Именем закона

Юристы из Москвы

Приближалась осень 1945 года. Из Берлина ушли все армии, кроме 5-й ударной, несшей охрану города. Вместе с армиями отбыли следователи и помощники, прикомандированные к прокуратуре гарнизона, Из Москвы прибыли новые.

Мы были очень довольны теми юристами, которых направляла в наше распоряжение Главная военная прокуратура. Хотя нас официально именовали военной прокуратурой Берлинского гарнизона, круг нашей деятельности был совсем не схож с деятельностью обычных армейских гарнизонных прокуратур. Он определялся, как я уже говорил, теми задачами, которые были поставлены «Декларацией о поражении Германии и взятии на себя верховной власти в отношении Германии».

Вместе со всеми органами СВАГ прокуратура гарнизона способствовала созданию новой, демократической Германии. В этом и была специфика ее работы. Заместитель главного военного прокурора генерал-майор юстиции Д. И. Китаев присылал зрелых, квалифицированных военных юристов, сумевших понять особенности работы в Берлине. Это были заместитель прокурора подполковник юстиции Николай Степанович Игнатьев, помощники прокурора майоры юстиции Николай Григорьевич Марченко, Михаил Андреевич Скопцов, Матвей Николаевич Горковлюк, Михаил Федорович Савенко, Николай Григорьевич Савинич, капитан юстиции Василий Васильевич Бычек, военные следователи майор юстиции Владимир Семенович Язев, капитаны юстиции Николай Михайлович Диесперов, Василий Григорьевич Назаров, Николай Маркович Копосов, Дорофей Порфирьевич Шариков, Александр Петрович Завадский, старшие лейтенанты юстиции Борис Петрович Богатырев и Владимир Семенович Волик.

На плечи этих людей легла вся тяжесть начала необычной по выполняемым задачам деятельности военной прокуратуры.

С приходом в Берлин союзных армий и образованием межсоюзнической комендатуры объем работы прокуратуры не сократился, хотя вместо двадцати районов осталось шесть. Появились новые заботы и сложности — контакты с союзниками. Внешне военные прокуроры союзников относились к нам доброжелательно, усиленно приглашали на торжественные приемы, банкеты и домашние вечеринки, охотно делились опытом ведения уголовных дел против немцев, нарушающих оккупационный режим, и неохотно — против эсэсовцев и гестаповцев. Когда же мы интересовались этой категорией уголовных дел, прокуроры отшучивались, говоря, что, дескать, «вы до нашего прихода пересажали всех наци, отняв хлеб у союзных коллег». В самом же деле после вступления в Берлин союзников в западные секторы города хлынули сотни отъявленных эсэсовцев и гестаповцев. Антифашисты называли нам их имена, места жительства, представляли документы, изобличающие их в злодеяниях. Мы делали прокурорам западных секторов Берлина аргументированные представления и, ссылаясь на совместно принятые четырьмя державами постановления, просили выдать военных преступников. Коллеги очень вежливо принимали нас, внимательно читали представления, чаще тут же, в нашем присутствии, давали указания комендантам разыскать преступников и немедленно арестовать, а через два-три дня официально уведомляли, что «названные нацисты в их зонах не обнаружены».

Такая же картина была и с задержанием или арестом спекулянтов, воров, бандитов, проживавших в зонах союзников. Многие из этих дел требовали согласованных действий, иногда двух, а то и всех четырех военных прокуратур Берлина.

…Длительное время в советском секторе Берлина совершались ночные грабежи. Наши следователи при помощи немецкой полиции установили, что шайка скрывается в английской зоне города и во главе ее стоит бывший эсэсовец в чине гауптштурмфюрера Курт Штрассер. Вооруженные налеты банда совершала по ночам. Они носили дерзкий и циничный характер. Были случаи убийств немецких граждан. Дважды немецкая полиция настигала банду в момент совершения преступления, и оба раза ей удавалось, отстреливаясь, улизнуть либо в английскую, либо в американскую зоны Берлина. Наконец нам удалось часть шайки изловить, главари же ее скрылись. Дней через десять следователи добыли адреса новых притонов шайки. По моему представлению мы получили санкцию на арест участников банды. Ночью с большими предосторожностями военные следователи и полиция окружили в английской зоне города дом, где скрывалась банда, — и уехали не солоно хлебавши… Хаза была пуста. Преступников кто-то предупредил. В коридоре на стене висел хорошо исполненный плакат на русском и немецком языках: «До новой встречи, братцы!»

Через неделю такая же картина повторилась во французской зоне. Полагая, что преступников мог предупредить кто-либо из немецкой полиции, мы готовили операцию втайне от нее. Результат — тот же, только другая была оставлена надпись: «Мы русских не трогаем, что вам от нас надо — пуля?» Такая же история повторилась и в американской зоне Берлина. Об этом я как-то рассказал генерал-полковнику А. В. Горбатову. Тот с огорчением поведал мне о таком же положении и во взаимоотношениях между комендантами:

— Еще во времена Берзарина, — говорил Александр Васильевич, — магистрат города провел большую работу по конфискации собственности активных нацистов и военных преступников. Эти действия соответствовали совместным решениям четырех великих держав. Но начиная с августа военные администрации США, Англии и Франции стали препятствовать этим действиям антифашистских сил Берлина, а в сентябре без согласия с нашей стороны специальным положением запретили магистрату производить любую конфискацию предприятий и имущества военных преступников и активных нацистов. Те же предприятия, которые были секвестрованы раньше, союзники изъяли из управления муниципальных органов, отстранили антифашистов от контроля и назначили новых руководителей. Ими стали те, кто работал при Гитлере, защищал интересы бывших хозяев. На многих предприятиях, принадлежавших в прошлом военным и нацистским преступникам, висели плакаты: «Это предприятие является собственностью народа». В октябре я специально объехал все секторы союзников и не увидел ни одного такого плаката… Чувствуется, что союзники начали марш назад, к Германии прошлого…

…Вскоре немецкие активисты сообщили, что банда снова перекочевала и обосновалась во французской зоне оккупации Берлина. После долгих раздумий, споров и сомнений мы решили ликвидировать банду своими силами, поставив в известность немецкую полицию в момент операции. Провели ее ночью. Готовились тщательно. Работники прокуратуры несколько раз выходили на место, изучили все подступы к логову банды и все пути отхода.

Главное, чего опасались, — стрельбы. Кто бы ее ни начал, она могла привести не только к провалу операции, но и к жертвам. А этого никто бы нам не простил. Патрули союзников легко пускали в ход оружие, особенно против лиц, одетых в гражданскую одежду. Не разобравшись, они могли бы открыть огонь и по нашим работникам.

Вся подготовка сводилась к тому, чтобы выследить, когда банда вернется в логово, напасть неожиданно, не дать банде произвести ни одного выстрела, исключить какой бы то ни было шум. Мы были уверены, что нам все это удастся. На каждого бандита приходилось два наших работника.

Чтобы отвлечься от неспокойных дум, я сел за чтение какого-то запутанного уголовного дела. Однако ничего из такого чтения не получилось: все мысли были там, где проводилась операция…

Во втором часу позвонил Александр Васильевич Горбатов, сделал вид, что удивился столь позднему моему присутствию в прокуратуре, посетовал, что ему почему-то не спится, а потом осторожно спросил:

— Как операция?

— Все уехали, жду сообщений и ругаю себя, почему я не с ними.

— Ну и зря ругаете… Худа та мышь, которая во все лазы лезет… Вам нечего соваться во все дырки… Я, вероятно, еще долго не буду спать, не затруднитесь позвонить, когда все прояснится…

Значит, комендант тоже волнуется. Бросив чтение дела и усевшись в большое мягкое кресло, я стал ждать и незаметно задремал. Разбудил телефонный звонок. Докладывал старший лейтенант В. А. Сенник:

— Звоню из тюрьмы, банда взята. Совершенно бесшумно… Один бежал. Можно было задержать, но со стрельбой…

Я взглянул на часы. Было двадцать минут пятого…

Однажды в начале октября, когда я был в кабинете Горбатова, вошел его адъютант.

— Прибыли из Москвы военные юристы, — доложил он.

Я подумал, что приехал кто-то из Главной военной прокуратуры, и удивился, почему никто об этом не известил меня. Распахнулась дверь, и вошли несколько военных и гражданских. Впереди шел невысокий генерал. Приблизившись к Горбатову, он отрекомендовался:

— Генерал-майор юстиции Никитченко, прибыл в связи с назначением судьей от Советского Союза на процесс над главными немецкими военными преступниками.

Затем он представил своих коллег. Вместе с генералом были профессор М. Ю. Рагинский, полковник юстиции С. Я. Розенблит, подполковник юстиции А. Ф. Волчков. Никого из них, кроме С. Я. Розенблита, автора многих учебников по криминалистике, я до этого не встречал.

И. Т. Никитченко сообщил, что 8 августа он и представители США, Великобритании и Франции подписала соглашение о судебном преследовании и наказании главных военных преступников европейских стран оси, что конкретно такими преступниками является все фашистское правительство и что суд над ними будет проводиться в Нюрнберге. Сказанное генералом Никитченко для меня явилось открытием. Мы, военные юристы, работавшие на территории бывшего фашистского рейха, опираясь на директивы четырех союзных держав, уже несколько месяцев вели уголовные дела и, решительно, строго соблюдая закон, осуществляли наказание военных нацистских преступников. Но о том, что создан Международный военный трибунал, я услышал впервые. От Никитченко нам стало известно, что суд начнет работать в Берлине, проведет несколько организационных заседаний, что главноначальствующие военных администраций союзных держав уже получили указания, и первое такое заседание откроется в расположении Контрольного совета — зале пресс-конференций.

Через несколько дней я был вызван в прокуратуру Группы оккупационных войск в Германии. В кабинете прокурора генерал-майора Л. И. Яченина находился незнакомый мне человек, лет сорока, чуточку выше среднего роста, сухощавый, с четко очерченным ртом и волевым подбородком, с высоким лбом, с зачесанными назад не очень густыми, но без единой седины волосами. Он нетерпеливо прохаживался по кабинету, то и дело расстегивая и застегивая светлый добротный пиджак. Сложилось впечатление, что я прервал какую-то задушевную беседу и этот незнакомый человек был недоволен моим появлением. Яченин представил:

— Руденко Роман Андреевич — мой коллега по прокуратуре республики. Назначен главным советским обвинителем в Международном военном трибунале.

Я назвал свою фамилию и должность. Руденко задал несколько вопросов о том, чем занимается прокуратура Берлина, много ли в производстве дел, как мы справляемся с немецким языком. При нем же я доложил все, чем интересовался и для чего меня вызвал Яченин. Руденко внимательно слушал, однако в беседу не вмешивался. Прощаясь, я пригласил его побывать в Берлине, посмотреть, как живут наши юристы, как работают.

Дня через два Руденко навестил прокуратуру, побывал у меня дома и, уезжая, попросил:

— Если в ваши руки попадут интересные материалы о преступлениях нацистов, ставьте в известность нашу следственную группу — ее в Нюрнберге будет возглавлять Георгий Николаевич Александров.

Все работники прокуратуры армии были очарованы простотой, душевностью, какой-то мягкой обходительностью Романа Андреевича.

9 октября 1945 года в Контрольном совете состоялось первое организационное заседание Международного военного трибунала. Мне очень хотелось попасть туда. Ведь подобного суда история человечества не знала. Не было такого, чтобы на скамью подсудимых как главного военного преступника посадили правительство целого государства за то, что оно затеяло и навязало народам грабительскую, истребительную, кровавую войну. После первой мировой войны победители сделали красивый жест перед измученными и обездоленными войной народами — намеревались судить немецкого кайзера. Но алчный, жестокий император, захватчик чужих земель, торопливо покинул раздосадованную поражением Германию, пересек границу одной из соседних стран и припеваючи дожил до тех дней, когда его бывший ефрейтор затеял новое истребление и ограбление народов.

У меня и моих заместителей были постоянные пропуска для входа в здание Контрольного совета. Мы решили воспользоваться ими и в день заседания суда выехали туда пораньше. Вошли в холл, примыкающий к залу пресс-конференций, и удивились: хотя до начала заседания оставалось еще около часа, в холле толпились военные юристы и прокуроры США, Англии и Франции.

Зал был закрыт.

Минут через двадцать появился служитель-немец и вместе с американским майором, поклонившись всем нам, прошел в зал и закрыл за собой дверь изнутри. Мы услыхали, как передвигались столы, стулья. Минут через десять они вышли и снова закрыли дверь.

Наконец появился состав суда. Впереди, держа в руке ключи и какую-то папку, шел тот же майор, за ним судьи — американцы, англичане, французы. Я увидел И. Т. Никитченко и поклонился ему. Никто из них не выказал удивления, увидев толпящихся юристов четырех стран: по-видимому, они понимали, сколь велик наш интерес к такому событию.

Состав суда зашел в зал, за ним двинулись к двери и мы: первыми — англичане, за ними — остальные. Однако нас остановил американский майор:

— Господа, очень сожалею, но заседание будет закрытым…

Такого поворота событий никто из нас не ожидал.

18 октября в том же помещении состоялось первое распорядительное (подготовительное) заседание. Мы долго судили, ехать или не ехать. Решили не ехать: не так уж приятно, когда перед тобой захлопывают дверь! Как же были все огорчены, узнав на следующий день, что заседание проходило открыто!

На рассвете меня разбудил телефонный звонок. Старший лейтенант юстиции Т. В. Лаврентьева, старший секретарь прокуратуры 5-й ударной, коротко сообщила:

— Приказано по тревоге грузиться.

— Что случилось?

— Ничего не знаю. Какие будут указания?

Какие могут быть указания, когда объявлена тревога.

— Выполняйте распоряжение, сейчас же выезжаю.

Два дня у меня не было возможности встретиться с генералом А. В. Горбатовым. Что же за это время случилось? Как медленно мы едем! Ну вот и наши. Возле домов стоят крытые «студебеккеры» и легковые машины. Погрузка имущества прокуратуры шла к концу. Меня окружили работники аппарата.

— Вы с нами? — спросили меня.

Для меня это был мучительный и нерешенный вопрос. Я все еще оставался прокурором не только Берлинского гарнизона. В октябре в Берлин прибыл заместитель главного военного прокурора по кадрам генерал-майор юстиции Д. И. Китаев. Я доложил ему о своем положении и просил освободить от одной из должностей.

Д. И. Китаев спросил:

— Где бы вы хотели остаться?

Меня прельщала работа в гарнизоне. Я все еще мечтал вернуться в институт на научную работу и готовил диссертацию о германской проблеме. Работа в Берлине открывала неограниченную возможность для сбора материалов, о чем и было сказано Китаеву.

— Ну что ж, поговорю еще раз с Ячениным и Горбатовым.

На второй день Д. И. Китаев сообщил:

— Беседовал с Горбатовым. Он категорически возражает иметь дело с двумя прокурорами — в Берлине и в войсках. Когда же я поднажал, Горбатов при мне позвонил главному и тот с ним согласился… Вернусь в Москву — попробую его переубедить…

Однако все решилось, когда я увидел груженые машины, всех тех, с кем проведено столько трудных дней, с кем ютились в одной землянке, ели из одного котелка, делили поровну радость и горе, кого понимал я и кто понимал меня с полуслова.

— Я с вами, — ответил я и почувствовал, как мне стало легко.

В Берлин вместе с генерал-полковником А. В. Горбатовым мы вернулись через два дня. Ехали сначала каждый в своей машине, затем Александр Васильевич остановился и пригласил меня к себе.

— Вы знаете, что я еду сдавать дела коменданта?

— Нет. Кому?

— Я представлял своего заместителя генерал-майора Баринова. Никакими другими делами, кроме комендантских, он заниматься не будет. Так давно следовало поступить. А вы как решили, куда вас больше тянет?

— До последних дней тянуло в Берлин, но, когда увидел машины под погрузкой, защемило сердце…

— Послушайте мой совет — не оставайтесь в Берлине. В коллективе вас хорошо знают, мы сработались и еще поработаем вместе… Я звонил вашему московскому начальству и сказал, что вы едете, что прокуратура Берлина осталась без руководства.

— И что же вам ответили?

— Сказали, что сегодня или завтра разберутся с вами.

Из Берлина позвонил Яченину. Услышав мой голос, он гневно спросил:

— Что за фокусы выбрасываете вы с Горбатовым? Немедленно приезжайте ко мне.

От Берлина до Потсдама, где расположилась прокуратура, теперь носившая название прокуратуры Группы советских оккупационных войск в Германии, всего километров двадцать.

Через сорок минут я был у Яченина.

— Что же вы, голубчик?.. Мы хлопотали по вашему желанию, чтобы оставить вас в Берлине… Обойдя меня, бросили гарнизон и сбежали?

— Честное слово, товарищ генерал, я ничего не предпринимал, только в вашем присутствии высказал Китаеву свое пожелание остаться в Берлине…

— Ну что ж, будем ждать решения главного, а пока оставайтесь в Берлине.

В декабре 1945 года я сдал дела вновь назначенному прокурору Берлинского гарнизона подполковнику юстиции Н. Ф. Попову.