Хозяйка собственного поместья

34

— Хорошо, — сказала я. — Зови горничных. Сегодня снимем эти пылесборники, завтра вычистите и обратно повесите. Кроме бархатных, их прибери пока. Вряд ли в ближайшее время я захочу их повесить.

А то, может, и вовсе платье сошью, чего добру пропадать.

— Потом протрем пыль и почистим ковер, и хватит на сегодня.

Аглая исчезла и вернулась удивительно быстро со всеми горничными, включая Дуню. Я ожидала, что экономка будет только командовать, но и она взялась за работу. Я отодвинулась к двери, чтобы не мешать: в небольшой комнате хлопотало слишком много людей. Обнаружила, что не могу стоять, когда другие работают, и решила пока посидеть в своей спальне. Без помех подумать, как бы приспособить поудобней тот светящийся шарик, что у меня получился. Кофейная пара все еще стояла на столе, «колобок» отлично разместился в блюдце, правда, при малейшем колебании воздуха норовил слететь с подставки. Пришлось погасить его и идти просить у Алексея фонарь. Да не масляный, действующий по тому же принципу, что и керосиновая лампа, а тот, внутрь которого ставят свечу. Бедняга долго не мог взять в толк, чего от него хочет взбалмошная барыня.

— А, каретный фонарь! — сообразил он наконец. — Сейчас Ваську пошлю в каретный сарай.

Через некоторое время я озадаченно рассматривала странную конструкцию, напоминающую автомобильную фару, приделанную к застекленному железному ящику, который, в свою очередь, крепился к металлическому стержню, сужающемуся книзу.

— Герасим сказал, новый не даст, он масляный, светит ярче и дорогой. А для бар… — Он осекся. — …барыни этот будет в самый раз, и испортить не жалко.

А для барской дури и такой сойдет, поняла я. Но вслух говорить не стала, только хмыкнула про себя — много Василию придется еще пообтесаться, прежде чем при всех князю служить. Поблагодарив парня, я снова отправилась к Алексею, в этот раз за пояснением, как этакое сооружение крепится. Оказалось, что стержень вдевается в металлическую же петлю, приделанную к карете. Не удержавшись, я спросила, для чего нужна эта штуковина: свечи, пусть даже вставленной в фонарь, не хватит для освещения дороги.

— Чтобы, когда баре ночью домой с балов да из гостей возвращаются, края кареты издалека видны были и кучера загодя отвернуть могли, — невозмутимо сообщил мне Алексей.

Все это, конечно, было очень интересно, но никак не решало мою задачу. Не требовать же отодрать от кареты держатель и приколотить его к стене будуара прямо сейчас? И второй — в спальню? Да и я не была уверена, что смогу протянуть магический «фитиль» между собой и миниатюрной «шаровой молнией» на несколько метров, и потому любое стационарное сооружение теряло смысл.

Подумав, я спросила, нет ли в доме столяра, и услышала, что столяр у барина один, и тот в усадьбе, а на разный мелкий ремонт и садовника хватает.

Я глянула на часы: детское время еще не вышло. И все же беспокоить садовника не стоит, мало ли, вдруг у него тоже на барыню зуб. Попробуем другой вариант.

Я вышла во двор через черное крыльцо. Звезды в переплетении веток были яркими-яркими, куда ярче, чем обычно в городе, — вон даже Млечный путь просвечивает между двумя кронами. В городе, где жила раньше, я ни разу не смогла его разглядеть.

Я хмыкнула про себя: чему я удивляюсь, в самом деле. В том городе никогда не бывало темно. Окна, уличные фонари, вывески… Здесь же мрак развеивал лишь фонарь над крыльцом черного хода. Стоило мне спуститься со ступенек и выйти из круга желтого света, ничто не мешало разглядывать небо. Наверное, какие-никакие уличные фонари здесь водились, но дом и густые кусты вдоль забора надежно ограждали от них сад.

Покрутив головой так и этак, я снова зажгла шарик, скатила его с ладони в фонарь. На всякий случай оставила дверцу чуть приоткрытой — кто ее знает, эту магию, вдруг она тоже материальна и стекло отгородит ее.

Светил усовершенствованный фонарь не хуже фар. Если прицепить его на карету — не испугаются ли лошади? И не ослепит ли он встречных возниц?

Пока я размышляла об этом, дошла до каретного сарая. Оказывается, на нем тоже висели фонари, только сейчас они не горели. В самом деле, чего масло или свечи просто так жечь, вот соберется куда барин, тогда и свет пригодится, все подготовить для поездки.

Под крышей сарая едва светилось слуховое окно.

— Петя. Петр! — окликнула я.

Скрипнуло, дверца, под которой стояла лестница, отворилась. Петр сощурился от света, качнулся вперед.

— Стой! — испугалась я.

Не хватало мне к обожженной еще и переломанного. Но Петр замер в дверном проеме, глянул вниз.

— Какая с… зараза лестницу утащила?

— Я утащила, — хихикнула я.

Когда Дуня сказала, что Петра поселили с Герасимом, кучером барина, в мансарде каретного сарая, я и предположить не могла, что лазить туда придется по приставной лестнице. Но девушка утверждала, что устроили его хорошо.

— Простите, Настасья Пална, не хотел…

— Брось, — фыркнула я. — Лучше скажи, нужно о чем-то для тебя похлопотать? Постель там, печка…

— Да что вы, Настасья Пална, меня тут не хуже, чем у вас, устроили. Лавка, и тюфяк мягкий, и печка есть. Кормят нас с Герасимом с другими дворовыми слугами, похуже, чем у вас, но грех жаловаться. Так вы зачем пришли-то? И что это в руках у вас такое чудное?

— Каретный фонарь, — пояснила я.

— А чего ж он сияет так?

Я проигнорировала вопрос, спросила сама.

— Можешь для него подставку соорудить, чтобы не на стену вешать, а на стол или на пол ставить?

— Дело нехитрое. Как скоро нужно?

— Да, пожалуй, и не к спеху. Если завтра заняться будет нечем…

— Где ж это видано, чтобы у Виктора Александровича дворне заняться нечем было? — хмыкнул он.

— Поняла. Тогда завтра я скажу ему, что дала тебе работу. До вечера сделаешь?

— Да быстрее сделаю.

Кивнув, я убрала магию. Проморгалась, привыкая к темноте. Чтобы подать фонарь Петру, пришлось встать на цыпочки.

— Завтра сделаю, — повторил конюх. — Еще что-то надобно?

— Нет, спасибо, отдыхай.

Дверца захлопнулось, стало совсем темно. В ушах зазвенело. Магическое истощение, так его и разэтак, опять я не рассчитала силы. Похоже, с идеей электрического освещения придется попрощаться.

Я закрыла глаза, привыкая в темноте. Показалось мне или в самом деле кто-то шагает по мягкой земле? Прежде чем я успела задуматься, могут ли слуги бродить по саду в эту пору, мою талию обвили руки и чужие губы накрыли мои, глуша вскрик, что вырвался у меня от неожиданности.

Вот только вместо царапок отросшей за день щетины мою кожу щекотнули мягкие усы.

Я сжала зубы, пытаясь укусить, но он успел оторваться от моих губ. Притиснул меня к себе, вдавив лицо в сукно куртки. Шерсть царапнула, запах табака ударил в нос, заставив скривиться.

— Настенька... — горячо зашептал он мне в ухо. — Любовь моя, жизнь моя... Как только узнал, что ты в городе, помчался, хоть одним глазком взглянуть, хоть тень в окне увидеть!

Красиво поет, зараза. Понятно, почему Настенька повелась, на контрасте-то с показной сдержанностью мужа. И Марья осталась дома, некому было снять лапшу с ушей девчонки, еще не сумевшей набить собственных шишек и понять, что судить о человеке нужно не по сотрясению воздуха, а по конкретным делам.

— А тут ты, — продолжал он, — как будто почуяла, а может, и правда почуяла, что жду тебя. Может, растаяло сердце твое...

Ага, размечтался!

Зайков — теперь я была уверена, что это он, — наконец убрал ладонь с моего затылка. Но только я успела вздохнуть, схватил за подбородок, приподнимая мое лицо. Начал наклоняться к моим губам.

— Пошел ты...

Я дернулась, клацнула зубами, пытаясь цапнуть его за нос, но промахнулась — он отдернул голову.

— Все такая же неласковая. Настенька, да что ж ты мне всю душу вымотала!

На секунду — ровно на секунду — я почти была готова поверить в его искренность, столько возмущения и отчаяния прозвучало в голосе. Но любовь — еще не повод лезть с поцелуями без согласия девушки, а я-то определенно согласия не давала.

— Ничего. Я подожду. Не отступлюсь, все равно моей будешь!

— Да я не буду твоей, даже если ты останешься последним мужчиной на земле! — прошипела я — Отпусти меня, ты, павлин с хроническим воспалением самолюбия!

— А если не ко мне, то к кому ты пошла? — В его голосе прорезалось что-то похожее на злость. — К конюху на свиданку побежала?

— А тебе не приходило в голову, что у женщины могут быть другие дела, кроме как обжиматься по углам? Или у тебя тотальная атрофия коры, потому что вся кровь к другому органу оттекла?! — рявкнула я, вконец взбеленившись. Кое-как высвободив руку, вцепилась когтями в самодовольную морду, целя в глаза.

Зайков отскочил, ругнувшись. Но закричать я не успела — он оказался быстрее, снова обхватил меня за талию, свободной рукой зажав рот; от перчатки пахло кожей и табаком.

— А такая ты мне еще больше нравишься. Сколько же страсти в тебе, на самом деле, таится!

Ровно то же самое говорил мне муж, но сейчас это звучало совсем по-другому.

— А ты говоришь «без придури», — услышала я голос Герасима. — Опять вон на барина лается.

Что-то неразборчиво ответил Петр.

— Да как не похож. Похож, голос-то.

Пропади оно все пропадом, у Зайкова тоже был баритон. И говорил он негромко, так что невольные слушатели действительно могли перепутать его голос с голосом Виктора.

— Не лезь, баре дерутся, у мужиков чубы трещат. С обеих сторон виноват будешь, — посоветовал Герасим. Затянул что-то заунывное.

Я вцепилась в ладонь. Зайков вздрогнул — похоже, я все же прищемила ему кожу даже сквозь перчатку, — но руку не отдернул.

— Не кричи, — прошипел он. — Дворня сбежится. Будешь потом доказывать мужу, что не на свидание ночью пошла.

Я замотала головой, пытаясь сообщить, что у моего мужа, в отличие от этого самовлюбленного недоразумения, есть мозги, но получилось только мычание. Окончательно выйдя из себя, я со всей силы наступила ему на ногу, отчаянно жалея, что в этом мире еще не изобрели шпильки. От них даже с моим нынешним цыплячьим весом толк был бы, а так Зайков только еще раз ругнулся сквозь зубы.

Ситуация становилась совершенно идиотской. Добиться от меня любви и ласки определенно не светило, но и отпустить меня он не мог: было ясно, что молчать я не стану. Я перестала трепыхаться, чтобы не наводить его на мысль просто тюкнуть меня по темечку и на этом избавиться от проблемы.

Что-то выдернуло меня из его рук. Отшвырнуло меня в сторону, так что я не удержала равновесие и плюхнулась в раскисшую землю у дорожки. Послышался глухой удар, вскрик. Я замерла, забыв о том, что надо встать. Разглядеть в темноте удавалось мало. Только какая-то возня, удары, черная ругань, и в этот раз один из голосов явно принадлежал Виктору.

Я потянулась было к магии, чтобы засветить огонек, но тут же бросила это дело. Даже не потому, что снова закружилась голова, а из страха, что свет ослепит мужа и ушастый гад этим воспользуется.

Опомнившись, я заорала что было мочи:

— Петя! Герасим! Кто-нибудь! Барину помогите!

Открылась дверца под крышей каретного сарая. Петр, глянув вниз, ругнулся, повис на руках, прежде чем спрыгнуть на землю. Зайков вырвался из хватки Виктора, понесся к ограде, оправдывая свою фамилию!

— Стой! — Петр побежал за ним.

Зайков обернулся.

— Стоять! — Петр сделал еще шаг по инерции, и тот повторил: — Стой, стрелять буду!

От киношности этой реплики я нервно хихикнула, хотя на самом деле было вовсе не до смеха.

Щелкнул взводимый курок. Петр замер. Я его понимала. Виктор выругался вслух. Вспыхнула искра, в следующий момент шарахнул выстрел, оглушив и ослепив меня.

Но за миг до этого я увидела, что дуло пистолета направлено на Виктора. Все, что я успела, — потянуться к нему своей магией, всей своей душой, воздвигая преграду между ним и пулей, представляя непроницаемую броню, силовое поле, да что угодно, что могло бы его защитить. Меня затошнило. Из носа потекла кровь, а в следующий миг магию будто оторвало от меня. Кокон разбился, и я словно бы разбилась вместе с ним, потеряв сознание.

Конец второго тома.