Хент

XXXII

Вернувшись, Зуло увидела, что гости продолжают попойку. Священник пел, дьячок вторил ему, а эфенди тихо мурлыкал себе под нос. Всем было очень весело.

Какое им было дело до того, что творилось в соседнем доме! Однако Зуло решила рассказать им об этом, надеясь, что они пойдут соседям на помощь. Она подошла к отцу Маруку и шепотом рассказала ему обо всем том, что видела, промолчав только о том, что Степаник и Сара скрываются у них. Какое-то непонятное чувство запрещало ей говорить об этом. Гости заметили, как изменилось лицо священника от сообщения невестки, и с нетерпением спросили:

— Что случилось?

— Звери, звери!.. — закричал отец Марук, воздев руки к небу. — Пусть падет на вас проклятие двенадцати апостолов и трехсот шестидесяти шести патриархов. Проклятое отродье!

— Что же случилось? — повторил эфенди.

Отец Марук передал эфенди все, что услышал от Зуло, и попросил, чтобы он помог несчастным.

Есть люди, которые вместо того, чтобы помочь человеку в беде, начинают разбирать причины несчастий и легко успокаивают свою совесть, если найдут возможность обвинить хоть в чем-нибудь самих пострадавших. Эфенди не только не считал злодеянием совершившийся факт, но даже его оправдывал; по его мнению, это было следствием проступков самих пострадавших.

— Скажите мне, святой отец, — сказал он, — какой сумасшедший решился бы на то, что сделал Хачо — принять к себе подозрительных людей, которые совращали крестьян?

— Глупость, большая глупость, — ответил батюшка. — Но чем виноваты несчастные крестьяне, что должны страдать из-за нескольких сумасбродов? Наш сосед Зако — жалкий человек, он боится и собственной тени. За что его мучают? За что творят насилие над его семьей? Это же жестоко.

— «Сырое дерево горит вместе с сухим»… Таков закон жизни, святой отец, кто отделяет сырые дрова от сухих? — ответил эфенди, сам удивляясь своему глубокомыслию. — Когда бог посылает людям наказание за грехи, то и невинный младенец ложится в могилу вместе с грешным старцем. Добро и зло тогда неотделимы… Так же мстит и правительство, если нужно наказать общество. Достанется еще крестьянам, говорю вам, ох, достанется всем…

Отец Марук не нашел что ответить, так как доводы эфенди показались ему крайне убедительными… «Не то ли мы видим во время чумы или холеры, когда люди наказываются за свои грехи? Разве отличают тогда невинных от грешных? — Сухое и сырое горя! вместе…» — подумал отец Марук. Он забыл даже о соседе Зако — последние слова эфенди гораздо больше заинтересовали его, и он сказал:

— Если всех крестьян так разорят, как сегодня старика Хачо, то ведь я потеряю те деньги, что мне следует от них получить.

— На этот счет будьте спокойны, святой отец, — ответил Томас-эфенди, — завтра же все будет сделано. Но вы мне вот что скажите: разве не грешен Хачо? Разве он невинно страдает?

События в доме Хачо взволновали всю деревню, и хотя никто не знал, в чем дело, однако все обвиняли самого Хачо. «Какое дело армянину до оружия! Если дать в руки ребенка свечу, то он прежде всего обожжет себе палец»… — говорили крестьяне. Взгляды священника не особенно отличались от подобных.

— Я знаю одно, сын мой, — ответил он на вопрос эфенди, — когда израильтяне пришли вооруженными взять господа нашего Иисуса Христа, то апостол Петр ударом сабли отсек ухо слуге Макосу; увидел это, Христос остановил Петра, приказав вложить саблю в ножны, и сказал: «Кто возьмет меч, от меча и погибнет?» Если мы не желаем грешить против учения Христа, то должны помнить эту притчу.

— Истинно говоришь, святой отец. Ты хорошо понял учение Христа. А читал ли ты книжки этих сумасбродов?

— Читал. Одна из них попалась в руки дьяка Симона, и мы вдвоем читали, но ничего не могли понять. Чудаки вы, говорю, если писать, так писать что-нибудь хорошее, что было бы полезно для души и для тела, чтобы после чтения человек мог бы покаяться. Какая польза от подобной галиматьи? Не правду ли я говорю, отец дьячок? Ведь и ты читал.

— Мне не понравилась она, — ответил дьячок, пользуясь случаем показать свои знания. — Если б это было написано из жизни святых, то дело другое: народ читал бы и понимал, а в той книжке какая-то дьявольщина. Но я очень рад, что этот Вардан наказан. Слишком уж он был заносчив. Как-то он пришел ко мне в школу и говорит: «Разве ваше дело воспитывать детей? Вы их только портите. Идите лучше пасите ослов». Можно ли так говорить? Точно сам ученее меня!

— «Осел лягается больнее лошади», — заметил эфенди, — этот Вардан не раз оскорблял и меня.

Так беседовали священник, дьячок-учитель и государственный чиновник. Они говорили о печальных событиях дня, но никто из них не думал о том, что происходило в это время в доме соседа Зако, никто не вспомнил о том, в каком положении в эту ночь находилась семья Хачо. Этот добрый человек, которому были обязаны все крестьяне деревни, теперь сделался предметом общего негодования, ибо поступок старшины, по мнению крестьян, был достоин осуждения. Всех охватил ужас, и все ждали приближения чего-то страшного. Один только Томас-эфенди, виновник всех этих злодейств, был доволен, видя, что семена, посеянные им, начинают давать желанные плоды…

— Повторяю, — сказал он тоном сведущего человека — крестьянам еще достанется. Времена нынче плохие. Везде готовятся к войне; а в такие неспокойные дни правительство строго наказывает всякое бесчинство.

Услышав слово «война», священник пришел в ужас, но не потому, что война предвещала много страданий народу, а потому, что он опять вспомнил о своих деньгах.

— Если начнется война, — сказал он, — то с крестьян потребуют столько налогов, что мне трудно будет получить с них что-нибудь.

— Будьте покойны, святой отец, — снова успокоил его эфенди. — Я не допущу, чтобы ваши деньги остались несобранными до начала войны.

В эту минуту дьячок подошел к священнику и шепнул ему о своих должниках и опять услышал совет подождать. У кого что болит, тот о том и говорит. В данную минуту попа и дьячка интересовал вопрос об их деньгах.

— «Осел сам по себе ничто, но волос его чистит бархат»[39], — сказал эфенди. — Вы, конечно, знаете эту пословицу. Таков и наш мужик. Он сам одет в рубище, ходит босиком, но бархат, который носит ага, добыт потом мужика. И сам он часто не имеет куска хлеба, хотя стол аги всегда украшен всевозможными яствами. А вы, святой отец, как видно, не умеете извлекать из мужиков пользу, не то они не задолжали бы вам столько и вы не оставили бы нас сегодня без десерта.

Последние слова эфенди кольнули попа, и он с горечью ответил:

— Что делать, эфенди? У нас, у священников, руки связаны. Нам не дано палки, как вам, чтобы бить мужика и держать его в страхе. Наше оружие очень слабо… Что делать? Говоря правду, крестьяне часто выводят меня из терпения, и я проклинаю их. Но мужики теперь стали такими неверующими, что не боятся и проклятия; а у нас нет другого оружия… Но их тоже обвинять нельзя: откуда им платить долги, когда курды ничего не оставляют? Проклятье этим курдам! Не будь их, не было бы у меня и стольких должников. А теперь война — курды совсем рассвирепеют…

— «Осел глуп, да мул хуже» — заговорил опять эфенди своим обычным тоном. — Курды, как мулы, не чистой крови, и потому так злы.

Эфенди повторял распространенное среди народа мнение, что жестокий, разбойничий характер курдов объясняется тем, что они смешанной крови. Одно только верно: курды, смешавшись с армянами, хотя и потеряли свой национальный тип, но создали новое, облагороженное племя. В течение веков похищая самых красивых армянок (курды любят высоких женщин), они улучшили свое племя. Наоборот, по той же причине армяне, потеряв лучшую, физически совершенную часть нации, утратили красоту. Кто хорошо изучил курдов Турецкой Армении, найдет большое сходство во внешнем облике местных армян и курдов, ибо курды не что иное, как новое племя, образовавшееся от смешения с армянами.

Было уже довольно поздно. Зуло все сидела около больного, невольно прислушиваясь к беседе гостей и с нетерпением ожидая, когда они улягутся спать, чтобы пойти к Саре и Степанику посмотреть, в каком они положении.

Но эфенди не думал ложиться. Ему нужно было поговорить с отцом Маруком, но мешал дьячок Симон, и, чтобы спровадить его, эфенди заметил, что пора спать, так как завтра нужно встать рано. Дьячок пожелал им доброй ночи и удалился.

— У него знаний больше, чем у семи монахов, — сказал священник. — Жаль только, что любит выпить. Слышали, как хорошо он прочитал про мои денежные счеты?

— Вы это о дьяке? — спросил эфенди. — Да, недурно читал…

Но эфенди не интересовал ни дьячок Симон, ни его большие познания. Он искал повода поговорить об одном деле, для чего, собственно, и пришел к священнику.

Отцу Маруку от выпитого стало жарко, и он, снимая свою изношенную рясу, по неосторожности разорвал рукав.

— Святой отец, — заметил ему эфенди, — ряса ваша, видно, уже износилась, отчего не справите новую?

— Из каких средств я справлю ее, сын мой? Видели, чай, где мои деньги! Эта одежда досталась мне после смерти блаженной памяти Карапета-эфенди; вот уже семь лет ее ношу. После его смерти, к моему несчастью, никто из богачей не умер, чтоб я мог обновить свою одежду.

— Я справлю вам хорошую одежду, носите и благословляйте меня; вы хороший священник!

— Сын мой, пусть благословят вас триста шестьдесят шесть патриархов, — сказал священник и прочел молитву. — Но я имею к вам еще просьбу, эфенди, — продолжал отец Марук. — Вы — наша гордость; мы всегда радуемся и славим бога, что среди армян есть подобные вам ага, которые смело садятся рядом с мюдиром, каймакамом и даже пашою и могут говорить с ними без страха. Именем нации и нашей святой религии умоляю вас, не оставляйте старшину Хачо и его семью в руках этих негодяев. Если вы захотите, то сделаете это. Они несчастны, они христиане, помогите им. В чем бы они ни провинились, мы обязаны скрыть их вину, ведь они нашей крови, наши. Я тоже их не, одобряю, но кто из нас не грешен?..

Слова священника не особенно тронули эфенди, но дали ему повод начать тот разговор, ради которого он пришел к отцу Маруку. Эфенди сказал, что он готов и может спасти семью старшины от постигших ее несчастий и никому не позволит пальцем прикоснуться к ним, если старшина, со своей стороны, исполнит его просьбу. И он напомнил священнику о тайне, которую отец Марук сообщил ему несколько лет назад. С того дня, сказал эфенди, он любит Лала и хочет жениться на ней. Если только старшина исполнит его желание, эфенди готов помочь ему. В противном случае он принужден будет оставить их в руках властей, что, несомненно, кончится тем, что семью старшины уничтожат, а имущество его заберут в казну.

И, напомнив священнику о его обязанностях духовного пастыря, эфенди попросил его взять на себя роль посредника и поговорить со стариком Хачо, пока еще есть возможность поправить дело и предупредить ожидаемую беду.

— Клянусь своим саном! — с радостью воскликнул отец Марук, — я завтра же схожу к Хачо и все устрою согласно вашему желанию. Пусть Хачо возблагодарит бога и пожертвует несколько баранов в пользу бедных и сирот за то, что такой человек, как вы, хочет жениться на его дочери.

По лицу эфенди пробежала хитрая улыбка, и он в шутливом тоне ответил:

— Если исполните все это, у вас будет новая ряса…

— А мои деньги?..

— На этот счет будьте спокойны.