Хозяйка собственного поместья

12

«…полученного при выходе в замужество за князя Виктора Александровича Северского в 7318 году», — гласила первая строка.

Князя?! Хоть не светлейшего, надеюсь? Хотя едва ли светлейший князь, сиречь потомок императорского дома или получивший титул светлости за особые заслуги перед государством, допустил бы развод. Уже легче, хоть и ненамного. Я-то по происхождению как раз из тех, кого по местным меркам дальше кухни в дом бы не пустили, а тут целый князь.

Я заставила себя выкинуть эту мысль из головы. Нет смысла переживать о том, что не в состоянии изменить. Снова углубилась в чтение.

«Земель на 10000 отр., см. полную роспись в приложении», — было написано дальше. Написано и перечеркнуто. Другим, четким и уверенным, почерком было добавлено: «Заложено ростовщику Козьмину», и рядом стояли три подписи. Одна — составленная из неровных, будто написанных дрожащей рукой линий, вторая — в завитушках, третья — собранная из резких, прямых, словно вырубленных топором штрихов, и даже без расшифровки было очевидно, какая кому принадлежит.

Так же перечеркнутыми и с примечаниями о залоге оказались кулон бриллиантовый — 1900 отр.; жемчуга — 3000 отр.; серебра столового ложек, вилок, ножей, солонка, рукомойница — всего 24 предмета — 7000 отр.; менялись только фамилии ростовщиков.

И выходило, что самая ценная часть Настенькиного приданого, хоть и формально считалась принадлежащей ей, на самом деле ушла из ее рук еще до свадьбы. Из недвижимого имущества в приданом осталась только «усадьба с домом, подсобными строениями и садом с обременением в виде проживания Павла Ильича Ольховского».

Отличное приданое, просто отличное — усадьба с пьяницей и игроком папенькой, которого не выселить, даже если любящей дочери и взбрела бы в голову такая мысль. И, судя по тому, как строчка про усадьбу втиснулась между остальными, вписали ее после того, как составили основной документ. Интересно, кто додумался это сделать — сам папенька, пытаясь изобразить видимость богатого приданого? Или Виктор? Вряд ли Настенька, она, по словам мужа — да и судя по состоянию усадьбы, — родной свой дом ненавидела. Но чья бы это ни была идея и какие бы помыслы за ней ни стояли — спасибо ему. Иначе этот дом стал бы наследством, и его тоже кто-нибудь забрал бы за долги. А так кредиторы ограничились мебелью, да и то не всей.

Хотя сейчас мне стало очевидно, откуда взялась основная обстановка дома. «Кровать, два комода, одна кушетка, два табурета, шесть кресел, два столика на 2500 отр.», по всей видимости, были возвращены сюда Виктором вместе с постылой женой.

Оставшаяся «роспись» была короткой.

«Два образа: Живоначального Источника и всех Чудотворцев без окладов — 60 отр.;

шуба суконная на беличьем меху с каракулевым воротником — 200 отр.;

платье бриллиантиновое — 100 отр.;

четыре платья ситцевых разных цветов — 80 отр.;

два платка шейных кашемировых — 20 отр.;

одна пара рубах женских — 10 отр.;

пять пар чулок — 5 отр.;

два сундука, железом обитые, — 10 отр.».

«Всего расход двадцать четыре тысячи восемьсот двадцать пять отрубов» тоже было зачеркнуто и заменено куда более скромной суммой. Дрожащая подпись, как я и подозревала, принадлежала Настенькиному папеньке.

«По сему расходу получил» — еще две подписи. Настенькина, с завитушками, в которых я бы никогда не угадала ни девичью фамилию «Ольховская», ни обозначенную в конце документа «Северская». И вторая — словно вырубленная топором. Виктора.

Интересно, сильно ли он разочаровался, обнаружив, что реальный размер приданого почти в десять раз меньше обещанного? Или ему было все равно, ведь оно оставалось собственностью жены, а не его?

Хотя стоп. Виктор говорил, что оплатил все долги отца.

Да, верно. Под «росписью» земель, в которую я не стала вчитываться, чтобы не расстраиваться, лежали расписки о погашении долга. У Виктора хватило соображения не отдать эти деньги самому Ольховскому, а расплатиться с ростовщиками. Ровно для того, чтобы папенька снова все заложил, как свидетельствовали долговые расписки в папке. И недописанное письмо к дочери, в котором отец клялся и божился, что расплатится и передаст все приданое дочери честь по чести. Интересно, сам-то он в это верил? Или надеялся, что зять все разрулит за него, как и в прошлый раз? А зять уперся — да и кто бы на его месте не уперся? Тогда папенька не нашел ничего лучше, как застрелиться, Виктор выкупил земли у кредиторов, чтобы они не ушли из семьи, а семьи не вышло.

Впрочем, все это дела прошлые, а моя забота сейчас — научиться расписываться как Настенька. Пока — Северская. А как стану снова Ольховской, новую подпись придумаю.

Я попыталась повторить завитушки на обратной стороне фривольной картинки. Медленно, так что пальцы занемели, — и то, что получилось, совсем не походило на Настенькино кружево. Еще раз — с тем же результатом. Я подавила желание отшвырнуть перо. Ладно. Сперва попробую прописи.

Но и прописи меня не порадовали. Я ожидала, что они будут как в моем детстве. Сперва наклонные палочки, потом палочки с закругленным концом, петельки, кружочки, и только потом буквы. Здесь такой ерундой никто не озаботился. Алфавит с заглавными буквами, он же со строчными, страница слогов, и дальше сразу тексты в несколько предложений, нравоучительных — аж зубы сводит. Я даже пожалела местных детей, решив, что, когда будут свои, придумаю и сделаю для них нормальные прописи.

Тут же обругала себя размечтавшейся дурочкой и склонилась над столом, сопоставляя знакомые мне печатные символы с рукописными и их названиями, а потом покрывая бумагу закорючками. Почерк у меня — меня прежней, конечно же, — был профессиональным, без бутылки не разобрать. У Настеньки, судя по «росписи приданого», — бисерно-округлым, но читаемым. То, что получалось сейчас, могло бы напугать даже самого стойкого учителя начальных классов.

Я разогнулась, потрясла кистями, хихикнула, вспомнив почти забытое «мы писали, мы писали, наши пальчики устали».

Нет, так не пойдет. Я пытаюсь научиться, а по факту — заставляю себя переучиваться. Конечно, у меня ничего не получается. А надо просто вспомнить. Пусть не головой. Пусть на уровне нейронных связей — так же, как я «научилась» здесь читать.

Я отложила в сторону прописи, снова взяла перо, заставив себя расслабить пальцы, закрыла глаза. Перо заскрипело по бумаге. Есть! Завитушки, которые изобразила моя рука без участия разума, хоть и неуловимо отличались от оригинальной подписи, все же узнавались и не должны были породить лишних вопросов.

Воодушевившись, я исписала еще пару листов нравоучениями из прописей — в этот раз позволив рукам действовать почти без участия разума. Получилось неплохо.

Я отложила перо и поняла, что жутко хочу есть.

Вообще-то я никогда не принадлежала к «ордену ночных жриц», но волнение и пара часов кропотливой умственной работы пробудили во мне волчий аппетит. К тому же и свечка догорела. Надо сходить на кухню за новой, а заодно и поем. Хорошо, что Марья сегодня ночует в девичьей и я ее не разбужу.

Я не стала брать с собой огарок. Затушив свечу, добралась до двери кабинета почти на ощупь. Галерею, куда я вышла, заливал лунный свет, она отлично просматривалась, и выйдя в нее я почувствовала себя уверенной. Под ногами промелькнуло черное пятно, но прежде, чем я успела испугаться, Мотя потерся о мои ноги. Я погладила его, двинулась к кухне. Мотя зашагал передо мной. Я хихикнула.

«Только мы с котом в темноте вдвоем, — пропела я вполголоса, — только мы с котом на кухню идем…»

Вздрогнула, услышав, как открывается дверь.

— Анастасия? Вы не спите?

Я обернулась. В дверном проеме можно было разглядеть лишь силуэт, окаймленный теплым светом свечи из комнаты. Но мне и гадать не нужно было, кто это.

— Не сплю, — подтвердила я. — Аппетит разыгрался. Составите мне компанию, раз уж из-за меня лишились ужина?

— С удовольствием, — не стал жеманиться Виктор. — Только свечу возьму. Честно говоря, я как раз размышлял, не пробраться ли тишком на кухню. — Он обезоруживающе улыбнулся, и я, как девчонка, расплылась в ответной улыбке.

— Тишком не надо. — Я жестом предложила ему следовать за собой. — Полбеды, если Марья примет вас за домового, хуже, если я или Петр примем вас за грабителя. Да и у Дуни наверняка рука тяжелая.

— Да, учитывая, что ваши страхи оказались небеспочвенны, нарываться мне явно не стоит, — кивнул он.

— Вы действительно думаете на пришлых? — спросила я.

Виктор пристроил свечу на стол.

— Я не знаю, что и думать. Вы вооружились пистолетом задолго до появления тех мужиков. Так что явно не они бродили ночью по вашему дому.

— Не они, — согласилась я. — Тот был одет как барин.

Я потрогала чугунок на печи. Едва теплый.

— Погодите минуту, согрею вам. — Я потянулась снять со стены сковородку.

— Давайте я схожу за спиртовкой, чтобы вам не возиться с печью, — предложил муж. — Только дайте мне другую свечу, не хочу оставлять вас в полной темноте.

Я не стала говорить, что свечи заканчиваются, вытащила еще одну из шкафа. Прежде, чем я успела подпалить ее от фитиля горящей, Виктор вынул свечу из моих рук, щелкнул пальцами, и огонь загорелся.

Вот так-то, а я каждый вечер запаливала от огня в печи лучину, чтобы не возиться с кресалом и трутом. Если в этом мире и изобрели спички, до глубинки они еще не дошли.

Почему мне в голову не пришло попытаться использовать магию? Наверное, потому, что само существование магии с трудом умещалось в моем разуме, несмотря на десятки, а то и сотни прочитанных книг в жанре фэнтези. Книжная реальность — сама по себе, данная нам в ощущениях — сама по себе.

Мне еще, к слову, как-то надо осмыслить существование котика-дефибриллятора.

Мотя чихнул.

— Смешно ему, — буркнула я, когда за Виктором закрылась дверь. — Смотри, спячу окончательно и заберут меня в комнату с мягкими стенами, а тебя из дома выгонят.

Кот опять чихнул, потерся о мои ноги, но на руки проситься не стал. Уселся рядом с миской, уставился на нее.

Я хмыкнула.

— Нет уж, котам плов не полезен. Жирно и остро. Марья вон вообще считает, что я тебя балую, хватит с тебя и мышей.

Мотя продолжал гипнотизировать миску, словно не услышал меня. Я снова хмыкнула — и действительно, балую! — но все же достала из «холодильника» под окном отложенное для кота мясо, отрезала от него пару кусочков с орех.

— Ладно. Но остальное утром.

Интересно, ему в самом деле нужна еда или Мотя сознательно соответствует моим представлениям о нормальном коте? Наверное, я никогда этого не узнаю. Я посмотрела на кота, но он старательно ел, словно бы не услышал эту мою мысль. А может, и правда она была ему неинтересна.

Вернувшийся Виктор поставил на стол спиртовку.

— Вы его балуете, — мотнул он головой в сторону Моти.

— В этом вы с Марьей единодушны, — сказала я, доставая из посудного шкафа небольшую медную кастрюльку.

Сковородки в доме все как на подбор были чугунные, с толстым дном. Отличные сковородки, вот только поди прогрей такую чугунину на спиртовке, даже если она немного отличается от тех, к которым я привыкла. Металлическая, с толстым фитилем, заключенным в металлическую же трубочку с отверстиями. Видимо, чтобы площадь горения была больше, а значит, и интенсивность пламени выше. Но вряд ли от этих ухищрений было много толку, на самом деле.

— Удивительно, что в чем-то мы с Марьей единодушны, — хмыкнул Виктор.

— Как вы предпочитаете греть плов? — спросила я. — Просто так или с водой?

Виктор озадаченно уставился на меня.

— Не имею представления. Мои кулинарные способности ограничиваются отварными яйцами и толокном, разведенным кипятком. Да, еще могу поджарить колбасу. Или мясо на охоте, но это другое.

— На охоте — в самом деле другое, — улыбнулась я в ответ на такое признание.

Хотя, действительно, зачем бы барину уметь готовить?

— Вы предпочитаете, чтобы рисинки подсохли, стали как бы стеклянными? Или по возможности сохранить вкус? Совсем как свежий не получится, конечно. Еще раз простите, что испортила вам ужин.

— Не стоит. Делайте как себе.

Кивнув, я плеснула на дно кастрюльки пару ложек воды, поставила ее греться, накрыв крышкой. Поколебалась: стоит ли возвращаться к прерванному разговору и делиться своими подозрениями?

— Вы с Марьей сходитесь в том, что я нещадно балую кота. Но он это заслужил. Если бы Мотя сегодня не разбудил меня, парни бы погибли.