Хозяйка собственного поместья

28

Может быть, каждая отдельная порция и была маленькой. Но салат из молодых ростков свеклы под маслом и уксусом сменило что-то похожее на форшмак, а за ним последовала моченая брусника, перемешанная с толокном.

— Это ты называешь простой скромный обед, — не удержалась я.

— Простой, — пожал плечами Виктор. — Скромный.

Ну да, вишня, пусть даже только для красоты, ранней весной — жуть как скромно.

— Признаться, я удивился и обрадовался, обнаружив, как экономно ты стала вести хозяйство после болезни. Но все же чрезмерный отказ от земных благ подходит какому-нибудь отцу-пустыннику, а не молодой красивой женщине.

Я выудила вилкой брусничину, сунула ее в рот, скрывая раздражение. Отцу-пустыннику, да…

Чтобы мы сейчас сидели за столом с белоснежной скатертью, кто-то должен был ее выстирать, прокипятить, накрахмалить и отгладить. Кто-то должен был приготовить эти три закуски, за которыми последуют супы — вон Вася, новый лакей, приехавший в коляске с Дуней, вносит фарфоровую супницу, осторожно, боясь уронить с непривычки. Кто-то потом перемоет гору посуды, которую меняют после каждого блюда.

И этот кто-то — явно не князь Северский. Хотя, надо отдать ему должное, у меня в доме он ни разу не скривил нос на скромную еду и скромную же обстановку, да и простой работы, как показала разделка туш и лепка пельменей, не чурался. Что бы он стал делать, оставшись в старом доме, без слуг и денег? Тоже бы готовил обеды из невесть скольки блюд?

— О чем ты задумалась? — полюбопытствовал муж.

— О том, что бытие определяет сознание.

Виктор приподнял бровь.

— Интересная концепция. Мне не доводилось слышать ее раньше. Кто-то из новых модных столичных писателей?

— Не помню. Да и как бы до меня дошло, о чем модно нынче писать в столице? — Я постаралась перевести разговор на другую тему. — Может, ты мне расскажешь, о чем сейчас говорят в Ильин-граде? Что нового из… — Тьфу ты, чуть не брякнула «фильмов»! — …книг или спектаклей?

— Новости, которые я могу рассказать, скорее «старости»: в последний раз я был в столице месяца три назад, — сказал муж.

— Но тебе же наверняка пишут друзья, — не сдавалась я, решив, что безопаснее будет слушать, а не говорить.

— Пишут, конечно. О новой трагедии Водникова в постановке императорского театра — но мы виесте посмотрим ее послезавтра.

Послезавтра! Я думала, у меня чуть больше времени на изучение светских условностей! Придется вспомнить студенческие годы, когда половина вопросов доучивалась в ночь перед экзаменом.

— О новом сочинении господина Радмирова, рассуждающего, действительно ли душа бессмертна или низменная и греховная жизнь способна погубить ее не только в метафорическом смысле.

— А ты с ним согласен? — полюбопытствовала я, чтобы поддержать разговор.

Прежняя моя жизнь праведной не была, как и у всех, наверное. Но вот, пожалуйста, второй шанс, и для чего — я, наверное, не пойму никогда.

— Я думаю, что неисповедимы пути Его, — сам того не зная, поддакнул моим мыслям Виктор. — Рано или поздно узнаем, только рассказать не получится.

Не получится, это точно. Попробовала бы я рассказать — Евгению Петровичу только того и надо.

Алексей поставил супницу около меня, открыл крышку. Тыквенный суп-пюре, выглядит и пахнет изумительно, но что мне теперь делать — кивнуть и велеть подавать? Я решила ничего не делать, пока муж не подскажет. Слуга поставил рядом с супницей две тарелки, положил поварешку и замер. Так, похоже, мне надо разлить суп. Надеюсь, он будет один? На всякий случай я все же не стала наливать «с горкой», как привыкла дома. Наполнив тарелку, я заколебалась. Отдать сразу мужу или слуге, все еще стоящему рядом? Я протянула тарелку Алексею, и тот с почтительным полупоклоном поставил ее перед барином.

Если это простой семейный обед, что же творится на торжественных?

— Еще наделал шуму вышедший в «Трудовой пчеле» роман с продолжениями о благородном разбойнике Палкине, — продолжал Виктор. — Генерал-губернатор пришел в бешенство и потребовал от автора либо удавить, либо утопить разбойника.

— Похоже, сочинение удалось, — улыбнулась я. — Жаль, что сочинителя обидеть может каждый.

— Теперь все ждут новый номер журнала и заключают пари, какую смерть автор приготовил для героя.

Обед шел неторопливо. Суп, к счастью, был только один, за ним последовали «карасики», здорово напоминающие чебуреки, с луком и солеными грибами — похоже, прислуга помнила, как любит барин.

Виктор продолжал рассказывать, я внимательно слушала — запоминать имена и названия, которые мне ничего не говорили, было трудно, но я старалась, особенно когда получилось перевести разговор на соседей и городских знакомых. Правда, Виктор явно предпочитал за глаза говорить о людях хорошо или вовсе ничего не говорить: все местные дворяне с его слов выходили почтенными и добропорядочными людьми. Но неполная информация — все же лучше, чем никакой информации.

Наконец Алексей внес серебряный самовар. Чай тоже следовало наливать хозяйке собственноручно. От предложенных фруктов я, поблагодарив, отказалась — еще немного, и пришлось бы из-за стола выкатываться, а не вставать. Как Виктор умудряется оставаться подтянутым с таким питанием? Я, допивая чай, впервые за все время в этом мире начала задумываться о зарядке и пользе утреннего бега. Потом представила себе бег в юбках и реакцию местной публики на штаны и даже развеселилась, и потому все же попробовала вишню — ужасно кислую. И от конфет отказываться не стала: любопытно же! Что-то похожее на грильяж с лесным орехом, шоколадные «трюфели» домашнего производства, ирис, но не резиновый, как я привыкла, а мягкий. Надо будет выведать у кухарки рецепт, если получится. Или не стоит — фигура целее будет?

Так ничего и не решив, я заглянула к экономке, велела ей поручить кому-нибудь навести порядок в моей комнате, пока я буду в отъезде, и чтобы когда я вернулась, все было прибрано. А сама поехала с мужем в гости к исправнику.

Вообще-то уездный исправник принимал в здании суда, но, по словам Виктора, во второй половине дня он обычно был дома, а не в присутствии. Жил Стрельцов у своих дальних родственников — двоюродного дедушки, если я правильно поняла степень родства. Поэтому сперва нам пришлось побеседовать с престарелыми хозяевами дома.

Хорошо, что по дороге муж, по моей просьбе, рассказал мне пару слов о них и об их любимых темах для беседы. Так что я похвалила вкус хозяйки, искренне восхитилась кружевными занавесками, которые она сплела собственноручно сколько-то там десятилетий назад. Так же искренне согласилась, что современные барышни на подобное не способны — я-то уж точно не умею плести кружева, да еще такие объемные, на коклюшках. Порадовалась вместе с хозяином дома, что ощенилась его любимая сука и на щенков уже очередь, послушала, как они с Виктором обсуждают стати чьих-то лошадей. Потом явился слуга, который провел нас в маленькую гостиную.

Наслушавшись от мужа про офицера в отставке по ранению, его ум и уважение, которое якобы питали к графу горожане, я ожидала увидеть как минимум мужчину средних лет, с седыми висками и почему-то прокуренным голосом. А нас встретил улыбчивый молодой человек лет двадцати пяти. Оставалось надеяться, что эта выборная должность досталась ему не за красивые глаза. И в самом деле, когда Виктор перешел к делу, улыбка исчезла с лица исправника, взгляд его стал цепким и острым.

Муж протянул ему папку с копией тех записей, что отдавал уряднику, — мои и его показания о пожаре. Добавил к ним записи показаний работников, заверенные Марьей, немного разбиравшей грамоту. Исправник поблагодарил, но все равно засыпал нас вопросами. Услышав о бутылке, «подаренной» парням, спросил, не находили ли мы ее.

— Я находил, — сказал Виктор. — Обычная косушка, без этикеток. Что там было внутри до пожара, понять не удалось. После пожара все пахло гарью.

Исправник кивнул и спросил, не хотим ли мы добавить что-то, на первый взгляд не относящееся к делу. Я рассказала о «домовом». Даже если Стрельцов сомневался в реальности ночного гостя, он никак не дал этого понять, а снова начал расспрашивать. Я рассказала все, что вспомнила, и постаралась не сочинить того, чего вспомнить не могла. Как же жаль, что я не догадалась записать приметы сразу, по горячим следам! Но в те первые дни у меня голова кругом шла. До сих пор удивляюсь, как мне удалось сохранить более-менее здравый рассудок, иначе доктору и стараться бы не пришлось.

Когда рассказ дошел до попытки объявить меня сумасшедшей, исправник сказал:

— Евгений Петрович приезжал ко мне с этим и пытался настаивать, чтобы я вмешался, потребовал созыва дворянского собрания как представитель власти. Я ответил, что кроме его свидетельства нет ничего, что говорило бы… простите, Анастасия Павловна… об опасности княгини для людей, и, если ее супруг не считает нужным предпринимать меры, я тем более не собираюсь что-то делать, пока эта опасность не станет очевидной.

Он помолчал, словно колеблясь, говорить ли дальше. Все же сказал.

— Я знаю, что буйнопомешанные — еще раз простите, Анастасия Павловна, и вы, Виктор Александрович, — могут быть очень опасны и настолько сильны, что и несколько мужчин с ними не справятся. Знаю и что семьи стараются не афишировать таких вещей. Но я не вмешался не потому, что не захотел влезать в семейные дела. Слишком уж все было… — Он покрутил рукой. — …несуразно. Чересчур подробное описание ранений…

Значит, я все-таки дала доктору подсказку. Хорошо, что исправнику Настенька, похоже, не успела насолить. Или меня защитили имя и репутация мужа?

— Подробнейше записанные показания мужиков, заверенные самим же доктором. Крестьяне неграмотны и не могли расписаться сами. Но и проверить, насколько точно записаны их слова, не могли. Если мужики вообще существовали. Ни имен, ни адресов не осталось, и объяснение, дескать, побоялись связываться, меня не устроило. Если бы они опасались произвола властей, они бы и с доктором откровенничать не стали, придумали бы какое-нибудь обтекаемое объяснение. Доктор — дворянин, значит, по логике мужиков, должен быть на стороне барыни.

— Мужики существовали, — вздохнула я.

Не знаю почему, но мой рассказ об эпическом побоище развеселил Стрельцова. Отсмеявшись, он сказал:

— Вы настоящая героиня, княгиня. Не многим мужчинам хватило бы храбрости противостоять сразу шестерым с одним-единственным зарядом в пистолете.

— Еще с кочергой и боевым котом, — улыбнулась я в ответ. — На самом деле у меня не было выбора. И мне было проще, чем мужчине.

— Почему вы так считаете? — удивился Стрельцов.

— Потому что они не принимали меня всерьез даже после выстрела.

— Возможно, с мужчиной, магом, они вовсе бы не стали связываться, — заметил Виктор.

— Возможно, — согласился исправник. — И наверняка, получив отпор, сбежали.

Стрельцов помолчал, размышляя.

— Сам я не поеду расспрашивать, — сказал он наконец. — Если это действительно месть обиженных разбойников, в чем я сильно сомневаюсь, урядник их найдет без моей помощи. Люди его уважают и чужих покрывать не станут. А если преступник благородного сословия, он насторожится при моем появлении. Пошлю пристава, он умен, изворотлив и не вызовет подозрений. Тот ночной проезжий наверняка до города в ночь не поехал. Даже если сам был пьян, возница его не послушал бы — ночью и заблудиться недолго, и лошадь может ноги переломать. Значит, либо вернулся туда, где гостил, либо на почтовой станции остановился. И в том, и в другом случае пристав это выведает. А заодно попробует прислугу в Отрадном порасспросить, не шатался ли барин где ночью.