей дьяволами, подобными мне… Вы, друзья мои, не знаете меня таким, каков я на самом деле, и так как может случиться, что я говорю с вами в последний раз, то слушайте меня. Я из тех людей, которые рано начинают платить за зло злом. Много раз руки мои бывали обагрены кровью, но ни разу не пролил я невинной крови. Некогда я был монахом, но из Ветхого завета выучил только одно: «Око за око». Когда я прочитал, как Моисей, пророк Иеговы, из любви к своей нации убил египтянина, преследующего евреев, и закопал тело его в песках Нила, сердце мое наполнилось страшной ненавистью к тем народам, которые устроили гонения на армян. Прочитав, как Моисей, пророк Иеговы, уничтожил целые племена, пока очистил обетованную землю от чужестранцев и водворил на их место сыновей Израиля, я подумал, что так же нужно поступить с турками, курдами и черкесами, которые захватили наши земли, оставленные нам нашими отцами. Это — тот же закон природы, о котором говорил нам Салман, приводя в пример растения; одна порода растений давит, душит и уничтожает другую, и сама занимает ее место. Если мы не желаем гибнуть в борьбе за существование, то должны обладать силой и способностью защищаться. В этом и заключалась главная цель Салмана — пробудить и воспитать в народе эту способность к самозащите. Я давно уже научился этому. Быть может, моралист назовет меня безнравственным, преступником, зверем; быть может, и священник назовет меня грешником, но это не беда Я должен поступить так, как того требует жизнь! Но если только люди перестанут быть злыми, если воцарится на земле мир и христианское братство, я буду тогда добрейшим человеком и готов обниматься со своими врагами.

Так беседовали они до тех пор, пока не догорела свеча и, затрещав, не погасла.