Хозяйка судьбы

Глава 19

— Ты — Черный Дрозд, — скорее, чтобы услышать свой голос, произнесла Инира. Птица качнула мертвой головой, бусины ударились друг о друга. Есть ли у него глаза? — Мне сказали о тебе мои друзья… Сказали, ты сможешь помочь…

— Чем? — спустя долгую паузу, наполненную только гулом ветра, обронил Турдус.

Инира в отчаянии посмотрела на Биринши, но тот не поднимал головы, застыв, словно изваяние.

— Я не знаю, — наконец, выдавила она. — Меня преследуют. Хотят моей смерти.

— Если не станет хозяйки земли — не станет ничего, — старик повернулся и пошел вверх по тропе, тяжело переставляя босые ноги. Она последовала за ним, но Биринши остался внизу и Иниру едва не сбросило с горы порывом ветра, когда они вышли на открытое место. Только чудом она успела в последний момент нырнуть следом за Турдусом в узкий темный лаз. Их убежище оказалось совсем небольшим и больше всего напоминало гнездо — множество сухих веток, уложенных по кругу, переплетенных друг с другом. Старик медленно опустился на них, Инира примостилась напротив и поняла, почему Биринши не последовал за ними: для третьего здесь просто не хватило места.

— Рассказывай, дитя, — ласково, словно родной дочери, предложил старик, откидываясь на стену пещеры. Камень едва слышно вздохнул — или это был ветер, свирепствующий снаружи.

Начать рассказ было сложно — потому что как раз начала у этой истории она и не знала. Все обрушилось на нее слишком внезапно, а события развивались столь стремительно, что Инира самой себе напоминала мечущегося по полю зайца. Но едва начав, слова полились из нее сплошным потоком. Она еще никому не открывала всей правды, но этому странному человеку (человеку ли?) рассказала абсолютно все — и о Ле-Ванте, и о странных, мучающих ее снах, о страхах — все.

Когда она закончила, он долго молчал. Тонко перезванивались бусины на слегка покачивающейся голове, свистел ветер снаружи. Холод постепенно пробирался под одежду.

— Что мне теперь делать? — не выдержала бастард. Дрозд сверкнул темными провалами глаз.

— Ждать, дитя, — если бы она видела его глаза, он, наверное, смотрел бы неодобрительно. Наверное, она казалась ему маленькой, суетливой птичкой.

— Чего ждать? — вырвалось у Иниры.

Турдус вздохнул и стены тут же вторили ему сдавленным стоном. Теперь она слышала это совершенно отчетливо и испуганно покосилась на выход, прикидывая, успеет ли выбежать, если пещера вдруг обвалится?

— Я прожил на этой земле столько лет, — медленно начал старик. Его рука тяжело опустилась на ее колено, заставляя успокоиться. Она была тяжелой. Очень тяжелой. — Что она успела от меня устать… Даже камни больше не держат меня. Они молоды и моя мудрость слишком тяжела для них… Поэтому я редко опускаюсь на землю. Я парю в небесах и многое вижу…

Он снова вздохнул, тяжко, словно увиденное совсем его не радовало. У Иниры по спине поползли мурашки, горло сдавило спазмом. Что он такое?

— Раньше таких, как ты, было еще больше, чем таких, как я. Теперь есть только я. И ты, — продолжил Турдус, перебирая узловатыми, высохшими пальцами бусины.

— Кто ты? — вырвалось у нее. — И кто — я?

Он хотел ответить, но земля внезапно ощутимо содрогнулась и старик тут же встал на ноги.

— Земля не может долго держать меня, — с сожалением в голосе пробормотал он. — Приходи завтра, дитя. Я отвечу на твои вопросы.

Он шагнул из пещеры человеком, но отталкивался от камней уже птицей. Огромные крылья хлопали на ветру, ветер задувал в пещеру, заставляя ее щуриться и закрывать глаза, а в следующую секунду Турдус пропал. Инира расстроено прислонилась лбом к холодному камню.

Биринши воспринял слова Тардуса весьма философски:

— Значит, будем ждать, — пожал он плечами и начал спускаться. Ей ничего не оставалось, кроме как последовать за ним.

— Мы не можем ждать, — когда они спустились достаточно, чтобы ветер уже не пытался сбросить их с горы, Инира догнала воина и удержала его за локоть. — Вы не понимаете? Я не просто так пришла сюда, за мной последуют другие! Придут за мной.

— Значит, мы встретим их, — оскалился Биринши. Белые зубы сверкнули на темном лице, придавая ему сходство с волком.

— Я не хочу вас втягивать, — Инира не давала ему отвернуться и они застыли на опушке леса у подножия горы. — Никого не хочу. Это не ваша…

— Никто не скажет, что мой народ не защитил Хозяйку земли! — отрезал Биринши. Очевидно, ее слова обидели его и дальнейший путь до каюла они преодолели в полном молчании.

Следующие три седмицы Инира провела в тревожном ожидании беды. Каждое утро, еще до того, как солнце показывалось над горами, она выходила из шатра и под присмотром всюду следовавшего за ней Биринши отправлялась к Парящему-над-горами, желая найти ответы на свои вопросы. Однако их разговоры больше походили на беседу слепого с глухим. На все попытки выяснить что-то конкретное, Турдус отвечал одно: ждать.

— Чего ждать? Как долго? — спрашивала она.

— Ждать, пока земля не заговорит, — таинственно отвечал старик.

— И что делать, когда это случится? — со страхом спрашивала Инира.

— Быть готовой… — шелестел ветер в кронах деревьев. А она смотрела вслед улетающему жаворонку, за которым, как за своим предводителем, хвостом вилась остальная стая.

Он учил ее понимать себя. Учил чувствовать мир вокруг.

— Ты должна вспомнить, как это было, — говорил старик. — Этот мир — часть тебя, ты — часть его. Твоя судьба — только часть того, чем ты владеешь.

— Я и ее-то контролировать не могу, — отвечала Инира утомленно, после очередной попытки последовать странному совету и «почувствовать мир». Обычно это выражалось в том, что она садилась перед пещерой, каждый раз опасаясь, что ветром ее сбросит вниз, закрывала глаза и прислушивалась. Но ощущала только ледяной камень, сбивающий с ног ветер и крики дроздов.

— Можешь, — улыбался Турдус. Улыбка в его исполнении была похожа на измятый лист бумаги: лицо исходило трещинами, сминалось. — Иначе тебя бы здесь не было. Ты искала меня — ты меня нашла.

В один из дней, когда бесцельное ожидание было особенно невыносимо и небеса поливали землю сплошными потоками ледяной воды, Инира потеряла терпение:

— Научи меня хоть чему-нибудь конкретному! — выкрикнула она в лицо старику. — Время уходит!

Время уходит. Пожалуй, это был девиз последних дней. Чувство ожидания, тревоги, томления снедало Иниру и она не могла бы дать этому рационального объяснения. Ее преследовали странные, пугающие сны, после которых бастард просыпалась в поту и слезах: горящий вереск, черный дым в небесах, стремительные волчьи стаи серой лавиной накрывали города и их вой еще долго стоял у нее в ушах.

— Я чувствую беду, Турдус, — заметив на лице дрозда неодобрительное выражение, Инира выскользнула из пещеры и подставила лицо ветру. — Она в самом воздухе. В ветре.

— Ты чувствуешь мир, — счастливо улыбаясь, хотя, на ее взгляд, причин к тому не было никаких, ответил он. — Он волнуется. Перемены скоро придут.

— К добру ли? — хмуро уточнила Инира, борясь со странным желанием шагнуть со скалы в пустоту.

— Это зависит от тебя, — покачал головой старик. — Все, чего касается взгляд хозяйки земли, живет вместе с ней.

— И что это должно означать? — она устала задавать вопросы, зная, что не услышит конкретных ответов. Где-то у подножия горы ждал ее Биринши. Вот еще странность — вера этого народа в Иниру. Дня не проходило, чтобы кто-нибудь не пришел в каюл за благословлением «хозяйки». Они спрашивали ее совета при постройке нового каюла, засолке мяса, спрашивали даже, куда идти охотиться. Поначалу она отказывалась отвечать, боялась — ведь абсолютно ничего не чувствовала. Биринши помогал, советовал. Пока однажды Инира не отказалась от его совета.

— Идите к морю, на запад, — если бы кто-нибудь спросил почему, она не смогла бы ответить. Просто вдруг неясные предчувствия оформились в слова. Долгие часы на голых камнях в стремлении объять необъятное внезапно дали результат. Дождавшись охотников с двумя моржовыми тушами, выброшенными на берег недавним штормом, Инира с удивлением поняла, что видела это однажды — во сне или наяву.

— Ты рождена этой землей, — терпеливо пояснил Турдус. — Ты ее часть и чувствуешь ее, как часть себя.

Может быть — это хотя бы объясняло, почему она знала, куда отправлять охотников, а они слушались ее беспрекословно. С тех пор Биринши уже не помогал ей, а сны становились все более реальными. Иногда она видела Зумрут с высоты птичьего полета, иногда — бежала по коридорам опустевшего дворца мышиными тропами, но чаще взгляд ее был прикован к восточным границам Савареши. Там, где встает солнце, поднималась тьма. Она видела ее — смотрела, как горят деревья, как стонет земля, попираемая железными сапогами тысяч солдат. Убегала все дальше вместе со стадами диких лошадей. Беда приближалась и оставляла вкус крови за зубах — по утрам она долго не могла заставить себя притронуться к еде. Вдоль границы Савареши горели сигнальные костры, чадя черным ядовитым дымом, а пограничные крепости гудели, как ульи и днем и ночью. Тревожное ожидание висело в воздухе — земля была наполнена страхом.

Случилось ли это или только предстоит? — она не знала, но с каждым днем усидеть на месте было все сложнее. Хотелось мчаться туда, бежать со всех ног, спасать… Кого? Что? Этого она тоже не знала, но, чтобы хоть как-то себя занять, упросила Биринши научить ее стрелять из лука.

Это была плохая идея. Раньше — возможно, но не теперь, когда она все острее чувствовала воздух, землю вокруг себя. Словно все это было живым и откликалось на каждое ее движение. Поэтому, едва взяв в руки женский, легкий и гибкий, лук Инира уже поняла, что ей не следует стрелять.

— Все хорошо? — внимательный Биринши тут же это заметил. Подошел ближе, но бастард упрямо кивнула. Ей до смерти надоело, что она не может контролировать ничего из того, что с ней происходит и теперь она была намерена доказать обратное.

— Расслабь плечи, — воин встал позади, помогая Инире встать правильно. — Ноги шире. Лук в правую руку. Держи так, чтобы стрела попала в гнездо перчатки, иначе пальцы поранишь… Натягивай тетиву.

Поначалу она даже удивилась, насколько легко это оказалось. Но Биринши стоял позади и его огромная ладонь лежала поверх ее на упругой тетиве, давая ложное ощущение простоты. Несмотря на свои габариты, движения у вождя племени были легкими и быстрыми. И стрела с его помощью угодила точно в цель, затрепетав ярко-красным наконечником на фоне разрисованной деревянной доски.

— Теперь сама, — тихо предложил Биринши, доставая из колчана новую стрелу. Легкая, слабая — такими учили детей, но для Иниры, никогда прежде не державшей лук в руках, иного и не требуется.

Натянуть тетиву удалось с огромным трудом. Стрела упала на землю шесть раз, пока Инира не научилась делать все одновременно. Воин стоял позади нее, посмеиваясь.

— Зачем вам это? — спросил он, когда взмокшая Инира, ругаясь, поднимала стрелу в третий раз. — Вы — хозяйка земли, любой зверь подойдет к вам сам.

Она представила себе олененка, которого видела недавно в лесу — как он доверчиво подходит ближе, касаясь бархатными губами ее ладони, а она перерезает ему горло смертью души, до сих пор болтавшейся в ножнах на поясе. Представила и содрогнулась. Нет, на такое она никогда не пойдет.

— Это не для зверей, — прошипела Инира, представляя на месте доски Кирха и отпуская тетиву. Та прогудела мимо уха, больно щелкнув по пальцам, а стрела, словно управляемая взбесившимися лесными духами, взмыла высоко вверх и, вихляя, устремилась вниз, воткнувшись в землю шагах в трех от бастарда. Она с досадой смотрела на это безобразие и совсем не ожидала, что, едва острие вошло в землю, все ее тело скрутит жестокой судорогой боли. Вскрикнув, Инира упала на землю, выгнувшись дугой. Биринши бросился к ней — на лице застыло растерянное выражение. Он попытался перехватить ее за руки, но она не далась — любое прикосновение было бы смерти подобно. Вместе с болью пришла обида — странная, жгучая, и по щекам тут же потекли слезы — настолько ей вдруг стало жаль… кого?

У нее не было времени задумываться об этом — Инира понимала только, что нужно вытащить стрелу. Кое-как перевернувшись на живот, она, сдирая дерн с земли судорожно сжатыми кулаками, подтянулась и вытащила стрелу. А потом долго сидела неподвижно, капая слезами на землю. Биринши виновато топтался рядом.

Больше лук она в руки не брала. И к любым режуще-колющим относилась с опаской. А семья оленей из соседнего леса ушла.

Турдус, узнав, что она сделала, долго молчал и в его молчании она тоже слышала обвинение.

— Тебе стоит попросить прощения, — наконец, веско сказал он. Инира виновато кивнула. Только теперь она поняла, насколько глубоко дар уже проник в нее. Хозяйка земли — так мог бы сказать только человек, никогда не обладавший этим даром. Она не хозяйка, она — часть. Она — мать. И она только что причинила боль собственному дитя.

Дастан и Алира не понимали, почему она уходит. Дастан плакал, сидя на руках у Иниры и обхватив ее руками, прижавшись, словно к матери. Алира молча и угрюмо стояла рядом. В сухих глазах мерцала настороженность.

— Я вернусь, — сглотнув комок в горле, Инира кое-как отцепила Дастана и передала его сестре. — Обещаю.

— Родители тоже обещали, — веско заметила девочка.

Инира проглотила и этот укор. Она не могла объяснить им всего — никому не могла. Не было в человеческом языке таких слов.

— Я присмотрю за ними, — Биринши не спорил, хотя идея отпустить ее одну в горы явно ему не нравилась. Но он собрал для нее сумку, последним вручив короткий кинжал с матово-белым лезвием. — Не железо. Кость.

Инира, которая уже хотела отказаться от опасной игрушки, с благодарностью посмотрела на него. Не касаться мертвым живого — так, помнится, звучало объяснение Турдуса. Подобное должно быть только с подобным.

Поэтому она оставила смерть души в каюле — под присмотром Алиры. Даже смотреть на оружие теперь казалось кощунственным.

Оленья семья нашлась только на третий день. Все три дня Инира брела куда глаза глядят, доверяясь лишь внутреннему чутью — по холмам вверх, или по низинам вдоль Перлы, уходя все дальше от ее пристанища. Погода словно застыла в нерешительности — дождь уже не шел, но и облака не расходились, посыпая землю мелкой водяной взвесью. Туман лежал низко, иногда сгущаясь настолько, что идти было невозможно — и тогда Инира останавливалась, разбивала лагерь, не зажигая костра и питалась сушеным мясом и найденной в трещинах камней водой. И молилась — молча, закрыв глаза, просила прощения у той, что обидела ненароком.

На третий день олененок вышел сам. Робко выглянул из густого кисельного тумана ей навстречу и тут же пугливо скрылся, чтобы спустя пару минут вновь вынырнуть — уже с другой стороны.

— Я не обижу, — боясь спугнуть его, прошептала Инира, протягивая детенышу горсть влажной соли на раскрытой ладони. Темные круглые глаза настороженно осмотрели подарок, влажный нос втянул в себя острый воздух, передние копыта неуверенно перебирали по земле. Инира замерла, боясь пошевелиться. До нее донесся еще один звук и вскоре на границе тумана появилась олениха. Неодобрительно посмотрела на Иниру, толкнула мордой детеныша: мол, нечего стоять столбом возле этой, иди дальше.

Но олененок уже шагнул к девушке. Осторожно подобрался ближе, вытянул шею, не решаясь подойти вплотную, и шершавый длинный язык одним махом смел угощение. Инира от облегчения рассмеялась. На глаза вновь навернулись слезы, но теперь это были слезы радости.

Она вернулась в деревню в тот же день — теперь уже не плутала, шла напрямую, чувствуя верную дорогу. Следом возвращалась оленья семья — все вместе, словно решили: чего уж там, ладно, на этот раз прощена…

Инира вошла в деревню уже под вечер, когда солнце впервые за много дней коснулось заходящими лучами крыши каюла. Люди вокруг приветствовали ее, как свою и она отвечала им тем же, испытывая при этом непривычное удовольствие. Раньше у нее никогда не было места, которое она могла бы назвать своим. В летнем дворце жило одиннадцать бастардов, затем они с матерью часто переезжали и нигде к ней не относились так, как здесь. Была еще Академия Одаренных — место, где она никогда не была в безопасности и никто не знал ее как бастарда.

И только тут она чувствовала себя на своем месте. Знала, что никто не прогонит, не упрекнет, не станет шарахаться. Знала, что Биринши защитит ее любой ценой.

Впервые за долгое время жизнь ее начала казаться нормальной — и Инира хотела насладиться этим сполна.

Наверное, она даже смогла бы игнорировать свои сны — что они, когда у нее есть бесконечные дни, проведенные в заботе о ее народе? Инира обсуждала с охотниками угодья, разрешала споры, училась вплетать в косы сотни цветных нитей, пытаясь стать похожей на красавиц народа Биринши. Их название даже в переводе на нормальный язык означало — народ гор. Таргиндар. Долгими зимними вечерами Инира слушала местные сказки — иногда вместе со всеми, у костра, чаще — сидя рядом с Биринши в каюле. Погода установилась ясная, но температура с каждым днем все понижалась. Зима и сюда добралась. Биринши был хорошим рассказчиком — спокойным, размеренным. Его голос, словно путеводная нить, вел ее через мир духов и могучих богов.

Это случилось в один из таких вечеров. Инира, уже засыпая на ходу, все же поднялась с подушек у очага, намереваясь уйти на женскую половину, куда еще час назад отправила Алиру и Дастана. Заслушавшись своего покорного сказителя, она с трудом возвращалась в реальность.

Все вокруг казалось словно нарисованным и потому, когда на бедро легла темная рука Биринши, она даже не возмутилась — только обернулась, смотря на него сверху вниз.

— Я прошу хозяйку земли дать благословение моему народу, подарив ему своих потомков, — слова воина воспринимались словно через набитые пухом подушки. Наверное, со стороны это выглядело смешно — ее замедленные движения, то, как она вслушивалась в каждое его слово, пытаясь понять смысл, как нелепо рухнула на ковры, притянутая за запястье — он не делал ей больно, но и освободиться не давал, не отрывая от Иниры горячего, просящего взгляда. Она вспыхнула — скорее от собственных мыслей, чем от его взгляда. На какую-то секунду помстилось: согласись! Согласись и оставь за спиной и горящие костры востока и стон земли, оставь это тем, кто умнее, сильнее, выше! Останься рядом с этим воином, забудь о тревогах.

Но земля стонала от тяжести и огонь пожирал деревья, а кровь отравляла воду. И этот вопль о помощи пробился через облако тумана к остаткам ее разума, заставляя упереться ладонью в грудь Биринши. Поднявшийся ветер захлопал полами каюла, загасил огонь очага.

— Нет, — выдохнула Инира, тут же понимая, что ее сил не хватит даже для малейшего сопротивления. Его грудь была твердой, как камень и горячей. Похожие на угли глаза смотрели теперь жадно и властно. Ей стало нечем дышать в его обжигающих объятиях и она толкнула сильнее, уже тверже повторив:

— НЕТ!

В сознание ворвался шум усиливающейся бури: часть шнуровки порвалась и полог с оглушительным хлопаньем полоскался на ветру, внутрь заливались мутные потоки дождя и грязи, очаг разметало ураганом…

Внезапно все закончилось. Инира вновь стояла рядом с очагом, Биринши смотрел на нее горячим взглядом, и можно было бы подумать, что все это — случайный мираж, но буря гремела за каюлом, барабаня по крыше тяжелыми дождевыми каплями.

Инира поняла все в одно мгновение: вытерла тонкую струйку крови из носа, стряхнув капли в зашипевший огонь, и покачала головой, предупредительно шагнув назад:

— Не нужно. Не делай этого.

Желая избавиться от предательской слабости и шума в голове, она кое-как развязала шнуровку и выскочила на улицу. Свирепый порыв ветра чуть не сбил ее с ног, заставив согнуться едва не до земли, на плечи хлынули потоки ледяной воды, тут же выморозив остатки тепла. Хватая ртом воздух, Инира побрела вперед, оскальзываясь в грязи и не видя ничего дальше полуметра. От ураганных порывов ее мотало то в одну сторону, то в другую. Уже через минуту она пожалела, что не осталась в каюле, но окончательно потеряла ориентацию среди потоков серого: небо падало на землю с неотвратимостью кары Проклятого. В какой-то момент она уперлась руками во что-то твердое, ледяное, но даже не сразу это поняла, ухватилась бессознательно, распластавшись на единственной опоре. Чудилось, что ее вот-вот смоет в пропасть вместе с потоками грязи.

Поэтому, когда на нее налетел кто-то еще, Инира только трепыхнулась, показывая, что все еще жива.

— Ескимен адамни акилсиз балажи! — непонятно прокричал ей в самое ухо Биринши. Впрочем, по тону она догадалась, что лестного в его словах было мало. С него потоками лила вода: нижняя рубаха и портки облепили побледневшее до светлого кирпича тело, коса расплелась и волосы облепили голову, делая лицо еще больше похожим на череп. Перехватив за плечи, он прижал трясущуюся Иниру к себе и, продолжая беспрестанно ругаться, начал подталкивать ее куда-то вбок. Она еле передвигала ноги, шевелиться не хотелось, особенно когда можно было прижаться в горячему, как печка, мужчине. Его грубые слова сливались с ревом ветра, окончательно теряя смысл и все смешалось в клубок из воды, грязи, раскатов грома и ледяного ветра, когда вдруг твердь под руками кончилась и она ввалилась в темноту, тут же обо что-то запнувшись.

— Жы айел! — выплюнул Биринши, поднимая ее за воротник. — Стой здесь!

Вряд ли она смогла бы пошевелиться, даже если бы захотела. Инире казалось, что она сейчас превратится в ледышку. Ее уже не трясло — конечности попросту онемели от холода, она только вздрагивала, когда вода с длинных волос капала на ноги. В неровном проеме за плечами завывал ветер, а впереди была абсолютная темнота — они наткнулись на пещеру. Скорее всего Биринши и вел ее сюда, потому что вскоре в глубине чиркнуло красным и постепенно в каменном углублении на полу разгорелся огонь. Инира шагнула ближе, стремясь к теплу и разглядывая пещеру. Здесь хранились запасы муки в высоких бочках вдоль стен, связанное в тюки сено и высокая кладка сосновых, сочащихся смолой дров, которая терялась в темноте — пещера больше напоминала коридор, изгибаясь и уходя дальше вглубь горы. Биринши развел костер сразу перед поворотом, на единственном свободном пятачке земли, не заставленном различными припасами и снастями. Порывшись в охапке сваленных шкур, бросил одну на пол, а одну — Инире, сурово сдвинув брови:

— Снимай.

Она без возражений избавилась от мокрой одежды под прикрытием медвежьей, тяжелой шкуры и завернулась в нее, как в кокон, снова начиная дрожать.

Мужчина тем временем набросил на плечи еще одну шкуру. В темноте, разгоняемой только пляшущими языками пламени, то и дело едва не задуваемыми сквозняком, он казался еще больше похожим на огромного зверя. Вокруг них натекло немало воды, она и сейчас продолжала стекать с волос, и с шипением испарялась, падая на раскаленный камень.

— Спасибо, — когда огонь разгоревшегося костра согрел ее онемевший язык, сказала Инира, тут же поймав на себе мрачный взгляд воина.

— Зря ушла, — осуждающе высказался он. И, не дождавшись от нее никаких извинений, добавил: — Я бы не стал… Силой. Обидеть хозяйку земли — нельзя. Ее дети — великие.

Сказать ему, как все было на самом деле? Почему-то Инира не хотела никому рассказывать о том, что с ней происходит. Это значило выдать тот страх, который овладевал ей каждый раз, когда дар заставлял проживать две разных жизни. Это не было похоже на видения, какие иногда бывали дарованы служителям душ или одаренных, она действительно проживала все это — всю боль, ужас, все, что происходило — происходило на самом деле. И чем чаще и проще срабатывал дар, тем больше она боялась его. Как совместить все воспоминания, как заставить себя забыть ощущение клокочущей, толчками выливающейся из собственного горла крови, растерзанного острыми камнями тела, беспомощную попытку вырваться из рук охваченного безумием страсти мужчины?

Как объяснить ему, что она убегала скорее от себя, нежели от него?

— Я видела. Ты стал, — наконец, выдавила она.

Биринши вскинул на нее расширившиеся глаза, в которых мелькнуло удивление, страх и недоверие, а затем — всепоглощающее чувство вины.

Заставив ее отшатнуться, он рухнул перед ней на колени, уткнувшись лбом в пол перед девушкой.

— Мое преступление можно оправдать лишь желанием мужчины обладать величайшим из сокровищ, — хрипло пробормотал Биринши ей в ладони — Инира как раз пыталась поднять его голову, опасаясь, что он либо разобьет лоб, либо спалит все свои умопомрачительные антрацитовые волосы. — Я понимаю теперь, за что Солтус-жел покарал нас. Я навлек гнев богов на свой народ.

Инира в смятении подумала, что думать об этом нужно было раньше, хотя связь зимнего шторма, богов и ее персоны ей была не слишком понятна. Но вполне возможно, что она в очередной раз неправильно поняла Биринши — даже при том, что говорил он на Саварском, обороты речи оставались чуждыми, особенно это было заметно, когда он волновался.

— Накажи меня, но не губи мой народ, — сбитая с толку его поведением, Инира пропустила момент, когда от покаяния, воин перешел к действиям: в руках мелькнул короткий кинжал и, прежде, чем бастард успела закричать, мужчина полоснул им по груди. Из длинного, глубокого разреза тут же засочилась густая, темная кровь.

— Прими мою кровь в знак искупления, — в отчаянии прошептал Биринши, протягивая ей окровавленный кинжал. Он не поднимал на нее глаза, продолжая сгибаться к земле. Черные волосы змеями разметались по полу. Беспомощно оглядевшись и не представляя, как заставить его прекратить самобичевание, Инира взяла кинжал: темное, почти черное лезвие не отражало свет, словно вбирая его, кровь густой пленкой покрыла его и она невольно измазала в ней пальцы. Сразу вспомнился Ле-Вант и его кровь, текущая у нее по рукам. Бастард содрогнулась.

— Довольно! — вырвалось у нее. Нервно поднявшись, она отступила к выходу, продолжая держать кинжал в руке. Он удобно лег в ладонь, словно был там всегда и это неожиданно ее успокоило. Было приятно ощущать в своих руках хоть какое-то оружие. — Хватит! Поднимайся.

Биринши не пошевелился. Голова, склоненная к коленям, открывала беспомощную шею, словно давая понять, что Инира вольна забрать его жизнь. Какой же силы должна быть его вера в нее, чтобы так довериться? Что он знает о ней такого, чего она сама не знает? Инира секунду смотрела на распластанного на земле мужчину, обдумывая неожиданную и непривычную для нее мысль и, наконец, решилась. Голос ее звучал хрипло.

— Я не держу на тебя зла. И… Это было бы честью — стать твоей. Но не теперь.

Словно не веря, что кара миновала его, Биринши поднял голову от пола. Они долго смотрели друг другу в глаза.

— Если когда-нибудь я вернусь… — ответила на невысказанный вопрос Инира, отворачиваясь от мужчины. Снаружи ветер начал стихать и больше не завывал диким зверем.

— Значит, ты уходишь, — понял он.

— Пора, — обронила Инира. Снаружи шел снег. Белые хлопья в неподвижном воздухе ложились на землю, таяли, но следом за ними приходили другие, застывая на покрывающейся льдом земле. Пора.