...И многие не вернулись

СМЕРТЬ ЗА СМЕРТЬ

Ни хозяйства, ни скота, а детей четверо — вот и все, что было у Божкова. Потому столь тягостно и необъяснимо было его предательство…

Лесником он стал несколько лет назад. Совсем другое дело, когда у тебя есть жалованье и казенная одежда. И от односельчан уважение, и дети сыты. И вот это-то жалованье и эта зеленая форма погубили и Велу Пееву и его самого…

Когда жандармы вернулись с отрезанной головой Велы в Лыджене, лесник Божков пошел в штаб карательного отряда за причитающимися ему за эту голову деньгами. Майор велел кассиру отсчитать положенную сумму. Предатель схватил пачки банкнотов и отправился в Каменицу со ста тысячами левов в кармане. Он хорошо высчитал, сколько ему причиталось за партизанскую голову, но не подумал о собственной…

Мы приговорили его к смерти. Но проходил месяц за месяцем, а он оставался жив. Мы разыскивали его в лесу, подкарауливали около дорог, но никак не могли схватить. Поручили боевым группам в Каменице пристрелить его, но постоянно случалось что-нибудь, мешавшее выполнить этот приказ.

В один из летних вечеров в наш лагерь под Алабаком пришла Гера, сестра Велы, вместе с несколькими партизанами. Я было бросился ей навстречу, но ноги меня не слушались. Тогда мы уже не голодали, как зимой, нас не мучили холода, но тем не менее я почувствовал сильную слабость.

Товарищи уселись около костра, а мы с нею остались в тени старого бука с изломанными бурей ветвями. Гера прислонилась к дереву.

До прихода в этот лагерь она наведалась к матери. Шел дождь. Мать сидела в погребе на мешке с картошкой. «Как же вы не уберегли Велу? — спросила она. — Как же вы могли допустить такое!..» Гера молчала. «Возьми этот мешок. Здесь хлеб, сало и немного тех груш, которые любила Вела…»

Весь август мы провели в операциях, походах, перестрелках Встречались с сотнями людей в селах, на равнине и в лесу. Встречи были теплыми, радостными, и всегда кто-нибудь спрашивал нас о Веле. Как только заходила речь о ней, Гера отходила в сторонку. Я воспринимал это как упрек.

А предатель, чувствуя безнаказанность, становился все более наглым. Хвалился, что плюет на нас, что мы молокососы, а он матерый волк, и, если мы ему встретимся где-нибудь на дороге, он расправится с нами, как с овечками. Может быть, Божков и не говорил этого, но нам так передавали, и в нас поднималась глухая злоба оттого, что мы все еще не свели счеты с предателем, и оттого, что чувствовали себя виноватыми перед самими собой.

В конце августа мы узнали, что Божков перевелся в Корово. Ему уже не по себе было в лесу — он избегал ходить в одиночку. Утром он отправлялся на работу, а после обеда возвращался в Каменицу; иногда оставался в Корово, но ночевал в разных домах у своих людей, чтобы мы не смогли напасть на его след. Я доложил об этом Методию Шаторову, командовавшему нашей партизанской зоной, и сказал, что вместе с двумя товарищами решил привести приговор в исполнение.

— Что, нет никого другого, более подходящего для этого дела? — спросил Шаторов.

Я понял его.

— Моя очередь. Это должен сделать я.

— Ну что ж, не будем делить работу на чистую и черную. Будем делать и ту и другую, — сказал Шаторов.

Ночью мы с Георгием Черным направились в Корово. Бай Сандо не успевал за нами и то и дело догонял нас трусцой. Я сжимал под солдатской курткой заткнутый за пояс пистолет и думал, надежно ли мое оружие. Думал и о другом: в нас стреляют, и мы стреляем в ответ, а те, кто делает братьев смертельными врагами, остаются безнаказанными…

Мы спустились в Корово, осмотрелись вокруг и прислушались. В сторожке было темно. Георгий и бай Сандо залегли, взяли под прицел окна сторожки, а я припал ухом к двери — ни звука, я слышал только биение своего сердца. Не хотелось признаваться самому себе, но я действительно верил в то, что предатель — матерый волк…

Я постучал в дверь. Мертвая тишина.

Георгий подполз ко мне и прошептал:

— Если бы он был там, начал бы стрелять. Его там нет.

— А если он все-таки в доме?

— Тогда насмешек не оберешься.

Я постучал еще два-три раза. Никто не ответил. Я нажал на дверь, пытаясь открыть ее, но не тут-то было: массивная дверь не поддавалась. Окна были закрыты ставнями.

Мы ушли обескураженные. Оставалась еще одна возможность: дождаться предателя у шоссе, ведущего в Каменицу.

Мы пробрались в засеянное подсолнухом поле около дороги. Однако ночь стояла светлая, а подсолнухи на этом поле выросли хилые, редкие, и все вокруг просматривалось. Подальше, возле реки, росли огромные старые ивы; между ними — густые заросли ольхи. Но оттуда не было видно дороги и села, и мы решили спрятаться среди низкорослых кустов около придорожной канавы.

Бай Сандо остался бодрствовать, а мы вдвоем с Георгием легли, прижавшись спинами друг к другу. Он зевнул два-три раза и уснул, а я долго не мог сомкнуть глаз: мне не давало покоя неудачное начало нашей операции. О чем я думал, пустившись искать предателя среди ночи? Почему он должен был ответить на наш стук? Да он бы и родной матери в такую пору не открыл. Мы только выдали себя, и теперь на рассвете того и гляди появится карательный отряд…

Утром на пыльном шоссе показались крестьянские телеги. Одни направлялись в поле, другие — в Каменицу и Лыджене. Прошли мимо нас и несколько жителей Каменицы.

Мы ждали уже несколько часов. Солнце поднялось высоко над вершиной Стража, а лесник все не появлялся. Что же делать? Раз его нет до сих пор, то, возможно, он вообще не собирается в Корово…

К десяти утра оживление на шоссе заметно спало. Со стороны Каменицы появился одинокий путник в одежде из грубого сукна, с белым платком, повязанным вокруг шеи. Пиджак он держал в руках.

— Эй, Георгий, твой дядя Христо идет, — сообщил бай Сандо. — Может, подозвать его?

Крестьянин поравнялся с кустами, в которых мы прятались. Георгий окликнул его. Бай Христо осмотрелся вокруг — нет ли кого-нибудь поблизости, перепрыгнул через канаву и присел на корточки рядом с нами. Мы расспросили его о новостях, о положении в селе, а потом отослали в Корово, чтобы разузнать, где Божков и собирается ли он сегодня выходить на работу: не хотелось караулить попусту.

Бай Христо перешел через мост и затерялся среди домов на другой стороне реки. Солнце сильно припекало, и воздух над крышами дрожал. Перед трактиром толпился народ. Из окон общинного управления, выходивших в нашу сторону, выглядывало несколько человек.

Бай Христо вернулся напуганный. Он все время озирался и даже не присел рядом с нами, а только низко пригнулся, чтобы его издали не было видно. Платок, повязанный вокруг шеи, был совершенно мокрый.

— В общину донесли, — торопливо заговорил он, — что ночью сюда приходили партизаны. Вас видели по ту сторону Вотырно. Староста сообщил в Каменицу, чтобы передали об этом карательному отряду.

— А Божков где?

— В селе, около трактира.

Бай Христо ушел. Нельзя было терять ни минуты. Я оставил свой рюкзак и винтовку бай Сандо и Георгию, взял у них второй пистолет и положил его в карман.

— Через полчаса проберетесь подсолнухами и будете ждать меня в Вотырно, — сказал я им и отправился в путь.

Я вышел на дорогу, решив положиться на свою солдатскую одежду. Правда, она была мятая и вместо сапог на ногах у меня были резиновые постолы, но все-таки я выглядел военным человеком.

На мосту я встретил какого-то лесника. Он сидел в тени высокого каменного парапета и, видимо, кого-то ждал. Если судить по описаниям, это был тот, кого я разыскивал, но раньше я в глаза его не видал. Я собрался было спросить его, не он ли Божков, но слова застряли у меня в горле. «Если это действительно Божков, он может обмануть меня, а потом всадит пулю в спину…»

Я поздоровался и прошел мимо. Лесник едва кивнул мне и остался сидеть на том же месте, но я почувствовал, как он неспокойно осмотрел меня с головы до ног. Мне не оставалось ничего другого, как пойти к трактиру.

— Не знаете ли вы, где Божков? — спросил я крестьян. — Мне нужно купить дров для нашего батальона…

— Только что приходил сюда. Наверное, пошел к дровяному складу за селом.

Около сложенных штабелями дров никого не оказалось. Я снова вернулся в село. На сей раз мне посоветовали пойти в сторожку.

На дверях сторожки висели на гвозде зеленая шинель и рюкзак. Божков, видно, приходил и отправился куда-то по делам. Значит, скоро вернется, подумал я и решил его дождаться.

У реки под старыми вербами паслось несколько овец. Я присел неподалеку от них в заговорил с игравшими поблизости мальчишками. Старался сохранить спокойствие, но мне это не удавалось: в любой момент мог прибыть карательный отряд. Два-три раза мне даже послышался шум моторов грузовиков, и я едва удержался, чтобы остаться на месте.

К полудню на деревянном мосту показались двое лесников и крестьянин с ребенком. Один из лесников и был предателем. Меня бросило в жар, закружилась голова.

Я сунул руки в карманы и нащупал пистолеты. Мальчишки внимательно следили за каждым моим движением и, очевидно, догадались, зачем я пришел. Они вытаращили глаза, а самый маленький даже рот разинул.

— Кто из них Божков? — спросил я.

— Вот этот… — ответили ребята в один голос.

Божковым оказался тот самый человек, которого я встретил на мосту при входе в село. Я направился к нему, но он ускорил шаг, дернул дверь и прямо-таки ворвался в комнату. Я — за ним. Ставни на окнах были закрыты. С яркого света я попал в полумрак и поэтому едва мог разглядеть фигуру предателя.

Я нажал на курок пистолета — он щелкнул, но выстрела не последовало. Металлический щелчок зловеще отозвался в моем мозгу. Предатель обернулся и бросился на меня. В руке он держал какой-то черный предмет. Я выстрелил из второго пистолета. Лесник как-то странно крутанулся на одной ноге и грохнулся на пол.

Все дальнейшее я проделал машинально: приблизившись к предателю, нажимал на спусковой крючок до тех пор, пока не расстрелял всю обойму. Выстрелов я не слышал, но помню, что услышал воцарившуюся в комнате тишину…

Второй лесник улепетывал через реку. Крестьянин с ребенком, как бы оцепенев, стоял перед сторожкой. Я разбросал заранее приготовленные листовки и одну из них протянул ему.

Тот отказался взять.

— Увидят, — сказал он. — Ты уйдешь, а я…

На улицах по ту сторону реки собирался народ. Выстрелы взбудоражили всех, и люди торопились узнать, что происходит.

К вечеру я уже поднимался на Алабак. Огромный огненный шар солнца едва касался далеких скал. Горы бросали глубокую тень на зияющие пропасти Чепинского ущелья. Я чувствовал усталость, тянуло лечь на землю и не вставать, но я даже не присел. Во рту была горечь, а в душе беспокойство. Человек не может остаться бесчувственным, когда отнимает у кого-нибудь жизнь… Но предатель не имеет права на жизнь!

В партизанском лагере горели огромные костры. Командиры докладывали штабу партизанской зоны о проведенных операциях в Елидере и на станции Варвара. Для юнца это было нелегко — докладывать, как выполнено задание, которое не всякому под силу, а мне предстояло это сделать. Но я молчал. Только вынул свой пистолет, в котором уже не осталось ни одной пули, и швырнул его на землю.

Методий Шаторов вопросительно взглянул на меня, и я взглядом ответил на его немой вопрос.

Комиссар партизанской зоны Стоян Попов перестал разглаживать свои запорожские усы, поднял голову и пристально посмотрел на меня, чтобы убедиться, правильно ли меня понял.

— Молодец!.. — похвалил он. — Так им и надо, предателям! А ну-ка дай мне этот пистолет, хочу сохранить его на память…

Я отдал.